Из отчетов Саймона я примерно представляла, где может находиться Кейси. Добравшись до первого перекрестка, стала расспрашивать о ней. По ночам в Кенсингтоне жизнь бьет ключом. Особенно если ночь теплая и благоуханная, какие выпадают в конце весны и начале лета. Был май. Немногочисленные кенсингтонские яблони и вишни стояли в полном цвету, покачивая отяжелевшими, будто от снега, пышными ветвями. Зрелище из категории зловещих: цветы, что жаждут солнца, в ночном мраке вынуждены тянуться к фонарям. Я молча показала фотографию группе мужчин. Один из них сразу опознал Кейси, а я подумала с неприязнью: уж не клиент ли это моей сестры? Опознавший тоже что-то заподозрил, скосил на меня глаз. — На что она тебе, а? Вдаваться в подробности не хотелось, тем более перед этим типом. Я просто сказала, что ищу подругу; может, меня к ней отведут? Мужчина молчал. Колебался. Из настоящего кенсингтонца сло́ва не вытянешь, даром что все друг друга знают и каждый в курсе, чем промышляет сосед. Скрытничают главным образом ради собственного спокойствия. И впрямь: зачем лезть в чужие дела, геморрой наживать? «Не закладывай» — звучит здесь рефреном; будь у Кенсингтона герб, эта заповедь смотрелась бы на нем вполне уместно. Этот конкретный тип, возможно, видел меня в полицейской форме и решил, что я работаю под прикрытием, а байку о подруге сочинила с целью арестовать Кейси. К счастью, есть сравнительно простой способ расколоть кенсингтонца. Цвет отмычки — зеленый. Пожалуй, мне хватило бы и пяти долларов (ровно столько просят за дозу героина), но я запаслась двадцаткой. — Отведешь меня к ней — получишь двадцать баксов, — пообещала я. Кроме денег, у меня был пистолет — на случай, если деньги попытаются отнять силой. Насчет пистолета я, конечно, умолчала. Мужчина огляделся по сторонам. Вид у него был неважный. В ломке, догадалась я. Такой на все способен ради дозы. В другое время будет соблюдать неписаный кодекс кенсингтонской чести, а когда доза необходима, честь — побоку… Словом, он согласился. Повел меня какими-то закоулками. От свидетелей подальше, думала я, в любую секунду готовая выхватить оружие. Мужчина шел первым, я следовала за ним на расстоянии нескольких шагов, чтобы и его движения предугадывать, и по сторонам глядеть. Наконец мы пришли. Дом заброшенным не выглядел. Окна не заколочены, стены не размалеваны. Даже клумбы с красными геранями у входа, причем в полном порядке — выполоты, политы. — Вот здесь она теперь живет, — сказал мужчина и протянул ладонь: мол, давай, плати. Я покачала головой. — Почему я должна тебе верить? Пока сама ее не увижу, денег не получишь. — Ну ты и зануда… Я что, среди ночи должен людей тревожить? Он вздохнул в знак того, что согласен — потревожит, куда же деваться? Мне стало стыдно — за свою неприязнь, за подозрительность. Мужчина постучался — сначала тихонько, затем — настойчивее. Минут через пять дверь открылась. На пороге стояла… нет, не Кейси. Другая женщина. Лицо ее досадливо кривилось, она моргала спросонья, но выглядела прилично — никаких признаков наркотического или алкогольного опьянения, пижамные штаны и чистая футболка. — Джереми, ты совсем сдурел? Ночь на дворе! — сказала женщина. — Что стряслось? Он указал на меня пальцем. — Вот эта Конни ищет. С улицы было видно, что в доме прибрано. Я даже разглядела опрятный ковер на полу. Пахло чесноком и луком, будто недавно стряпали что-то сытное, аппетитное. Теперь женщина воззрилась на меня. Щелкнула пальцами, произнесла: — Ну, здравствуй. Чем помочь? Я отвернулась, чтобы ей было не видно, как я расплачиваюсь с этим Джереми. Он живо скрылся, а я показала женщине фотографию. — Это моя сестра. Она здесь, верно ведь? С явной неохотой женщина отступила, пропуская меня в холл. Я нашла Кейси спящей на узкой кровати в чистой комнате. Вторая такая же кровать пустовала. Что сестра не проснулась от стука, меня ничуть не удивило — она всегда, с самого детства, спала крепко. — Спасибо, — сказала я своей провожатой, рассчитывая, что она оставит нас наедине. Женщина не двинулась с места, не шевельнулась, только вскинула бровь. Я поняла: она ждет реакции Кейси. Хочет убедиться, что та мне рада; в противном случае выгонит меня. Вон как глядит: явно готова к обороне. Такую готовность, такую решимость я наблюдала у женщин, среди которых росла, в том числе у бабушки. Позднее это выражение переняла и Кейси. Я тоже умею его копировать, использую иногда на работе, но мне это стоит определенных усилий. Я тронула Кейси за плечо, слегка потрепала. Потом удвоила усилия. — Кейси, проснись. Это я, Мики. Проснись. Она открыла глаза. В считаные секунды выражение ее лица изменилось четырежды. Сначала это было недоумение, затем — смущение, следом удивление, наконец стыд. Еще через секунду в глазах Кейси заблестели слезы. — Значит, он тебе рассказал, — пролепетала моя сестра. Я не ответила. Не поняла, о чем она. Кейси села на постели, закрыла лицо ладонями. Краем глаза я заметила, как моя провожатая — видимо, делившая с ней комнату — перенесла вес с одной ноги на другую. — Прости меня, Мики; прости, — повторяла Кейси. — Я так виновата перед тобой… Я ужасно виновата. * * * Уже тогда я почувствовала, что мы с сестрой — на перепутье. Перед нами простиралась карта наших жизней; я буквально видела тропы, веером расходившиеся из точки под названием «Настоящий момент». Мало того: я видела и последствия выбора мною каждой конкретной тропы. Видела, чем тот или иной мой шаг обернется для Кейси. Теперь-то понимаю: я сделала неправильный выбор. Не просто ошиблась, нет; я поступила недостойно. Кейси заговорила обрывочными фразами: — Я беременна. От Саймона. Все случилось, когда мне было совсем скверно. Я не понимала, что делаю. Он воспользовался мной. Как только узнала про беременность, я старалась не употреблять. Я произнесла только одно слово: «Нет». Оно само вырвалось. Потому что голова моя закружилась, я ощутила дурноту, как когда-то в детстве, во время «эпизода». В бессмысленной попытке предотвратить неизбежное я повторила: — Нет. И тут же почувствовала: все, решение принято. Обратный путь заказан. Если б минутой раньше я заткнула уши — я могла бы еще передумать, но не теперь, когда сестра все выложила. Мне надо было уйти. Взять больше времени на размышления. — Мики, — умоляюще произнесла Кейси. Я резко отвернулась. — Мик, мне стыдно. Прости меня. Ох, если б этого никогда не было!.. * * * Сейчас я периодически травлю себе душу — вспоминаю все гадости, которые сказала и сделала сестре. Возглавляет список детская ложь, выпаленная в приступе гнева. Ложь о том, что мама любила меня больше, чем Кейси. Тогда мой детский умишко не мог измыслить ничего более ядовитого. Ложь о маминой любви стала кинжалом, вспорола обычную ссору, какие сплошь и рядом происходят между братьями и сестрами. Реакция Кейси, этот чудовищный вой, оказалась столь бурной, что живо отрезвила меня, заставила раскаяться и поклясться себе: никогда, никогда больше с моего языка не сорвутся такие злые слова. И однако в тот вечер клятва была нарушена. — Ты лжешь, — ровным голосом сказала я. Кейси на миг смутилась. — Не лгу. — Откуда у тебя такая уверенность?