Кейси рядом нет. Сажусь в постели. Беру сотовый. На экранчике надпись «Дэн Фитцпатрик». Отец. — Микаэла, это ты? Кейси у тебя? Оглядываюсь. Кейси нет. Смотрю в окно. Машины тоже нет. Произношу в трубку: — Наверное, она уже едет к тебе. Повисает напряженное молчание. Понятно, о чем думает каждый из нас. Обещаю отцу: — Я ее найду. Кажется, я знаю, где она. Да, но как же Томас? Я ведь ему обещала. Не далее как вчера поклялась, что останусь с ним. Вспоминаю рассказ миссис Мейхон — как мой сын бегал в туалет, спускал воду, неумело симулировал болезнь, надеясь, что мама, уезжавшая от здорового мальчика, не бросит хотя бы больного. Сердце буквально разрывается. Но, кроме сына, у меня есть сестра. Возможно, в эту самую минуту она подставляет под удар сразу две жизни — свою и своей неродившейся дочери, чтобы защитить других женщин. Сколько их на кенсингтонских улицах? Несчитано. И все они в опасности, покуда на районе орудует Эдди Лафферти. * * * Против воли меня охватывает острая жалость к Ба. Внезапно я осознаю, скольким она пожертвовала, чтобы обеспечить нам с Кейси нормальные условия жизни. Каково ей было работать с утра до ночи — и постоянно бояться: что-то может стрястись с внучками после школьных уроков… Мысли не отпускают. Как быть? Не разорвешься ведь. Наконец я решаю: сегодняшние события масштабнее нужд нашей маленькой семьи. На карту поставлены человеческие жизни. Собираюсь с духом и звоню миссис Мейхон. Как только она приходит, направляюсь в детскую. Прощаться. Не сразу решаюсь разбудить сына. Смотрю на него, спящего. Сажусь на кровать. Томас открывает глаза. Снова закрывает. Даже зажмуривает. — Томас… — начинаю я. — Не уходи. — Томас, мне нужно отлучиться. По важному делу. С тобой посидит миссис Мейхон. Он плачет. С зажмуренными глазами. Повторяет «нет», трясет головой. — Мне плохо. Меня тошнит. Меня сейчас вырвет. — Извини, Томас. Я должна идти. Если б я только могла остаться с тобой — ни за что бы не ушла. Ты ведь это понимаешь, правда? Молчание. Томас затих, дышит легко — симулирует глубокий сон. — Я скоро вернусь. Честное слово. Однажды я все-все тебе объясню. Почему уезжала, почему так мало времени проводила с тобой… Когда вырастешь, ты все узнаешь. Обещаю. Он поворачивается на другой бок. Спиной ко мне. Целую его. Треплю по затылку. Задерживаю ладонь. Всего на мгновение. Затем встаю. «Что, если я сделала неправильный выбор? Что, если ошиблась?» Гоню эту мысль. Выдавливаю: — Томас, я тебя люблю. И ухожу. * * * В Кенсингтоне паркуюсь в переулке неподалеку от дома Коннора Макклатчи. Быстрым шагом иду по Мэдисон в восточном направлении. Ныряю в аллейку, что ведет к дому с тремя буквами «Б». За углом натыкаюсь на группку из трех человек. Это мужчины в рабочих комбинезонах, в строительных касках и тяжелых ботинках. Придется миновать их, иначе до нужного дома не доберешься. Есть еще один мужчина. На нем удлиненная куртка и недешевые джинсы. А стоят эти люди как раз напротив дома Макклатчи. Что им здесь надо — неизвестно. Приближаюсь. Уверенности моей чуть поубавилось. Меня заметили. Разговор резко прекращен, все взгляды — в мою сторону. — Вы что-то ищете? — спрашивает человек в удлиненной куртке. Дружелюбно спрашивает. Выговор у него сугубо филадельфийский, словно он на соседней улице вырос. Но по виду ясно: уже некоторое время вращается совсем в других кругах. — Я… я только… — Что сказать, как продолжить? — Я ищу сестру. Мне кажется, она должна быть здесь, в этом доме. — Киваю на белый дом с граффити. — Нету здесь никаких сестер, — весело сообщает человек в удлиненной куртке. Где ему догадаться, сколько раз я слышала эту фразу! — Оно и к лучшему. Потому что завтра дом пойдет под снос. Мы вот последнюю проверку делаем. Только теперь замечаю — дверь распахнута. — Вы в порядке, мэм? — спрашивает один из рабочих. Наверное, я слишком надолго замолчала. — В полнейшем. Разворачиваюсь. Руки на бедра, последний взгляд на Мэдисон-стрит. Ну, и что делать? За моей спиной возобновляется разговор. Оказывается, на этом месте запланирован кондоминиум. Который, надо полагать, очень быстро обживут бесчисленные Лорен Спрайт. Возникнет очередной «Бомбический кофе» — место встреч благополучной молодежи… Город меняется в режиме нон-стоп. Неприкаянные и наркозависимые вынуждены сами о себе заботиться — искать новые заколочос, где можно ширнуться. Лишь немногие из них соскочат, очень немногие. * * * Телефон жужжит сообщением. Вот что мне прислали: «Собор на Онтарио-стрит». Номер отправителя сохранен без имени. Имя я и так помню. С того ноябрьского дня, когда мы впервые встретились у мистера Райта. Мы — я и Док. Он же — Коннор Макклатчи. Собор на Онтарио-стрит. Вообще-то, у него название есть. «Мадонна утешения». Но сколько себя помню, собор называли просто Собором — видимо, из-за внушительности. Сама я была там всего раз, в двенадцать лет. Мы ночевали у одной подружки Кейси, а утром все вместе пошли в Собор. Мне известно, что камень для стен доставили из Европы и что немыслимая высота купола, заодно с роскошью интерьера, призваны говорить о божественном величии. Несколько лет назад Собор закрыли. Об этом я прочла в газете, не обратила внимания на информацию. За последние годы в Филадельфии закрылось немало церквей. Ехать недалеко. Трогаюсь с места. * * * Впервые за всю жизнь внимательно рассматриваю Собор. По адресу он относится к Двадцать пятой улице, так что во время патрулирования я мимо не езжу — не мой участок. Вид Собора жалок. Почти все окна выбиты. На главной двери — табличка «Предназначено под снос». Колокольня возвышается с восточной стороны, но колокола давно сняты. Интересно, кто их спас… А может, утилизировал? Останавливаю машину прямо у крыльца. Дергаю все двери по очереди. Заперто. Обхожу здание. Задняя дверь раскрыта, ее держит только цепочка. Подныриваю под цепочку. Вот я внутри. Сразу же слышатся приглушенные голоса. Инстинктивно замираю, навостряю уши. Может, раздастся хриплый, резкий голос Кейси. Но, похоже, ее здесь нет. Все голоса незнакомые. И все — очень тихие. Если б не великолепная церковная акустика, я бы вообще ни слова не уловила. Фразы эхом отскакивают от битой мраморной плитки пола, от стен, от потолочных сводов. Произнесенные шепотом, теплые, скользят ко мне по слою ледяного воздуха. — Если б только… Этого и следовало ждать… На днях… До тех пор, пока… В Соборе царят два запаха. Первый мне знаком с детских лет, с того периода, когда я регулярно ходила в церковь. Это запах тонколистых молитвенников, пыльных бархатных подушечек, что лежат на скамеечках для коленопреклонения. Теплый, добрый, надежный запах. Ассоциируется с рождественской ярмаркой и спектаклем, со Святым Распятием. Второй запах тянется за неприкаянными, бездомными, бесприютными. Неотделим от них. И его я тоже узнаю́ безошибочно. Два острых световых луча, как два копья, вонзились в пол основной части здания. Она называется «неф». Слово возникает в мозгу со скоростью вспышки, сопровождается видением: сестра Жозефа, моя любимая школьная наставница, чертит на доске план католического храма, пишет: «неф», «алтарь», «апсида», «часовня», «баптистерий». И мое любимое — «сакристия». Все их помню назубок. Очень медленно световые копья растворяются, тают, как сахар в напитке. И теперь видны люди. На всех скамьях. Сидят с терпеливыми лицами, будто дожидаясь мессы. Стоят. Занимают за амвоном кресла, больше похожие на троны. Всего здесь человек двадцать-тридцать. Может, больше. Тишину вспарывает младенческий плач. Разговоры прекращаются, но через минуту жужжат по-прежнему. Чувствую желание отыскать этого ребенка, схватить, унести и спрятать. Мимо меня, почти толкнув, проскакивает женщина. Бросает на ходу: — Чего растопырилась?