— Закатки, наверное, были в этой простынке. Но давно. Обоняние-то, значит, улучшилось. Соня вдохнула воздух чуть увереннее и наконец почувствовала ее. — Пахнет кровью. Как и всегда пахло. Железом. Неаппетитно. — А ты думала, она булочками пахнуть будет? Соня неопределенно тряхнула головой. Не думала, но предполагала, что раз это вызывает у вампиров зависимость, то пахнет чуть более приятно. — Со временем привыкаешь, — сказал Тимур Андреевич. Снова эта фраза. Она у Сони уже поперек горла сидела! Не хотела она ни к чему привыкать! Она закончила перевязывать рану и потуже затянула на ней узел, но Тимур Андреевич даже не вздрогнул, словно боли совсем не ощущал. Разве не должен был?.. Или за сотни лет научился игнорировать ее? Уточнять Соня все же не рискнула. У нее были вопросы и понасущней. Она отодвинулась и нервно потеребила пальцы. — Ну? — Тимур Андреевич выжидательно склонил голову набок. — Постареешь, пока дождешься… Спрашивай давай. — Вы и так старый. — Три секунды назад явно был моложе, чем сейчас. Соня внимательно взглянула на его лицо, по которому ему можно быть дать и сорок, и семьдесят. Неужели еще позавчера это было лицом монстра, искаженным, с налитыми кровью глазами и распахнутым в чудовищной гримасе зубастым ртом?.. Теперь уже с трудом верилось. Вздохнув, Соня озвучила волнующий ее вопрос: — Что если я не буду никого кусать? Вообще? А просто… буду брать немного крови… через шприц, например? Человек так не станет пиявцем? — Ба! — воскликнул Тимур Андреевич. — Да ты соображать и вопрошать по делу начала! Соня сердито засопела. — Человек не станет пиявцем, даже если ты его укусишь. До тех пор, пока сам кровь не попробует. Кусай на здоровье — яд вампирский от раны и следа не оставит. А люди, если кровь пить их не заставишь и не будешь их гонять, выздоровеют рано или поздно. Это как болезнь. Укусишь — отравишь. Побегают маленько с туманной головой — и пройдет. Это не навсегда. — Но вы же говорили… — Если кормушку захочешь сделать, то станет. Власть возьмешь в руки безграничную и сможешь сделать сосуд из чужого тела. Но тебе не нужно заставлять человека пить кровь и хранить ее для тебя, укорачивая срок жизни. С чего ты взяла, что это обязательное условие? — С того, что вы рассказывали про пионерский лагерь, — растерянно проговорила Соня. — Тот стратилат затейником был. Со временем скука одолевать начинает — вот и начинаешь подстраивать свой образ жизни под систему. Раньше в усадебной глуши крестьян пили: вроде все свои души, а особо не разгуляешься — каждого приходилось заставлять крест снимать да надевать обратно, чтоб не забыл. И всюду иконы с распятиями и дух церкви не выветришь… А после революции хорошо стало. Удобно. По всей стране смогли разъехаться, больше свободы обрели. И люди обычные стали… тоже удобнее. Соня нахмурилась. — Что вы имеете в виду? — Звезды красные откуда, думаешь, взялись? — хитро прищурившись, спросил Тимур Андреевич. — Звезда — это символ нашей страны. Свобода пролетариата. Кровь и труд рабочих. Искра, зажигающая юные сердца. — Про кровь это ты верно говоришь. Интересно как совпало, да? От мысли, что кто-то из вампиров был там, в тот судьбоносный день, когда красная звезда становилась частью истории, стало дурно. — Сколько вас таких?.. — А я что? А меня среди вас уже нет, — заметил Тимур Андреевич. — Да не так уж много. Неужто думала, что все пионеры и комсомольцы кровь пьют? Соня поджала губы. Действительно думала. Если не все, то многие. — Нет, — сказал Тимур Андреевич. — Говорил же. Жить хочется. Только не душе, а разуму поганому. А коли будет вампиров очень много, так ведь и попасться кому нехорошему можно — истребят же, не дай-то Бог! Всегда находятся люди, которым покоя кровопийцы не дают. Одному мне только не повезло: меня не нашли, и я не нашел. А ты не теряй бдительность. А то мало ли… Час от часу не легче. Не так уж и хорошо вампиры скрывались, раз об их существовании знали. Каждый подросток эти страшилки не раз слыхал, стало быть, распространили их люди знающие. Соня поежилась. Тимур Андреевич несколько раз сжал и разжал перевязанную ладонь. — Отвык я от того, что само не лечится, — протянул он, а затем почему-то довольно сказал: — Здорово! Соня этой радости понять не могла, но могла попытаться. Наверное, у того, кто на двести с лишним лет забыл о том, каково это быть обычным человеком, возвращение к чему-то обыденному и естественному могло вызвать либо сожаление об утерянном, либо облегчение. Раз Тимур Андреевич мечтал умереть и теперь стал смертным, то ему однозначно подходил второй вариант. А вот Соня еще помнила. И своим переменам и новым способностям, пусть и в некоторой степени удивительным, совсем не радовалась и все бы отдала за то, чтобы этого с ней никогда не случалось. Когда она засобиралась домой, Тимур Андреевич не стал ее задерживать, но напомнил ей о пирожках. — Не принесу и не приду больше, — снова сказала Соня, оглядываясь через плечо. — Ага, — снова согласился Тимур Андреевич. Он знал, что она придет. И она тоже знала. Довериться ей некому, поделиться этим нельзя, а если бы и были у нее тут близкие друзья, то совет ей точно дать не смогли бы. Она придет, потому что у нее появятся новые вопросы, а другой выбор — нет. И, возможно, в следующий раз она даже захватит пирожки. От пирожков старый вампир, скорее всего, тоже отвык. Глава тринадцатая, в которой развеивается дым Соня не приходила к Тимуру Андреевичу три дня. После работы она порывалась свернуть на теперь уже знакомую улицу, но каждый раз передумывала. Так как все было хорошо, не стоило туда и соваться. Объяснения ей пока были не нужны, советы тоже, а язвительные комментарии слушать просто так она точно не хотела. После его “восстанавливающего” чая ее состояние улучшилось. Она не чувствовала тошноту, не ела в два раза больше, уроки провела без привычного беспокойства о том, что что-то пойдет не так. Видимо, даже превратившись в вампира, можно было жить нормальной жизнью. О том, что будет через месяц, она пока не задумывалась и всячески старалась вытряхивать любые мысли об этом из головы. После последних событий ей хотелось хоть немного прийти в себя и расслабиться. Пусть это и было самообманом. Через два дня Соня сходила с седьмыми классами на субботник, а после него наступил выходной. Из Горького приехал Степа и привез маму. Увидев ремень, который Соня носила не снимая, та восторженно захлопала в ладоши. — Ну красота! — заявила мама. — Все взгляды на себя небось перетянешь с местных красавиц. Хороша ведь, Степк? Смотри в оба — а то уведут! — Хороша, конечно, — подтвердил Степа и посмотрел на Соню пронзительным взглядом. — Не уведут. Она почувствовала его, но никак не отреагировала, больше озабоченная легкой тревогой, свербевшей в груди, которая, кажется, возникла сразу же после того, как они прогулялись в облагороженном во время вчерашнего субботника парке. На улице было тепло, свежо и красиво — одним словом, бабье лето. Они гуляли по площади, и мама не выпускала из рук свою “Вилию-Авто” и с видимым удовольствием щелкала Соню вместе со Степой там, где солнышко интересно падало. И Соня себя чувствовала хорошо, если не считать странного беспокойства. Настолько хорошо, что начала стягивать пальто, привлекая к себе слишком много внимания. — Соня, ты чего? — удивился Степа, перехватывая ее суетливые пальцы, расстегивающие плохо поддающиеся пуговицы. — Не май месяц! — воскликнула мама. — Очень тепло сегодня, — Соня тут же попыталась оправдываться и скинуть с себя ледяные руки Степы. — Душно. — Глупости не говори, приморозило же. Ну-ка надевай обратно! Не хватало еще простудиться! Вон щеки-то как на холоде покраснели. От маминого негодования в воздух взвился пар из ее рта, и до Сони запоздало дошло, что холодно тут всем, кроме нее. А ее солнце припекало. Только не очень-то дружелюбно. Неужели?.. Она задрала голову к синему безоблачному небу и, прищурившись от яркого света, дотронулась до лица пальцами. Горячее. — Пойдемте домой, — пробормотала Соня. — Кажется, я и правда немного замерзла. А дома… яблочный пирог.