— Так я ж не в коридоре живу. Дом начинается там, где хозяин себя чувствует в нем. Ну… у меня он там, где обои и уют. Соня в очередной раз огляделась, с недоумением оценивая “уют” Тимура Андреевича. Обои, кстати, были ужасно грязно-золотого цвета с узором из поникших синих колокольчиков. Кошмарные. После разрешения войти, Соня расслабилась и свободно ступила в гостиную. — Вы были моложе в прошлый раз, — произнесла она. — Вы все-таки умираете без своей силы! Тимур Андреевич долго смотрел на Соню прежде, чем выдал насмешливое и грудное “ха!” — Да если бы! Я не ел просто еще. — Что… — Подзабыл я что-то, что человеку есть охота каждый день. Уж и не помню вкус хорошенького наваристого супчика. Хм, — он задумчиво почесал сильно отросшую щетину, выцветшую и, как и все в его доме, будто покрытую пылью. — Готовить ты умеешь? Соня раздраженно выпуталась из рукавов пальто, не выпуская портфель с пакетом из рук — в конце концов, их и положить некуда было посреди завалов. А ведь против воли уже переживать начала, что старик помрет скоро, не помучившись как следует за то, что сделал с ней! — Сами возьмите да приготовьте, — отрезала она. — Где же уважение нынче у молодежи? Небось пионеркой старших вкусной выпечкой уваживала. — И комсомолкой не забываю. Только вы недостойный член общества. На вас это не распространяется. Тимур Андреевич с кряхтением отправился к своему дивану, на котором, судя по длинным промятым следам, лежал до прихода Сони. — Я бывал и достойным, и недостойным! — сказал он, лениво разваливаясь в углу. — Всяким бывал. Больше всего мне понравилось не попадаться на глаза людям, которые любят судачить о других и решать, кто достойный, а кто нет. То есть почти всем. Соня с сомнением хмыкнула. — Так вы затворничаете, потому что не любите слухи о себе? — Конечно. А кто их любит? — Мальчик, который подсказал мне неделю назад, в каком доме вы живете, сказал, что вы злой и ненавидите людей. — Это, наверное, Иваницких чадо… Вот засранец! — пробурчал Тимур Андреевич, а потом бросил на Соню неодобрительный взгляд. — А ты, выходит, дорогу не запомнила тогда? — Конечно же, не запомнила! Я была до смерти напугана! — Ну и глупая! Никогда нельзя позволять страху разум отключать! Всегда надо думать наперед, даже если ситуация безнадежная. — Легко говорить двухсотлетнему вампиру, которого все боятся. — Захочешь — и тебя будут бояться. — Не захочу! — запальчиво ответила Соня и небрежно бросила пакет рядом с Тимуром Андреевичем. Тот с любопытством зашуршал в нем и ухмыльнулся. — А ты у нас, значит, достойная, да? Добрая душа. Я тебе гадость сделал, а ты мне пирожки несешь? Соне очень хотелось ответить как-нибудь колко, но, открыв было рот, она просто выдохнула и решила промолчать. Тимур Андреевич с удовольствием принялся уминать еду и поглядывать на нее с раздражающим ехидством. — Ну? Чего тебя привело опять? Неужто надумала меня на тот свет отправить? — Даже не надейтесь, — ответила Соня. — Хотела спросить… — Спрашивай. И присядь хоть. Она выбрала самое безобидное из того, что бросилось в глаза: табуретку, у которой не была по ее вине скошена ножка. — Я… становлюсь злой? — Какой-то детский вопрос, — разочарованно прокомментировал Тимур Андреевич. — А что вы ждали?! — Не знаю, — признался он. — Например… Чью кровь пристало пить юной девушке со светлой головой и добрыми помыслами: кровь дурного человека, чтобы он получил по заслугам, или кровь умирающего, чтобы не чувствовать вины? Это неразрешимая дилемма. Соня изумленно распахнула глаза. Она об этом не задумывалась! И впрямь… Чью, если не невинных людей? Тимур Андреевич доел третий пирожок и с грустью проверил, нет ли в пакете еще. — По моим меркам, пожалуй, ты все еще ребенок, — отрешенно проговорил он. — Ты не становишься злой только потому, что изменилась. — Но я… веду себя не так, как обычно! Неправильно. — А кто решил, что неправильно? — Я. — Ну, привыкай, — пожал плечами Тимур Андреевич и постучал указательными пальцами по вискам. — Вот тут. Рождается страх. Мозги твои больше тебя понимают. Знают, что тело твое изменилось. И что хищник теперь ты. Ты не становишься злой. Это ты и есть. Просто честнее. Если что кому не так сказала, значит, в глубине души ты этого хотела. — Нет, — покачала головой Соня. — Не хотела. Я бы не стала никому грубить. Я бы не стала говорить то, что может навредить мне самой! — Видимо, не очень-то боишься, что навредит, — сказал Тимур Андреевич. — “Не стала бы” не равно “не хотела”. Все люди иногда грубые. Просто умные и трусливые держат все при себе, потому что в нашем обществе принято лебезить и угождать. — Это не так! — Так всегда было! — Это неправильно. — Кто будет говорить, что правила всегда работают, тот глупец! У тебя даже глаголы английские неправильные. И ничего. Преспокойно существуют. Чай давай попьем? Задумавшаяся Соня вздрогнула от резкой смены темы, но неохотно согласилась. Только с вымученной вежливостью предупредила, что либо делает его сама, либо пусть Тимур Андреевич наливает одному себе. Он на это лишь насмешливо прищурил глаза. На кухне Соня до блеска вымыла кружки и заварила нормальный чай. Правда без всего — на полках было до печального пусто, не считая дохлой мухи в дальнем углу шкафчика. Ее не было около десяти минут, и за это время она успела довести себя до головной боли. Что ей делать с бесконечными вопросами, которых становилось только больше? Не приходить же сюда к этому категоричному и циничному старику каждый день?.. На пороге между кухней и гостиной ее внезапно осенило. Онемевшее тело, которое было не способно продвинуться дальше без приглашения! Она уже переживала это ощущение раньше: на прошлой неделе, стоя рядом с Галиной Федоровной в учительской, Соне было так же непонятно и странно. Физически — ничего особенного, только покалывание и мурашки, но тревога возрастала каждый раз, когда учительница музыки проходила мимо. Сегодня на одной из перемен она выяснила причину, когда увидела у Галины Федоровны на шее за воротом обычно наглухо застегнутой блузки цепочку. Ненавязчиво поинтересовавшись, что там у нее за украшение такое, она получила неожиданный и неприятный ответ. Галина Федоровна вытащила наружу крестик и качнув им в сторону Сони, заставила ее отшатнуться, как прокаженную. Соня притворилась, что это от удивления, но подозревала, что выглядела очень глупо. Поставив чай на столик рядом с проигрывателем, на котором Тимур Андреевич снова поставил Магомаева, она вернулась на свою табуретку и спросила: — Если крест и святая вода работают, то это значит… что Бог есть? “А я весной, а я зимой, а я всю жизнь искал тебя…” Он так долго не давал ответа — в его опустевших голубых глазах не было ни грамма осмысленности — что Соне пришлось повторить свой вопрос. — Да есть. Есть, — хмуро ответил Тимур Андреевич. — Вы это точно знаете? — Точно верю. — Но вера ничего не доказывает… Он сначала схватился за свой чай, но, будто обжегшись, сразу убрал руку, после чего наклонился к диванному подлокотнику и зашарил где-то за ним. Соня ничуть не удивилась, увидев, что именно он оттуда достал. Из початой бутылки самогонки он отлил немного прямо в чай. — И что? — хлопнув глазами, выдал он. — Как что? Я ведь ищу ответы. Вы обещали ответы. — Я разве не ответил? — Я спросила, откуда вам про это точно может быть известно. Про кресты… и про Бога. Тимур Андреевич вытащил из-под рубахи нательный крестик. Маленький и серебряный.