— Ну вот, начнётся Олимпиада. Кто первый всех сдаст. — А ты держись до упора, Мальчиш-Кибальчиш, и не колись. На зоне таких уважают. Тот сделал резкое движение, и Егору показалось, что парень сейчас его ударит. Но сосед только отодвинулся подальше. На Комсомольской Егора будто случайно перекинули к другой группе задержанных, позволив и в их ряды внести разброд и шатание. К утру все до единого, и болельщики, и водители, и стоявший на стрёме дятел, хором подписали признание, после чего дружной командой отправились в американку. К девяти, серый от усталости, Егор ввалился к Сазонову. — Товарищ полковник, вы на службе? Выходной же день — суббота, Рождество Христово… Трудиться грех! Тот улыбнулся одним уголком рта. — Да, я слышал запись. «С Рождеством Христовым, товарищи». Юморист. Ты, часом, не крещёный? — Не помню. С месячного возраста плохо воспоминания сохраняются. Батю не знал. Маму почти не помню, как треснулся головой в поезде. Но если родной КГБ прикажет, покрещусь сегодня же. — Не прикажет. Егор опустился на стул. — Рождество начнут отмечать лет через пять-шесть, с так называемой «перестройкой». С распадом СССР объявят национальным праздником и выходным днём. Да что это я, сами скоро всё увидите. — Пока я вижу большой успех, грозящий большими проблемами. В Москву уже доложено. Ждём команды. — И какая она будет? — Тебе не по статусу знать. — Тогда попробую предположить. Щенков — отпустить, ответственность за угоны списать на покойника и его водителя. Но у родителей пацанвы — серьёзные проблемы в карьере. И когда умрёт Киселёв, начнутся большие подвижки, начиная с Жабицкого. — Про Киселёва — это тоже твоё предвидение, как про Брежнева? — Нет, — ухмыльнулся Егор. — Благодаря КГБ я на эту ночь попал в чрезвычайно осведомлённую компанию. Если вы не прекратили запись с передатчика, что висел у меня под свитером, там масса интересного. Детишки ретранслировали отношение родителей к ЦК КПБ и вашей конторе. Не записывали? Жаль. Задним числом он понял, что последними неосторожными фразами организовал Аркадию нагоняй. — И так предостаточно, — не стал развивать тему Сазонов, явно раздосадованный последним штришком. — Тебе — спасибо. Хватит силёнок доехать до дома, не уснёшь за баранкой? — Аркаша угостил кофе. Жаль, без коньяка. Взбодрился. Вот только, Виктор Васильевич. Те двое утонувших… — Ну, человеческих жертв никто не желал, ты, надеюсь, тоже, — нахмурился Сазонов, два трупа в отчёте об успешной операции КГБ смазали радужную картину. — Вы их достанете? — Аркадий подключит водолазов, тела поднимут как можно скорее, пока пролом не затянуло льдом. Машину — по весне или никогда. — Дедунчик, её потерявший, огорчится. Как вы думаете, Москва прикажет родителям негодяев возмещать ущерб? — Почти уверен, что нет, — отрезал Сазонов. — Выплата компенсации равнозначна признанию вины. Публично, официально. Народ начнёт шептаться: зам первого секретаря обкома возмещает ущерб за угон машины, совершённый шалопаем-сыном, нахрена нам такой зам первого секретаря, куда более высокое начальство смотрело? Наказывать людей системы можно и нужно, но ломать систему — не сметь. — Пока она не рухнет сама, — Егор поднялся. — До «перестройки» три года. Торопитесь. Про Нестроева не напоминал, говорил только с Аркадием, тот отмахнулся: работаем, следим, если нужно — сообщим. Зрело понимание, что с проблемой по имени «Бать Тереза» придётся разбираться самому. Если сын обкомовского зама, сосед по поездке в буханке, окажется прав, криминальный пахан непременно заявит о себе в ближайшее время, а пока можно ехать отсыпаться. Пока загонял «жигули» во двор, в прихожей не умолкал заливистый щенячий лай. Радостный. Хозяева моментально научились разбирать позитивные и тревожные интонации в его брехне. Элеонора открыла дверь. Пушистый комок, смешно путаясь в собственных лапах, понёсся к Егору, прыгнул на него, потом деловито пометил колесо «жигуля»: теперь она — моя машина. — Джонни! Домой! Девушка стояла в дверном проёме, накинув пальто на халат. Глаза в траурной серой обводке — тоже не спала. — Привет, милая. — Ты обещал часа в три ночи… — А мог вернуться через три дня. Внедрился в банду, задержание получилось наперекосяк, мне пришлось сидеть с ними в камере и размазывать грязные слёзы себе по лицу: во ща признаюсь во всём дяденькам, меня и отпустят. Слабонервные бежали впереди, чтоб первыми сдать подельников. Пока все не раскололись, изображал истеричку. — Фу-у-у… От тебя действительно воняет камерой! Раздевайся, вещи — в стиралку! — она сунулась внутрь квартиры, но вдруг замерла в проходе. — Ты никому ничего не сломал? — Пальцем не тронул. Но двое пытались бежать и погибли. Жаль, конечно. Они того не заслуживали. Вечер в хату, и через пять лет и на свободу с чистой совестью. Глеб, с шарфом на морде и в серебристых дутиках, всплыл перед внутренним взором. Второго утопленника Егор видел лишь мельком и издали, когда гонщики ждали в машинах перед заездом. Всё равно — живой человек. Был. И большая разница, когда следователь ведёт производство, попавшее к нему за стол. Ещё говорят: бумага ведёт дело. Любой на его месте следует общему алгоритму — допросы, экспертизы, обвинение, направление в суд; перемена личности следака почти ни на что не влияет. Совсем другой случай, когда внедрился, изобличил, фактически — подставил, убедив в целесообразности сдаться. Тем более, это никак не входит в обязанности сотрудника следственной службы. А молодые подонки скоро выйдут на свободу. Пусть без помощи Нестроева или подобных ему, но криминал тоже будет недоволен развалом схемы. Без сомнений, Василевич отстёгивал в общак, раз с ними связан. С Сазоновым или Аркадием не расквитаются. С кем? Угадать бы с одного раза… Несколько опережая события, набрал Папаныча. Тот был дома. — Не разбудил? — В начале одиннадцатого? Борзеешь, кадет. — Новость заслуживает, чтобы разбудить. Считай новогодний угон раскрытым. Как и предыдущие. Теперь это не оперативная информация, а стопудовые процессуальные доказательства. В понедельник заполним статкарточки. — Василевич? Он задержан? Через раскрытую дверь Элеонора клеила ухо, но Егор темнить не стал. — Утонул в полынье в Минском море, вместе с подельником, убегая от КГБ. Можешь вешать на покойника все угоны планеты. — От КГБ? Вот же недоделанные… Не могли нормально задержать. — Уверен, ты справился бы лучше. Чао. Не снимая благоухающего тюрьмой свитера (в камере дежурной части РОВД воняет стократ хуже), Егор плюхнулся за обеденный стол, куда тотчас прилетел завтрак — котлеты с макаронами. На экране телевизора мелькали лица хорошо знакомых теперь артистов советского кино. В первые выходные после Нового года страна не отмечала православное Рождество, зато по ящику повторяли лучшие новогодние программы. Савелий Крамаров, Леонид Куравлёв, Наталья Селезнёва, Наталья Варлей, Светлана Светличная, Георгий Вицын, Евгений Моргунов и другие звёзды восьмидесятых задорно пели, сменяясь один за другим: Друг за другом по свету очень часто Ходят счастье и несчастье, От кого получается такая Полосатая жизнь. И не надо зря портить нервы. Вроде зебры жизнь, вроде зебры. Чёрный цвет, а потом будет белый цвет. Вот и весь секрет. Жизнь для нас, что игра в орла и решку: Смех и слёзы вперемешку. И порой не понять, за что мы любим Полосатую жизнь. (Л. Дербенёв) Как хорошо, что среди бушующего мира есть уголок спокойствия, забавный пёс, трущийся о ногу, жена (практически — жена), ещё не причёсанная после ночи, котлеты с макаронами, бубнящий телевизор без осточертевших в прошлой жизни рекламных перебивок, и никуда не нужно бежать, задерживать, ломать конечности, кого-то топить в водохранилище, прятать трупы… За этот уголок стоит и повоевать, если на него кто-то рискнёт покуситься. Уж что-то, а испортить нервы Егор сумеет кому угодно. И устроить полосатую жизнь в соответствии с анатомией зебры от головы к хвосту: белая полоса, чёрная полоса, и всё, приплыли, мил человек, тебе — задница.