Пожалуйста? Это искреннее «пожалуйста» или угрожающее? «Прихвати ключи от кабинета Забелина». А вот это уже интересно. Зачем Гордееву ключи от кабинета моего дяди? Сделав короткую сессию глубоких вдохов и медленных выдохов, я немного успокоилась и, положив в кармашек ежедневника ключ, вышла из-за стойки. Да, на меня смотрели. Так, будто я голая шла. И внутри зрело неприятное чувство, будто я предала коллег. Раньше мы вместе страдали от нападок Гордеева. Подшучивали за его спиной. Пародировали. А теперь в их глазах Аллочка перешла на другую сторону. На темную сторону. Едва я занесла руку, чтобы постучать в дверь Никиты, как он сам ее раскрыл и, ухватив меня за запястье, затащил внутрь. — Заходи, у нас мало времени! — пробурчал он мне прямо в ухо. — Что случилось? — возмутилась я, вырвав руку из хватки мужчины. — Ключ принесла? — уточнил он, стараясь не смотреть на меня. — Да, а что ты собираешься… Не успела я договорить, как Гордеев вложил в мою руку маленький допотопный диктофон. — Что это? — не поняла я. — Зайди в кабинет и спрячь где-нибудь, ладно? — Это шутка? — уточнила я, скептически осмотрев слегка разрумянившегося Гордеева. Судя по виду, он начинал выходить из себя, но я была нужна ему для странного дела, поэтому распсиховаться и поругаться со мной он не мог. Никита сделал глубокий вдох и мучительно медленно выдохнул. — Геннадий Петрович вчера сказал, что сегодня после обеда будет проводить собеседование с Самойловым, — наконец пояснил Гордеев. — Ты хочешь подслушать, о чем они будут говорить? — в моем голосе послышались нотки упрека, и мужчина поспешил оправдаться. — Кто-то шарился в моих бумагах, — Никита из раздраженного превратился в озадаченного, — А я подготовил свою стратегию развития филиала и собирался изложить ее Забелину на своем собеседовании. — Думаешь, Самойлову нужны твои идеи? — усмехнулась я, чем здорово обидела Гордеева. — Ты плохо знаешь Артема, ясно? — он скрестил руки на груди и покачал головой, — Ему не стоит доверять. Я закатила глаза, но все же кивнула, сжимая в руке диктофон. — Ладно, Гордеев, я это сделаю. Но только для того, чтобы доказать тебе, что ты параноик, — согласилась я, и мужчина тут же просиял очаровательной улыбкой. Мне пришлось прихватить лейку для цветов, чтобы мой незапланированный визит в дядин кабинет не казался таким странным, если вдруг ему захочется просмотреть записи видеокамер. Гордеев, разумеется, увязался за мной. Должен же кто-то проконтролировать глупую Аллочку, которая не умеет пользоваться такой детской техникой. Чтоб ты знал, Гордеев, у меня черный пояс по распечатке документов абсолютно на всех принтерах в офисе. Я и таблицами в «эксель» орудую, как волшебник своей палочкой. Так что не стоит меня недооценивать. Озираясь, словно шпионы, мы открыли дядин кабинет и тут же заперлись изнутри, чтобы никто из желающих отыскать дядю не наткнулся на двух маленьких крысят. Гордеев сразу кинулся искать укромное место поближе к креслу Забелина. А я осталась стоять у высокого узкого шкафчика, где дядя обычно хранил документы. К концу года все папки снесли в архив, и сейчас шкафчик пустовал в ожидании новой порции очень важной макулатуры. У меня буквально все зудело от желания поговорить с Никитой о том, что произошло сегодня утром. Оправдаться перед ним. Перевести все в шутку. Чтобы он не подумал, что я и правда что-то к нему чувствую. Ведь невозможно же так быстро воспылать вожделением к человеку, который до этого только и делал, что раздражал всем своим видом? Я загляделась на Никиту. На то, как ловко он отклеивает полоску двустороннего скотча с маленького диктофона и приклеивает его на верхнюю полку над дядиным креслом. Удивительно, как здорово сидят идеально отглаженные брюки на таких длинных стройных ногах. И спина у Гордеева была что надо…Может, он пловец? Руки…Ох, эти руки! — Аллочка! — одернул меня Никита, и я, активно захлопав ресницами, отвернулась, — Уходим. Только мы направились к двери, как неподалеку раздался знакомый голос. — Артем, держи ключи. Иди в кабинет, — весело произнес мой дядя, — Я сейчас к тебе приду. — Хорошо, Геннадий Петрович, не торопитесь, — ответил Самойлов. Шаги приближались, а мы с Гордеевым стояли, как два истукана на острове Пасхи, и не знали, как нам выкрутиться из этого, мягко говоря, гадкого положения. — Твою мать…, — пробормотал Никита над моим ухом, и у меня уже в который раз побежали по шее мурашки от его близости. На секунду я забыла о том, где нахожусь, и вдруг замечталась, что было бы неплохо сейчас оказаться в тесном пространстве с каким-нибудь привлекательным мужчиной, который шептал бы мне на ухо нежности, а я таяла бы в его объятиях. Конечно, я не имела ввиду Гордеева, но идея пришла внезапно. — Шкаф, — шепнула я, толкая мужчину к узкому шкафчику. Тот помотал головой, не желая ютиться в предоставленной каморке. — У тебя есть выбор? — шикнула я, и Гордееву пришлось повиноваться. Он влез в шкафчик, прижавшись спиной к задней стенке. Для меня оставалось совсем мало места, и по мимолетному взгляду на Гордеева я поняла, что ему такая близость со мной тоже не приносит удовольствия. Но идей больше нет. Так что я втиснулась в шкафчик и прикрыла дверцу, полностью погрузившись во мрак. И в невольные объятия Гордеева. ГЛАВА 6. СТРОПТИВЫЙ ДЕД МОРОЗ Дядя вспомнил о важном деле, и остановился около Самойлова, чтобы обсудить вопрос. Они замерли у запертой двери, буквально измываясь над двумя коллегами, вжатыми друг в друга в узком шкафчике. — Аллочка, прекрати ерзать! — возмутился Гордеев, раздраженно рыча мне на ухо. Я была прижата спиной к его груди, и с этого ракурса ситуация выглядела вполне прилично, но стоит сместить фокус ниже, чтобы понять, что моя задница в обтягивающей юбке чувствует слишком много того, что у Гордеева между ног. И, чем больше я дергалась от смущения, тем больше и ощутимее становилось то, о чем и думать было стыдно. — Гордеев, прекрати! — буркнула я, чувствуя, как срывается дыхание. — Просто замри, ладно? — судя по голосу, Никите тоже было неловко, но я не могла оставить все как было. Я постаралась переместиться левее, чтобы встать боком к Гордееву, но ничего не вышло, тогда я попробовала вправо, и тут мужчина нервно рассмеялся. — Ладно, Аллочка, теперь не останавливайся, мне даже начинает нравиться, — я не могла видеть в темноте его лица, но по звуку поняла, что он облизнул пересохшие губы. — Ах ты извращенец! — буркнула я и, резко дернувшись, все-таки смогла развернуться. Правда, не боком, а передом. И теперь бы оказались вплотную прижаты лицом к лицу и…и всем, что ниже. — Аллочка, твою мать…, — даже не шепотом, а тихим глубоким голосом протянул Гордеев, и это не предвещало ничего хорошего. Тяжелые горячие ладони легли на мою поясницу, и я не смогла ничего возразить, потому что всем свои телом и разумом была поглощена одним необъятным чувством. Диким непристойным желанием вцепиться в Гордеева и не выпускать его из этого шкафа, пока он не утолит мою жажду. — Ты поцеловала меня сегодня, — его низкий голос вибрировал прямо у моего лица. Я нервно сглотнула и попыталась оправдаться: — Этот поцелуй был не для тебя, — неуверенно пролепетала я, все острее ощущая жар, нарастающий во всем теле и особенно в нижней его части – там, где пульсирует ширинка Гордеева. — Ты отдала мне чужой поцелуй? — по голосу слышно, что мужчина хмурится. Невольно представив, как его красивый лоб перечерчивает морщина, я улыбнулась. — Да, это было для Степанова, — ответила я, признавая, что всего лишь хотела заставить Гришу ревновать. Гордеев немного помолчал, и я уже подумала, что мы закрыли эту тему, как его руки вдруг скользнули ниже, сильно сжав мои ягодицы. Я рвано вдохнула, и мой рот тут же накрыло жадным поцелуем. От захлестнувших эмоций у меня подкосило ноги, и, если бы не надежная хватка Гордеева, я кубарем выкатилась бы из шкафчика. Не имея никаких сил на сопротивление, я подняла руки, обхватив шею Никиты, и всецело отдалась проникновенному поцелую. Если утром инициатива была за мной, а Гордеев вел себя скорее интуитивно, но сейчас в его движениях чувствовалось неподдельное желание доминировать. Его сильные руки гладили мою спину и, опускаясь ниже, пальцами очерчивали округлости ягодиц, сводя меня с ума. — Считай, что я вернул тебе твой поцелуй, — хриплым голосом прошептал Гордеев, убирая руки с моего тела, — Мне чужого не надо.