– Ваши данные не такие уж точные, если вы промахнулись на целое столетие, – вставила я. – Давайте прекратим теоретические споры! – махнула руками Швета. – Вы можете объяснить нам, почему хотите убить Комстока? Возможно, так нам будет легче понять вашу миссию. – Мы считаем, что именно Комсток является причиной дивергенции. Он начал процесс… – Морехшин запнулась, подбирая нужное слово. – Он начал процесс женоненавистничества. Теперь вам понятно? Я была совершенно сбита с толку. – Женоненавистничество имело место задолго до Комстока. Вы не могли бы объяснить конкретней? – Нет, не могу. – Затем лицо Морехшин смягчилось. – Но я скажу, что в мою эпоху с этим хуже. Намного хуже. Мы вымираем. Лица присутствующих исказились выражениями паники и недоверия. Быть может, «Дочерям» все-таки не было суждено исправить линию времени. – Человечество вымирает? – недоуменно спросили Си-Эль. – Как биологический вид? – Не человечество. Женщины. Женщины-царицы, которые… На нашей стороне. – Царицы? – Анита покрутила в руке ручку. – Вы хотите сказать, обладающие властью? – Больше, чем властью, но также и меньше, – покачала головой Морехшин. – Вы понимаете, что я и так сказала вам слишком много? Надеюсь, вы мне поможете. Это наш единственный шанс. Восстановив свой провальный разговор с Бет в студенческом городке, я подумала, не казались ли ей тогда мои слова такими же безумными, какими сейчас мне самой казались слова Морехшин. Вспомнив, как отвергла меня Бет, я прониклась сочувствием к этой путешественнице с ее необычными ругательствами и еще более необычным рассказом. – Я помогу вам найти Комстока, если вы дадите слово не убивать его: у меня есть другой план, получше. Или даже с этим вы мне поможете. Морехшин убрала в карман лежавший на столе предмет. – Все мы сестры. – Она произнесла это как торжественное заклинание. – Так давайте же действовать сообща! – Означает ли это, что вы не будете убивать Комстока? – Я не стану его убивать. Если только ваш план не закончится провалом. – Что ты задумала, Тесс? – с сомнением спросила Анита. – Я уже рассказала вам, что объединилась с женщинами-активистками в 1893 году. Это коллективное действие. Для Комстока есть кое-что хуже смерти – мы уничтожим его репутацию. Оскал Морехшин превратился в улыбку. – Его личную репутацию? – Полагаю, можно сказать и так. – Я гармонизирую. Мне захотелось узнать, как Морехшин учила английский язык двадцать первого века. Вероятно, по искаженным историческим документам или по неполным цифровым файлам в Пещерах архивов. Иногда она использовала выразительные идиомы, но порой ее речь напоминала отвратительный машинный перевод. Я вопросительно посмотрела на Аниту. – Я возьму ее с собой в 1893 год. Хуже не будет. – Твою мать, Тесс, хуже будет! К тому же ты все равно не сможешь никого взять с собой. – Ну, Морехшин говорит, что может отправить в прошлое несколько человек. Если это не так, мы поймем, что она мошенница. Если она говорит правду, мы приобретем ценного союзника в войне редактирований. Швета шумно втянула воздух. – Не могу поверить, что говорю это, но, по-моему, Тесс права. Беренис была мертва, и, вероятно, не она одна. Нам нужно сделать все возможное, чтобы остановить войну редактирований и помешать «комстокерам» уничтожить Машины. – Нам нужно пройти по этой ниточке назад к самому началу, – кивнула Морехшин. – Только так можно выжить. «Дочери» дружно закивали. Мы проголосовали, и решение было принято единогласно. Морехшин отправится со мной сражаться с «комстокерами», но ненасильственными методами. Не важно, имеем мы дело с сильной дивергенцией, или с заговором с целью уничтожить Машины, или же это просто очередная стычка в войне редактирований, – мы с Морехшин заодно. Если только она не нарушит свое слово и не решит расправиться с Комстоком. Присмотревшись к ней, я обратила внимание на то, что радужная оболочка ее глаз абсолютно не имеет изъянов. Словно ее генетически подправили. Я опустила взгляд на свои руки: костяшки пальцев распухли, кожа сморщилась. Смогу ли я остановить Морехшин, если та решит, что убийство – единственный способ для достижения цели? После чего я со стыдом подумала, возникнет ли у меня желание это сделать. Через два дня мы прибыли во Флин-Флон. У меня по-прежнему было официальное разрешение продолжать изучение Колумбовой выставки, и я вписала Морехшин в свой скудный бюджет в качестве лаборанта-ассистента. После нескольких задержанных авиарейсов (как обычно) и сложностей с бронью в расписании Машины мы заняли исходную позицию. Быстро распространились слухи о том, что путешественница из будущего продемонстрирует новые функциональные возможности Машины, и свободные от дежурства техники собрались, чтобы увидеть все своими глазами. Такое необычное событие не шло ни в какое сравнение с появлением путешественника, облепленного сине-зелеными водорослями: многие не верили в то, что групповые путешествия возможны в принципе. Я внутренне приготовилась к неблагоприятному плану «Б», в котором «червоточина» не откроется и мне придется работать в одиночку. Вокруг нас ожили четыре наковальни, выстукивая по камню легкий ритм. Обхватив левой рукой меня за талию, правой Морехшин почесала воздух над головой. У нее под пальцами материализовался черный квадрат, словно она открыла потайной шкафчик с выключателями, спрятанный в ткани реальности. Но только вместо тумблеров и кнопок в квадрате светились тонкие нити, заполненные пульсирующей жидкостью. Кое-кто из присутствующих ахнул, и я поймала себя на том, что широко разинула рот. Морехшин резко накрыла квадрат ладонью, и ее пальцы слабо засветились. Я вспомнила все вызубренные в школе правила работы Машины. Одно из самых главных ограничений заключалось в запрете одновременно отправлять в одну и ту же точку несколько современников. Бесполезно также было отправлять в одну точку несколько человек последовательно – подобные попытки предпринимались неоднократно, и результат порой оказывался катастрофическим. Морехшин стиснула меня крепче, каменный пол заполнился илистой водой, и воздух взорвался пустотой «червоточины». Через какое-то мгновение мы поднялись на ноги, по-прежнему соприкасаясь, в полумраке заполненного дымом бревенчатого дома. Мы вернулись в 1893 год. Вместе. Глава 15 Бет Ирвин, Верхняя Калифорния (1992 год н. э.) За неделю до начала занятий отец собрал семейное совещание, чтобы обсудить, как он это называл, «наше соглашение». Начиная с четвертого класса, когда учителя вместо звездочек и грустных рожиц стали ставить настоящие оценки, я принимала на себя обязательства учиться на одни «А»[51][Высший балл в системе оценивания знаний; здесь – буквенной («А», «B», «C», «D», «E»); «А» – эквивалент пятерки в пятибалльной системе (прим. ред.).]. Если мне не удавалось выполнять свою часть соглашения, на меня накладывались санкции, которые оставались в силе до тех пор, пока не выставлялись новые оценки. Я хорошо помню, с каким сосредоточенным лицом мама, подкрепляя свои слова цитатами из книги по психологии, объясняла мне, восьмилетней, как школьнику важно поддерживать самодисциплину. Не сомневаюсь, родители до сих пор хранят «документ», где перечислены все обязательства, под которыми я подписалась тогда, соглашаясь с условиями. Контракт привел к тому, что в начальной школе я проводила долгие месяцы в одиночестве, в своей комнате, за «В» по чистописанию и «С» по словесности. Со временем я освоила все уловки, чтобы получать одни «А», не имеющие никакого отношения к приобретению знаний. Вот почему моему отцу приходилось постоянно наказывать меня просто так, без какой-либо причины. Однако сегодня, похоже, было редкое исключение. – Ты строго выполняешь свое обещание получать в школе одни только «А», Бет, поэтому в выходные мы разрешаем тебе гулять до часу ночи. Так будет продолжаться, пока ты будешь учиться на «отлично». Когда начнутся занятия в школе, ты должна будешь также заниматься на подготовительных курсах. Оторвавшись от разложенных по всему столу скоросшивателей, мать издала неопределенный звук, выражая свое согласие, и вернулась к составлению расписания на следующий семестр. Мой отец выжидающе посмотрел на меня, и я, за долгие годы научившись увертываться от пуль, поняла, что́ он ожидает услышать. – О, спасибо! На самом деле я уже приступила к изучению пособий по подготовительным занятиям. – После чего одарила его улыбкой прилежной дочери, и он кивнул. Похоже, я пребывала в милости у родителей. Однако по многолетнему опыту я знала, что за подобными обещаниями свободы нередко сразу же следовали новые нарушения доселе неизвестных законов. Возможно, выяснится, что нам нужно всегда ходить по дому в обуви, или же я должна буду каждую неделю мыть окна. А может быть, вернувшись домой в час ночи, я обнаружу, что правило вступает в силу только после того, как я отправлю по почте первое задание из программы подготовительных курсов. Я смотрела, как отец ест, полностью поглощенный процессом, карри с креветками, которое приготовил сам; руки у него были покрыты ссадинами и шрамами от многих лет работы в автомастерской. Когда отец пребывал со мной в дружеских отношениях, он жаловался, как же люто ненавидит свою работу. У него не было возможности заняться тем, что ему действительно нравилось, поскольку его родители не имели денег на оплату обучения в университете. К тому же кто-то должен был заниматься мастерской, когда дедушка попал в тюрьму, поэтому отец был вынужден заняться ремонтом машин, в то время как моя мать окончила университет и получила диплом педагога, и все на деньги своих состоятельных родителей. Теперь, когда автомастерская процветала, отец был вынужден работать в ней до конца своих дней. У него не осталось надежды стать писателем, поваром или музыкантом. Когда я была маленькой, я мечтала о том, чтобы отец смог пойти учиться. Тогда он стал бы счастливым. И, возможно, мои мышцы не завязывались бы в узлы всякий раз, когда он проходил мимо. Однако я постепенно пришла к выводу, что ничто и никогда не сделает его счастливым. Внезапно он перестал есть и подозрительно прищурился на меня, словно я уже совершила что-то плохое. У меня в глотке возникло знакомое ощущение тошноты, будто меня душили, только изнутри. Во что бы то ни стало мне нужно было уйти, поэтому я прибегла к наименее спорной отговорке. – Я поднимусь к себе и почитаю. Сложив посуду в посудомоечную машину, я бегом взбежала наверх, проваливаясь босыми ногами в ковер, который только пропылесосили. Я успела услышать нерешительное замечание матери: – Ты правда полагаешь, что она будет заниматься на подготовительных курсах без давления с твоей стороны? Ты же знаешь этих подростков. Мне постоянно приходится сталкиваться с таким со своими учениками. – Давай дадим ей шанс. Она не всегда ленится, прикладывая минимум усилий для того, чтобы получать хорошие оценки. Я тихо прикрыла за собой дверь, гадая, каково было бы хлопнуть ею так, чтобы выломать ручку вместе с куском деревянной филенки. * * * Осенний семестр напоминал плохо сохранившийся фильм двадцатых годов, в котором недостающие эпизоды заменены статическими кадрами со съемок. Я накладывала отцовский голос, повышенный в гневе, а иногда и в чем-то похуже, на нечеткие, поцарапанные сцены. Я продиралась сквозь уроки, домашние задания и подготовительные курсы, на следующий день с трудом вспоминая то, что было вчера. Хорошо хоть, я не лишилась своих привилегий по выходным возвращаться домой в час ночи. Вместе с Лиззи, Сооджин и Хитер мы ходили на подпольные концерты панк-групп. Эти мгновения напоминали полностью восстановленные кадры, с богатыми полутонами и сочным серым против фактурного черного. Стоя в фан-зоне перед самой сценой, я с лихвой получала компенсацию за оттоптанные ботинки и порванную куртку. Однако я совсем не была уверена в том, что меня примут в университет, особенно после того как родители пять раз переписали вступительное эссе. Но когда я показала письмо с сообщением о том, что зачислена на первый курс, мать улыбнулась, а такое с ней случалось редко. – Мне так нравилось учиться в Калифорнийском университете! Это замечательное заведение. Отец смерил нас взглядом. – Конечно, это не идет ни в какое сравнение с университетом Беркли. Но зато у тебя будет возможность подумать об аспирантуре. Я живо представила себе Тесс, которой уже было больше лет, чем моему отцу сейчас. Она подтвердила, на что он способен. Сознавая это (и памятуя о том, какой взгляд был у нее), я сказала нечто такое, о чем сразу же пожалела: – По-моему, ты говорил, что, если бы поступил в Калифорнийский университет, твоя жизнь сложилась бы лучше. Отцовское лицо исказилось от дикой ярости, и в кои-то веки мать это заметила. – Ступай к себе в комнату, Бет! – Она быстро рассекла воздух рукой. – Ты сказала очень большую гадость. Я понимала, что тишина, которую оставила позади, была гораздо опаснее криков. Но что-то было не так. Отец не заявился ко мне со списком новых санкций, не ломал целый час все, что попадалось под руку, и не орал на меня с первого этажа. Быть может, все дело было в зачислении в университет. Что бы ни случилось, ровно через год меня тут больше не будет. Отец больше не сможет быть моим надсмотрщиком, вечно бдящим. Срок его обязанностей почти истек. Когда зазвонил телефон, мать постучала в дверь и сказала, что это Лиззи. Все было так, будто ничего не случилось. Я схватила трубку наверху, с параллельного аппарата рядом с компьютером, с такой силой стиснув витой шнур, что на ладони осталась цепочка вдавленных полумесяцев. По крайней мере, одно не изменилось: щелчок в трубке сообщил о том, что отец слушает наш разговор с Лиззи с аппарата внизу. Поступал он так только тогда, когда искал повод заявить, что я нарушила правила. Нам нужно было быть начеку, поэтому я выпалила: – Привет, Лиззи! Ты все еще хочешь позаниматься и подготовить нашу презентацию? Лиззи тотчас же сообразила, что к чему. – Да, за этим и звоню. Я прикинула, что если мы закончим сегодня, то в выходные у нас будет свободное время. – Я должна спросить у родителей. Ты подождешь?