Мгновение спустя Саймон Лавлейс исчез. Демон приостановился, чтобы взглянуть на радостно кривляющуюся мартышку, но она исчезла в тот же миг. Тогда демон, не обращая никакого внимания на валяющегося на полу Натаниэля, тяжело повернулся к волшебникам, сгрудившимся в противоположном конце зала. Тут рядом с Натаниэлем раздался знакомый голос: – Двое готовы. Остался один. Бартимеус Я был так окрылен своим успешно исполненным трюком, что рискнул и принял облик Птолемея, когда Рамутра отвлекся. С Джабором и Лавлейсом было покончено. Теперь оставалось лишь разобраться с этой великой сущностью. Я ткнул своего хозяина ногой в бок. Он валялся на спине и прижимал Амулет Самарканда к груди, словно мамаша младенца. Я положил рог рядом с ним. Мальчишка кое-как сел. – Лавлейс… Ты видел? – Угу. Неприятное зрелище. Натаниэль встал. Тело плохо слушалось его, но глаза горели странным светом – в нем ужас смешался с восторгом. – Я добыл его! – прошептал он. – Амулет у меня! – Да-да! – поспешно одобрил я. – Отлично сработано! Но Рамутра все еще здесь, и, если мы хотим что-либо предпринять, нельзя терять ни минуты. Я взглянул в дальний конец зала. Охватившее меня радостное возбуждение померкло. Присутствующие здесь министры в настоящий момент являли собою жалкое зрелище. Одни впали в ступор и, онемев, съежились и застыли, другие колотили в двери или дрались друг с дружкой за возможность занять место как можно дальше от приближающегося Рамутры. Отвратительная картина. Все равно что наблюдать за дракой чумных крыс в канализации. Но кроме отвращения эта сцена внушила мне глубокое беспокойство. Похоже, никто из них был сейчас не в состоянии прочесть сложное заклинание отсылания. – Давай! – сказал я. – Пока Рамутра заберет несколько штук, мы сможем привести остальных в чувство. Кто из них быстрее всего вспомнит контрзаклинание? Мальчишка скривился. – Судя по их виду – никто. – И все-таки попытаться нужно. – Я дернул его за рукав. – Давай! Все равно мы с тобой заклинаний не знаем[121]. – Отучись говорить за других, – медленно произнес мальчишка. – Я как раз знаю. – Ты? – По правде сказать, он несколько обескуражил меня. – Ты уверен? Он смерил меня разъяренным взглядом. Физически он был плох – бледный, весь в синяках и ссадинах. Да и вообще его шатало. Но в глазах горела упрямая решимость. – Что, тебе это даже в голову не приходило? – сказал он. – Да, я это выучил. Но в голосе его наличествовала нотка неуверенности – или даже не нотка, а кое-что посущественнее, – да и в глазах тоже. Я заметил, как она борется с решимостью. – Это заклинание высшего уровня, – сказал я, стараясь говорить не слишком скептическим тоном. – И сложное к тому же. И рог нужно разбить строго в определенный момент. Мальчик, сейчас не время для ложной гордости. Ты еще можешь… – Попросить помощи? Не думаю. Уж не знаю, что в нем говорило, гордыня или практичность, но он был прав. Рамутра уже почти добрался до волшебников. Не стоило рассчитывать на подмогу от кого-нибудь из них. – Отойди, – сказал мальчишка. – Мне нужно место, чтобы подумать. На миг я заколебался. Да, я отдавал должное его силе духа – но слишком ясно видел, куда она ведет. Амулет там или не Амулет, но последствия проваленного отсылания неизменно ужасны, и на этот раз я пострадаю вместе с мальчишкой. Но ничего иного я предложить не мог. И потому беспомощно отступил. Мой хозяин подобрал рог и закрыл глаза. Натаниэль Он закрыл глаза, чтобы не видеть хаоса, царящего в зале, и постарался дышать как можно медленнее и глубже. До него по-прежнему долетали крики ужаса и муки, но Натаниэль заставил себя отрешиться от них. Это было относительно легко. Но в сознании у него звучал собственный сонм голосов, и ему никак не удавалось заглушить поднятый ими гомон. Настал его миг! Миг, когда следовало отбросить и позабыть все бесчисленные оскорбления и лишения. Натаниэль знал это заклинание – он давным-давно его выучил. Он произнесет его, и тогда все поймут, что им нельзя пренебрегать. Его всегда, всегда недооценивали! Андервуд считал его недоумком, едва ли способным начертить правильную окружность. Старик отказывался верить, что его ученик способен самостоятельно вызвать джинна. Лавлейс считал его слабаком, бесхарактерным мягкосердечным ребенком, способным клюнуть на первое же предложение силы и видного положения в обществе. Он отказался поверить, что Натаниэль убил Скайлера; так и не верил до самой своей смерти. И вот теперь даже Бартимеус, его собственный слуга, сомневается, что Натаниэль и вправду знает заклинание отсылания! Вечно его унижали! Но теперь настал миг, когда все в его руках. Слишком часто его делали беспомощным – запирали в комнате, уносили прочь от пожара, отнимали гадательное зеркало, связывали Путами… Воспоминание об этих унижениях жгло Натаниэля, словно огнем. Но теперь он будет действовать! Он всем им покажет! Этот крик уязвленной гордости заполнил его почти до краев. Он вместе с кровью бился в висках. Но из самых глубин его существа рвалось еще одно желание – даже более глубинное, чем стремление преуспеть, спастись и прославиться. Натаниэль услышал, словно бы издалека, чей-то крик боли и содрогнулся от жалости. Если он не сможет восстановить в памяти это заклинание, все присутствующие здесь волшебники умрут. Их жизни зависят от него. И он обладает знаниями, необходимыми для того, чтобы помочь им. Контрзаклинание. Отсылание духа. Куда же оно улетучилось?! Он читал это заклинание! Он точно помнил, что читал – и заучил наизусть, еще несколько месяцев назад. Но теперь ему никак не удавалось сосредоточиться и вспомнить его. Плохо-то как! Они же умирают сейчас – в точности, как тогда миссис Андервуд, – а он опять не сможет ничего сделать! Натаниэль отчаянно хотел помочь погибающим. Но одного лишь желания было недостаточно. Ведь и тогда он больше всего на свете хотел спасти миссис Андервуд, вынести ее из огня. Он отдал бы жизнь за нее, если бы мог. Но он ее не спас. Джинн унес его прочь, а миссис Андервуд ушла навеки. Его жизнь потеряла смысл. На миг боль минувшей потери и сила нынешнего желания смешались и переполнили Натаниэля. По лицу его потекли слезы. «Терпение, Натаниэль». Терпение… Он медленно вздохнул. Скорбь отступила. И в море этой скорби показался памятный островок мира и покоя – сад его наставника. Натаниэль словно воочию увидел кусты рододендронов, их темно-зеленую листву, поблескивающую на солнце. Увидел яблони, роняющие белоснежные лепестки, кота, дремлющего на красной кирпичной стене. Почувствовал лишайник под пальцами. Увидел мох на статуе. И почувствовал себя защищенным от огромного внешнего мира. Он представил себе мисс Лютьенс – как она тихо сидит рядом с ним и что-то рисует. И на Натаниэля снизошел покой. Сознание его очистилось, и память вернулась. Нужные слова сами пришли к нему – в точности такие, какими он заучил их год назад, сидя в саду, на каменной скамье. Натаниэль открыл глаза и произнес эти слова вслух, и голос его был громок, чист и звонок. И в конце пятнадцатого слова он с силой ударил рог об колено и разломил его надвое. Когда слоновая кость раскололась и слова отзвучали, Рамутра замер словно вкопанный. Окружавшая его воздушная рябь затрепетала, сперва слабо, потом все сильнее и сильнее. Щель в центре зала немного приоткрылась. А потом демон как-то внезапно съежился, отступил к щели и исчез. Щель закрылась, и даже шрам на ее месте молниеносно затянулся. Когда она исчезла, зал вдруг показался пустым, словно огромная пещера. Всего одна люстра и несколько небольших настенных светильников по-прежнему продолжали гореть, рассеивая полумрак. За окном вечернее небо успело посереть – уже сгущались сумерки. Слышно было, как ветер шуршит в кронах деревьев. А в зале царила абсолютная тишина. Толпа волшебников и парочка избитых, потрепанных бесов застыли недвижно. Двигался лишь один: мальчишка, что, прихрамывая, шел к центру зала, и в руке у него болтался Амулет Самарканда. Нефритовая вставка Амулета тускло поблескивала. Среди всеобщего гробового молчания Натаниэль подошел к Руперту Девероксу, наполовину придавленному распростертым министром иностранных дел, и осторожно вложил Амулет ему в ладонь. Бартимеус 43 Вот в этом весь этот мальчишка. После того как он свершил величайшее деяние всей своей невеликой жизни, логично было бы ожидать, что он тихо осядет на пол от изнеможения и облегчения. И что же, осел он? Как бы не так! Это был его счастливый шанс, и мальчишка использовал его на полную катушку, самым мелодраматическим образом. Он, еле живой, словно раненая птица, прохромал под взглядами присутствующих через разгромленный зал прямо к средоточию власти. Что он намеревался сделать? Этого не знал никто. И никто не смел предполагать (я собственными глазами видел, как дернулся премьер-министр, когда мальчишка протянул к нему руку). А затем состоялся кульминационный момент сей маленькой постановки: легендарный Амулет Самарканда – подними его повыше, чтобы всем было видно! – вернулся в лоно правительства. Мальчишка даже не забыл почтительно поклониться. Естественно, это произвело фурор. Каково представление, а? На самом деле это инстинктивное стремление произвести впечатление на толпу даже в большей степени, чем его способность изводить джиннов, заставило меня подумать, что мальчишке, возможно, суждено добиться в этой жизни редкостных успехов[122]. И эти его действия определенно произвели желаемый эффект: он в мгновение ока оказался в центре восхищенной толпы. Воспользовавшись тем, что в этой суматохе никому не было дела до меня, я сменил облик Птолемея на внешность мелкого беса и, когда толкотня немного улеглась, скромно повис у мальчишки за плечом. Я совершенно не желал, чтобы кто-нибудь засек мои истинные возможности. В противном случае кто-то мог вспомнить об отчаянном демоне, недавно бежавшем из государственной тюрьмы. Плечо Натаниэля оказалось идеальным насестом для желающего понаблюдать за последствиями несостоявшегося государственного переворота, ибо мальчишка еще самое меньшее несколько часов оставался в центре внимания. Куда бы ни шли премьер-министр и прочие видные лица правительства, Натаниэль постоянно был рядом с ними, отвечал на множество их вопросов и подкреплял силы конфетами, услужливо подносимыми всякими мелкими сошками. Когда наконец-то была произведена перекличка, выяснилось, что среди пропавших числятся четыре министра (к счастью, достаточно незначительных) и один замминистра[123]. Кроме того, несколько волшебников сильно преобразились внешне либо претерпели иные неудобства. Всеобщее облегчение быстро сменилось гневом. С уходом Рамутры волшебники сумели натравить своих рабов на магические барьеры в дверях и в окнах и поспешно выскочили из зала. Усадьбу тщательно обыскали, но так никого и не нашли, кроме множества слуг, мертвого старика и очень злого мальчишки-слуги, запертого в туалете. Тот волшебник с рыбьей физиономией, Руфус Лайм, удрал – что и неудивительно. Никаких следов чернобородого человека, охранявшего ворота, тоже не обнаружилось. Оба словно растаяли в воздухе. Натаниэль также провел дознание на кухне, среди поваров, забившихся в кладовку и там дрожавших от страха. Повара сообщили, что примерно с полчаса назад[124] шеф-повар испустил громкий вопль, вспыхнул синим пламенем и чудовищно увеличился в размерах, а потом исчез в облаке серы. При обыске кухни был обнаружен мясницкий нож, глубоко погрузившийся в камни очага – последнее воспоминание о рабстве Факварла[125]. Поскольку главные заговорщики погибли или бежали, волшебники принялись допрашивать слуг. Однако же те сумели доказать, что ничего не знали о готовящемся заговоре. Они сообщили, что несколько недель назад Саймон Лавлейс принялся наводить на зал новый лоск и вход туда надолго оказался закрыт для всех. Незримые работники – их труды сопровождались странными звуками и цветными вспышками – сделали стеклянный пол и заложили под него новый ковер[126], а надзирал за ними некий хорошо одетый джентльмен, круглолицый, с рыжеватой бородкой.