Глава 13 На следующее утро Майло разбудил меня, постучав в дверь без пятнадцати семь. Небо было серым, словно бродячая кошка. Всю ночь шел дождь, и в воздухе стоял запах мокрой фланели. Ущелье порождало неумолимую промозглую сырость, которая проникла в мои кости, как только я открыл дверь. Майло был в тонком блестящем черном дождевике, наброшенном поверх мятой белой рубашки, коричневого с синим галстука и коричневых брюк. Подбородок у него синел щетиной, веки устало набухли. На ботинки налипла грязь, которую он счистил о край террасы, перед тем как войти в дом. – Мы нашли двух Своупов, мать и отца, в каньоне Бенедикт. Убиты выстрелами в голову и в спину. Майло говорил быстро, смотря мне в лицо. Он прошел мимо меня на кухню, я последовал за ним и поставил на плиту кофе. Пока кофе варился, я сполоснул лицо в раковине на кухне, а Майло отломил здоровенный кусок от батона и принялся его жевать. Мы не обмолвились ни словом до тех пор, пока не уселись за старый дубовый стол и не наказали свои пищеводы большими глотками обжигающего напитка. – Какой-то старый хрыч с металлоискателем обнаружил трупы около часа ночи. Это состоятельный тип – удалившийся на покой стоматолог. У него большой особняк на въезде в Бенедикт, но ему нравится бродить в темноте, занимаясь изысканиями. Его чуткая хреновина уловила монеты в кармане отца – трупы были закопаны неглубоко. Дождь размыл землю, и наш кладоискатель разглядел в лунном свете часть головы. Беднягу трясло. – Майло удрученно опустил взгляд. – Сигнал поступил другому следователю, но когда установили личности убитых, он вспомнил о моем интересе и позвонил мне. В любом случае он собирался в отпуск и с радостью передал дело мне. Я был там с трех часов ночи. – Никаких следов Вуди и Ноны? Майло покачал головой. – Nada[26]. Мы прочесали ближайшие окрестности. Трупы были обнаружены там, где начинается дорога, поднимающаяся в долину. Бенедикт практически весь застроен, однако на западе каньона осталась небольшая лощина, до которой строители еще не добрались. Это впадина, похожая на блюдце, заросшая кустарником, земля покрыта слоем опавшей листвы толщиной в фут. Ее легко не заметить, если проезжать мимо быстро, поскольку со стороны дороги ее загораживают большие эвкалипты. Мы разбили местность на квадраты и исследовали ее фут за футом. Нам удалось обнаружить еще один труп, но от этого остались одни кости. Патологоанатом говорит, что, судя по форме тазовых костей, это женщина. Пролежала там не меньше двух лет. Майло сосредоточился на деталях, чтобы избежать эмоционального воздействия убийств. Отпив большой глоток кофе, он потер глаза и поежился: – Я промок насквозь. Дай я сниму эту кожуру. Стащив с себя дождевик, он повесил его на спинку стула. – Вот тебе и солнечная Калифорния, черт возьми, – проворчал Майло. – У меня такое ощущение, будто меня мариновали в банке. – Хочешь переодеться в сухую рубашку? – Нет. – Майло потер руки, допил кофе и встал, чтобы налить еще. – Никаких следов детей, – произнес он, возвращаясь за стол. – И тут возможно несколько вариантов: во-первых, детей не было вместе с родителями, и они не разделили их судьбу. Вернувшись в мотель, они увидели кровь и, перепугавшись, убежали. – Почему семья не держалась вместе, если они возвращались домой? – спросил я. – Может быть, Нона повела брата за мороженым. Пока родители собирали вещи. – Невозможно. Вуди болен. – Да, я постоянно об этом забываю. Должно быть, подсознательно подавляю эту мысль, а? – Должно быть. – Ладно, тогда гипотеза номер два. Семья разделилась, потому что сестра похитила мальчишку. Ты говорил, что, по словам Бев, она недолюбливала своих родителей. И вот во что это вылилось. – Все, что говорит про Нону Бев, нужно делить на десять, Майло. Нона увела у нее мужчину, которого она любила. Бев ее ненавидит. – Ты сам говорил мне, что девчонка была в ярости, когда ты с ней встретился, что она набросилась на Мелендес-Линча. А после разговора с Рэмбо и Кармайклом у меня сложилась картина, что Нона очень своеобразная девица. – Совершенно верно. Похоже, у нее куча проблем. Но зачем ей похищать собственного брата? Все указывает на то, что Нона зациклена на себе и лишена родственных чувств. С братом она не близка. Навещала она его редко, и в основном ночью, когда он спал. То, что ее не было вместе с родителями, объяснить легко. Но вот все остальное не поддается объяснению. – Да, весело с тобой, – пробормотал Майло. – Когда мне понадобится человек, который со всем соглашается, я обязательно приглашу тебя. – Его лицо раскрылось в огромном зевке. Глотнув достаточно воздуха, он продолжал: – Все, что ты говоришь, приятель, логично, но я должен рассмотреть все варианты. Перед тем как приехать к тебе, я связался с Хоутеном в Ла-Висте. Разбудил беднягу и сказал, чтобы он прочесал весь город в поисках девчонки и ее брата. Шериф расстроился, услышав про родителей, сказал, что уже провел тщательные поиски после моего первого звонка, но согласился повторить. – В том числе заглянуть и к «прикоснувшимся»? – Это в первую очередь. Возможно, Мелендес-Линч был прав с самого начала. Даже если Хоутен вернется с пустыми руками, они очевидные подозреваемые. Я сегодня же направляюсь туда, чтобы лично все проверить. И обязательно поговорить с теми двумя, что навещали Своупов. Пара моих ребят отправятся в клинику, чтобы побеседовать со всеми, кто занимался Своупами. Сделав особый упор на то, чтобы прижать этого козла Валькруа. Я передал Майло слова Сета Файэкра, оценившего «прикоснувшихся» как закрытую группу, чурающуюся внимания, добавив рассказ Мэла про расправу над Норманом Мэттьюсом. – Секта не ищет новообращенных, – подчеркнул я. – Это замкнутый кружок единомышленников. Какие у «прикоснувшихся» могут быть причины связываться с чужаками? Пропустив мой вопрос мимо ушей, Майло выразил удивление по поводу личности Благородного Матфея. – Мэттьюс – гуру? Я всегда гадал, что с ним сталось. Дело я хорошо помню. Все произошло в Беверли-Хиллз, поэтому нас не привлекали. Покинутого мужа заперли в психушке в Атаскадеро, и полгода спустя он выпил стакан стирального порошка. – Он невесело усмехнулся. – Мы называли Мэттьюса «звездным крючкотвором». Что тебе известно? Снова зевнув, Майло отпил кофе. – Причины? – повторил он. – Быть может, они считали, что им удалось убедить родителей лечить мальчишку так, как они научили, но те передумали и ситуация вышла из-под контроля. – Уж слишком далеко она вышла, – заметил я. – Не забывай, о чем я говорил тебе в номере в мотеле. Мир становится все более безумным. К тому же, возможно, когда твой друг-профессор изучал этих сектантов, те стеснялись телекамер, однако это осталось в прошлом. Чудики меняются, как и все остальные люди. Джим Джонс был для всех героем до тех пор, пока не превратился в Иди Амина[27]. – Справедливое замечание. – А то как же. Я ведь про-фес-си-о-нал. Майло рассмеялся, однако этот теплый приятный звук быстро сменился тишиной, леденяще-холодной от не высказанных вслух слов. – Существует и другая возможность, – наконец сказал я. – Раз уж ты завел об этом речь – да. – Зеленые глаза Майло потемнели. – Дети захоронены где-то в другом месте. Тот, кто это сделал, перепугался и удрал, не успев избавиться от них в Бенедикте. Там полно койотов и разных ползающих тварей. Увидишь в темноте горящие глаза – станет жутко по самое не балуйся. С тех пор как я узнал об убийствах, у меня болело сердце. Мое внимание колебалось между словами Майло и порожденными ими образами. Но теперь смысл сказанного наконец дошел до меня, и я постарался отгородиться от этого стеной отрицания. – Майло, ты ведь не прекратишь поиски, правда? Услышав в моем голосе настойчивость, детектив поднял взгляд: – Мы прочесываем Бенедикт от бульвара Сансет до долины, Алекс, ходим от дома к дому в надежде на то, что кто-то что-нибудь видел. Но было темно, поэтому на свидетелей надежды мало. Также мы собираемся пройтись по другим каньонам – Малибу, Топанге, Колдуотеру и Лорелу. Около тысячи человеко-часов, которые вряд ли дадут результат. Я вернулся к теме убийства родителей, поскольку, какой бы страшной она ни была, это было предпочтительнее, чем фантазировать о судьбе Вуди. – Они были убиты прямо там, в Бенедикте? – спросил я. – Маловероятно. Крови на земле не было, и мы не смогли найти стреляные гильзы. Конечно, дождь привносит некоторую неопределенность, но в каждом теле по полудюжине пулевых отверстий. Такая пальба должна была произвести много шума, и обязательно осталось бы хоть сколько-нибудь гильз. Их убили где-то в другом месте, Алекс, а затем выбросили в каньоне. Ни отпечатков ног, ни следов колес, но это определенно можно списать на дождь. Он яростно оторвал от батона кусок своими маленькими острыми зубами и принялся шумно чавкать. – Еще кофе? – предложил я. – Нет, благодарю. У меня нервы и так натянуты до предела. – Подавшись вперед, он забарабанил толстыми узловатыми пальцами по столу. – Алекс, извини. Я знаю, что ты очень беспокоишься о мальчишке. – Это какая-то кошмарная ситуация, – признался я. – Я стараюсь о нем не думать. И тотчас же словно из духа противоречия в сознании снова всплыло бледное детское лицо. Игра в шашки в изолированном модуле… – Увидев номер в мотеле, я, если честно, подумал, что Своупы отправились домой, что это внутреннее дело семьи, – угрюмо произнес Майло. – Судмедэксперт по виду трупов предположил, что они были убиты два дня назад. Вероятно, вскоре после того как мальчишку забрали из клиники. – Задним умом все мы хороши, Майло, – постарался подбодрить его я. – Никто не мог предположить, что все так обернется. – Правильно. Разреши воспользоваться твоим сортиром. * * * После ухода Майло я постарался взять себя в руки – без особого успеха. У меня дрожали руки, голова гудела. Меньше всего мне сейчас хотелось оставаться наедине со своими страданиями и беспомощностью. Я постарался найти спасение в деятельности. Будь моя воля, я бы поехал в клинику и рассказал про убийства Раулю, однако Майло попросил меня не делать этого. Какое-то время я расхаживал по комнате, затем налил себе кофе, выплеснул его в раковину, после чего схватил газету и раскрыл ее на странице киноафиши. В культурном центре в Санта-Монике утренним сеансом шел документальный фильм об Уильяме Берроузе[28], показавшийся мне достаточно заумным, чтобы вытеснить реальность. Я уже собрался выйти из дома, когда позвонила из Японии Робин. – Привет, любимый! – сказала она. – Привет, малыш! Я по тебе соскучился. – Я тоже по тебе скучаю, дорогой! Взяв телефон, я сел на кровать, глядя на фотографию в рамке, на которой были запечатлены мы с Робин. Я прекрасно помнил тот день, когда она была сделана. В апреле мы в воскресенье отправились в дендрарий и попросили встретившегося там старичка оказать нам любезность. Несмотря на его трясущиеся руки и заверения в том, что он ничего не смыслит в современных фотоаппаратах, снимок получился великолепным. Мы обнимали друг друга на фоне царски-пурпурных рододендронов и белоснежных камелий. Робин стояла впереди, спиной к моей груди, мои руки лежали у нее на талии. Она была в обтягивающих джинсах и белой водолазке, подчеркивающей изгибы ее фигуры. Солнце озарило золотисто-каштановым светом ее волосы, длинные и вьющиеся, похожие на бронзовые виноградные кисти. Улыбка ее была широкой и открытой, демонстрирующей белый полумесяц ровных зубов. Лицо влюбленное, живые глаза озорно искрились. Робин очень красивая женщина, внешне и внутри. Звуки ее голоса причинили мне сладостную боль.