– Ты же знаешь, что мама чрезмерно переживает за здоровье Перси. Меня знобило всего один вечер, а она тут же решила вывезти его из страны. – Рад это слышать, – сказал он, расправляя плечи. – Не о твоей матери. Я говорю о том, что тебе лучше. – Он откашлялся и продолжил: – Я приехал спросить, не окажешь ли ты мне честь отправиться сегодня со мной на променад по Садам Принцесс-стрит. На этот раз Хейзел не удалось даже изобразить воодушевление. Вспомнился беспорядок, оставленный ею в комнате, битое стекло и вырванные страницы, ставшие результатом впустую потраченных лет ее юности, и когда открыла рот, у нее внезапно вырвался горький, саркастический смешок. – Ты, должно быть, шутишь, – сказала она. Бернард одарил ее таким взглядом, словно она вылила полный чайник кипятка ему на рубашку. – Я… я и подумать не мог… – прошипел он, брызгая слюной. – Нет. Прошу прощения, я не то хотела сказать. Просто… – вся моя жизнь горит огнем, все мои труды пошли прахом, а еще я покрыта кровью, – я хотела сказать, что мне еще слегка нездоровится. Я недостаточно хорошо себя чувствую для… променада. Бернард окинул ее критическим взглядом с ног до головы. – Что ж, – наконец заявил он, – полагаю, тебе и в самом деле не помешает немного краски на щеках. Осколок стекла впился в пятку Хейзел внутри туфли. Ей пришлось прикусить язык, чтобы не закричать. – Что ж, если это все, – процедила она сквозь сжатые зубы, – тогда, боюсь, я вынуждена прервать нашу встречу. Бернард, похоже, был всерьез озадачен. – Что? Боль молнией прострелила икру Хейзел. – Мои извинения, кузен. Я вынуждена просить тебя удалиться. На лицо Бернарда упала тень – такого мрачного выражения лица Хейзел у него еще не видела. Ее кузен, всегда такой веселый и добродушный, вырос, а она и не заметила. Его скулы напряглись, брови нахмурились, а рот сжался в узкую полосу. – Итак, – сказал он, – проясним. Ты отказываешься от моего предложения прогуляться? – Бернард, я прошу прощения, но голова у меня сейчас занята более важными вещами, чем фланирование по дорожкам Принцесс-стрит и выражение фальшивого интереса ко всему, что ты скажешь. Вышло намного более жестоко, чем она хотела, но эти слова вылетели, минуя мозг. У Бернарда был такой вид, словно она его ударила. Несколько секунд он стоял с открытым ртом, напоминая выловленную форель, а затем плотно сжал губы. – Полагаю, на балу я тебя все-таки увижу? – спросил он наконец. Бал у Алмонтов был ежегодным событием в Эдинбурге и прекрасной возможностью для лорда Алмонта показать приобретенные им предметы искусства, а для всего остального общества продемонстрировать новые наряды. – Конечно, Бернард, – мрачно подтвердила Хейзел. – Что ж, тогда, похоже, нам не о чем больше говорить. Желаю тебе хорошего дня, кузина. Мелькнул его голубой камзол, и вот уже озадаченный Чарльз запер двери за исчезнувшим гостем. – У-ух. Наконец-то! – выдохнула Хейзел, кинув лилии на маленький столик и стягивая туфли с чулками. Она помассировала изрезанную ступню. – Мне потребуется горячая ванна, чтобы извлечь все это стекло. Еще раз прошу прощения за беспорядок, я все уберу, как только буду, эм-м, снова целой. Серьезно, какое нахальство с его стороны – заявиться без предупреждения, да еще и вести себя так, словно я совершила невесть какой проступок, не пожелав отправиться с ним на променад. Что за слово такое вообще, променад? Просто прогулка, только неестественно медленная, чтобы успеть похвастать своим нарядом перед теми, кто озабочен лишь тем, чтобы похвастать своим собственным. Бесполезные упражнения в самолюбовании, не имеющие смысла, потому что каждый участник этого действа слишком поглощен собой, чтобы выказать восхищение, в котором остальные так отчаянно нуждаются. Как будто Бернарду необходимо курсировать по Садам, как цирковому пони, чтобы его наряд заметили; да я клянусь, что его аляповатый голубой камзол можно разглядеть даже из Глазго. У-уф-ф-ф, ну вот я его и достала. – Хейзел ногтями вытащила из пятки весьма крупный осколок стекла. – Чарльз, не мог бы ты принести мне таз? Нужно повытаскивать все эти осколки, прежде чем они найдут дорогу в мою вторую ступню. Чарльз, смирно стоявший в дверях, повиновался. Подошла Йона, нервно обкусывающая кожу с большого пальца. – Позвольте, мисс? Похоже, вы были слегка, э-эм, резки с ним. Хейзел намочила палец и потерла им кровавое пятно на ноге. Оно исчезло. Хорошо. Значит, это просто засохшая кровь, а под ней крохотная царапина. – Резка? Он же мужчина, не так ли? Весь мир у его ног. Думаю, он как-нибудь переживет мой отказ от променада. – Но он ваш жених, – сказала горничная, уставившись в пол. – Пока нет. Как бы этого ни хотела моя матушка, мечтающая избавиться от меня раз и навсегда. Йона тяжело сглотнула и принялась наматывать прядь волос на палец. – Возможно, тогда вам следовало быть с ним полюбезнее, чтобы наверняка… – О, Йона, умоляю! Если он пожелает, мне придется быть любезной с ним всю оставшуюся жизнь. Неужели я не могу себе позволить хоть один день траура по моему будущему? Вернулся Чарльз с тазом, и они втроем отправились в спальню Хейзел, чтобы приступить к уборке последствий ее срыва. – Жалко, – сказал Чарльз, поднимая жука, выпавшего из коробки, – выкидывать такие отличные штуковины. Хейзел забрала у него жука и поднесла к свету. Тот был черным, но под лучами солнца его спинка отливала голубовато-радужным. – Мы не станем их выбрасывать, Чарльз. Давайте просто выметем стекло и соберем все экспонаты. Завтра я займусь ими. – Отлично. Хейзел посмотрела, как Чарльз машет метлой. Затем увидела, что Йона тоже смотрит на Чарльза, и в груди вспыхнуло желание сделать что-то доброе. – Знаете, – заметила она, – Бернард на самом деле ничуть не ошибался, говоря, что сегодня прекрасный день для променада. Все остальное я могу убрать и сама. Почему бы вам двоим не отправиться в Сады? Можете взять один из экипажей. Слуги потрясенно уставились на Хейзел. – В Сады Принцесс-стрит, мисс? – переспросил Чарльз. – Вместе? – подхватила Йона. – Именно, – твердо ответила Хейзел. – Конечно, сегодня прохладно, так что не забудь пальто и шарф, но светит солнце, и, господь свидетель, это ужасная редкость в наших краях. На лице Йоны попеременно сменялись ужас и предвкушение. Из-за чего она здорово походила на миленькую, но странноватую лесную зверушку. – Вы уверены, что справитесь сами? Без меня? – Йона, не в упрек твоей безукоризненной службе, но уж полдня без твоих услуг я обойдусь. Возможно, прогуляюсь к оврагу. – Променад? – спросила Йона с лукавым блеском в глазах. – Очень остроумно. – Но можно ли вам гулять без компаньонки? Пусть ваша матушка и уехала, но меня это тревожит… ну, знаете, приличия и так далее. – Йона, я вот уже несколько недель езжу в Эдинбург без компаньонки. – О, – выдохнула она, – я об этом забываю, когда вы одеты как Джордж. – А теперь вы двое, ступайте, пока не стало слишком поздно. Я велю кухарке оставить вам ужин, на случай если вы задержитесь. Улыбка Чарльза могла бы заменить все лампы Хоторндена разом. Затем эти двое встали и неловко замялись в дверях, вежливо пропуская друг друга, пока, наконец, Чарльз не поклонился и Йона не двинулась вперед, тут же, впрочем, запнувшись о собственные шнурки. – Осторожнее! – посоветовал парень, легко придержав ее за локоть. Всего за полчаса Хейзел закончила убирать беспорядок, устроенный ею в своей любительской лаборатории, собрав и разгладив те листы, что не успела выкинуть с балкона, и прижав их книгами, чтобы расправить заломы. Теперь чувства, овладевшие ею после разговора со Стрейном, остыли и словно отодвинулись в тень, превратившись в нечто незначительное, легко помещающееся в шляпную картонку, чтобы быть забытым на антресолях. Она услышала доносящееся с кухни пение и почувствовала запах готовящейся еды. Кухарка была занята одним из любимых блюд Хейзел – рыбным пирогом, который всегда удавался ей, как никому другому. Хейзел заглянула на кухню и увидела, что кухарка разравнивает огромную гору толченого картофеля на большом блюде. Горшочек со сливочным соусом тихо побулькивал на огне. При виде Хейзел кухарка расцвела улыбкой. – Руке теперь намного лучше, – гордо заявила она, протягивая ладонь, на которой Хейзел зашивала порез. – И ни капли гноя – сказать по правде, я чуток переживала из-за этого, но не хотела вас дергать, вы в эти дни были такая занятая. С этой вашей болезнью и прочим. Кухарка улыбнулась так широко, что стала заметна щербинка между зубов, и Хейзел не смогла удержаться от ответной улыбки. – Прекрасно, что гноя нет, – сказала Хейзел. – Так, дайте-ка мне посмотреть. – Порез, не так давно казавшийся ужасным, теперь превратился в тонкую розовую линию, перечеркнутую стежками Хейзел. – Думаю, теперь эти нитки можно уже и убрать. – Я была очень аккуратна, чтобы шов не порвался и нитки не растянулись. – Чудесно. Все отлично заживает. Хейзел вытащила шпильку из волос и, поднеся руку кухарки к свету от очага, медленно вытянула каждый стежок. Кухарка морщилась и отводила взгляд, но пальцы Хейзел двигались уверенно, и все закончилось, не успела женщина даже разок вскрикнуть. – Ну вот, – сказала Хейзел. – Полагаю, тут не останется даже шрама. Разве что совсем маленький. – Не бывает кухарок без шрамов на руках, мисс. – Что ж, надеюсь, вас устроит, что на один будет меньше. На самом деле я спустилась, чтобы попросить вас оставить ужин для Чарльза и Йоны. Они могут сегодня вернуться поздно. Я велела им отправиться на прогулку в Сады Принцесс-стрит вместе. Кухарка всплеснула руками.