– Снять, – сказала Хейзел. – Пусть лучше будет снята. Я все равно собираюсь его осматривать. Сколько я тебе должна? – Она вытащила кошелек из-под фартука. – Шесть гиней, полагаю? – Это свежий труп, выкопал его только сегодня ночью! Десять гиней. – То, что ты его сегодня выкопал, не значит, что он был сегодня похоронен. По запаху так точно не скажешь. Семь гиней. – Девять, или я отвезу его прямиком в Старый город и продам цирюльнику на Хеймаркет-стрит. Он хороший покупатель, всегда платит, сколько скажу. – Восемь гиней и три шиллинга, – сказала Хейзел. Она протянула ладонь с лежащими на ней тяжелыми монетами. Джек засомневался, но затем все-таки смахнул их в свою ладонь. – Идет. Спрятав деньги в карман, Джек эффектно сдернул простыню, открыв сморщенный труп – женского пола, словно усохший и покрытый восковым налетом. Подземелье заполнила мешанина запахов: сладковатый, тошнотворный запах гниющего мяса и тухлых яиц, тяжелый мускусный дух от личинок. – Вот, – сказала Хейзел, протягивая Джеку апельсин, утыканный семенами гвоздики. Другой такой же она уже поднесла к носу. – Помогает от запаха. Джек взял его с благодарностью. – Об этом ты тоже прочитала в книге? – Вообще-то да, – подтвердила Хейзел. У покойницы были холодные голубые глаза и волосы как солома. Навскидку Хейзел могла предположить, что они были ровесницами. Женщина – девушка – жила в тяжелых условиях, это Хейзел читала по ее телу, как по раскрытой книге. Ноги у нее были обмороженные, с искалеченными плохой обувью ступнями. Ногти были желтыми и обломанными. По всем конечностям змеились цепочки синяков. На затылке, там, где ее соломенно-желтые волосы были сбриты, виднелись шрамы и круглые следы, оставшиеся, видимо, после кровопускания. Девушка попадала в больницу для бедных, и ее лечили, пуская кровь при помощи ланцета и горячих банок. Хейзел никогда не видела подобной процедуры, но читала о ней. Глядя на следы – яркие, багровые, идеально круглые синяки, словно покойная сражалась с каким-то чудовищем из морских глубин, – Хейзел решила, что эта процедура намного более жестока, чем описывается в ее книгах. У девушки был еще один шрам, длиной не менее тридцати сантиметров, идущий по центру, между ее грудями, и зашитый такими аккуратными стежками, что те были практически невидимы. Хейзел задумалась, что за болезнь потребовала такой операции. Возможно, кто-то пытался спасти девушке жизнь. Джек получил свои деньги, но не спешил уходить, из-за плеча Хейзел разглядывая тело. – А она… ну, знаешь… это из-за лихорадки? – Римской лихорадки? – растерянно переспросила она. Джек кивнул. До него доходили слухи. Священник, отпевавший ее, на похоронах молился о том, чтобы Господь дал им лекарство. – Нет, – заверила Хейзел, – определенно нет. Джек подошел ближе. – Откуда ты знаешь? Все говорят, что она умерла от этого! – Правда? Нет, вот, смотри… – Хейзел использовала простыню, чтобы повернуть тело и показать Джеку ее чистую спину. – Нет бубонов. Ни одного фурункула. Именно из-за них римская лихорадка получила свое имя. – А не потому, что пришла из Рима? – Раньше Джек неоднократно слышал, как рабочие в Ле Гранд Леоне кляли «этих проклятых итальяшек» за болезнь, которая угрожала их заработку. – Нет, конечно нет. Дело в том, что одним из главных симптомов, помимо жара, считаются фурункулы, наполненные кровью. И когда они лопаются, то становятся похожими на раны от ножа. Как у Юлия Цезаря на ступенях Сената. В Риме. Plaga Romanus. – Из книги? – спросил Джек. – На самом деле это я знаю из личного опыта. Джек подошел еще на полшага ближе. – Ну и, – спросил он, – ты сможешь сказать, от чего она умерла? В ответ Хейзел подняла самый большой нож и сделала длинный вертикальный надрез на груди трупа, как доктор Стрейн делал в классе. И замерла, неверяще глядя вниз. Затем посмотрела на Джека, опять на труп и снова на Джека. – Так случилось, – все-таки произнесла она, – что я совершенно точно могу сказать, от чего она умерла. У нее нет сердца. – Сердцебиения. Ну да, она ведь мертва – это и я могу тебе сказать. – Нет, – возразила Хейзел. – Смотри. У нее буквально нет сердца. Джек заглянул в разверстую пропасть вскрытой грудной клетки. Там все было таким красным и таким влажным, что он не мог понять, куда смотреть. – Вот здесь. – Хейзел ножом указала в центр груди девушки. – Сразу за грудной клеткой. Перед легкими. – Я ничего не вижу, – признался Джек. – В том то и дело. Сердце пропало. На его месте ничего не было. Пустое место в окружении других органов и темноты с алыми бликами от пламени свечи. Вены грубо прижгли, большие артерии наглухо зашили. Сердце из груди не было вырвано каким-нибудь животным – его украли. – Так, значит, – заговорил Джек, чтобы удержаться на ногах прислоняясь к сырой стене подземелья и при этом чуть не подпалив куртку факелом, – кто-то вскрыл ее и… и… вырезал сердце? Исусе, зачем? Хейзел посмотрела на тело. Даже со вскрытой грудной клеткой девушка почему-то все равно выглядела безмятежной. – Может, у нее имелись враги. Ты знаешь, кем она была? Как ее звали или еще что-нибудь? Джек покачал головой. На кладбище было слишком темно, чтобы разглядеть надпись на надгробии. – Возможно, это несчастный случай, – тихо предположила Хейзел. Она снова посмотрела на следы от кровопускания. – Возможно, ее доставили в больницу для бедных, а там пытались спасти, но не знали как. – Спасти от чего? На это Хейзел могла только пожать плечами. Джеку хотелось остаться. Он не мог объяснить этого – просто хотел, чтобы появилась причина задержаться, стоять вплотную к Хейзел и вдыхать металлический запах молнии, исходящий от нее, вместе с запахом бергамота и оливкового мыла. Хотел наблюдать за тем, как ее руки – уверенные, не покрытые перчатками – делают свое дело. Ее лицо, невероятно прекрасное в своей четкости, застыло, отражая глубочайшую сосредоточенность. – Ну, мне, пожалуй, пора, – выдавил из себя Джек. Он собирался отдать ей апельсин с гвоздикой, но Хейзел лишь отмахнулась. – Оставь до следующего раза. – А будет и следующий раз? – спросил Джек. – А ты готов отказать денежному покупателю, Джек Каррер? – Даже и не думал. Но, кажется, мне бы стоило спросить милую леди, что она собирается делать со всеми этими мертвыми телами. – Я думала, что теперь это очевидно, – удивилась Хейзел. – Я учусь. Джек открыл было рот для ответа, но лишь вздохнул, с веселым недоумением покачав головой. Затем выкатил тачку к маленькой двери из подземелья и чернильно-черной траве за ней. – Джек, мне нужно тело того, кто на самом деле болел лихорадкой… если получится такое найти. Хочу исследовать его. Хочу понять, смогу ли я найти лекарство. – До сих пор она ни разу не говорила вслух, даже себе самой, что ее цель – найти лекарство от римской лихорадки. Джек не стал шутить или смеяться над ней. Он просто кивнул. Хейзел вложила еще пару монет в его ладонь. – Плата, – сказала она. – Наперед. – Посмотрим, что можно сделать. Хейзел снова повернулась к телу. Джек замер в дверях, глядя, как она пару раз глубоко вздыхает, чтобы успокоиться, а затем делает поперечный разрез на скальпе. Хейзел не отрывала взгляда от только что показавшегося мозга, чьи мутновато-серые извилины виднелись между белыми костями черепа. – До свидания, Хейзел Синнетт, – сказал Джек, прикрывая скрипнувшую дверь за собой. Лязгнули петли. Джек успел сделать пару шагов по тропинке, когда услышал, как она прошептала ему вслед из темноты: – До свидания, Джек Каррер. 19 Тихий стук вырвал Хейзел из гипнотической сосредоточенности. Она препарировала желудок, надеясь, что удастся составить схему его кровеносных сосудов. Шум она решила игнорировать, подумав, что это, должно быть, одна из маленьких черных птичек, чирикавших на деревьях вдоль подъездной аллеи, но тут стук повторился, на этот раз более требовательно. Тук-тук-тук!