– Что за сон? – спросила Хейзел. – Будто я лежу под какой-то вуалью. Почти как у невесты, наверное, но точно не скажу, что за вуаль. Ну, в общем, я под ней, в большой комнате, вокруг меня незнакомцы, а потом один из них подходит ближе, и у него голова, как у чудовища. И он поднимает надо мной нож. И у него один глаз. Один громадный, жуткий глаз, прямо в середине лица. А потом, когда я пытаюсь понять, что он будет делать с этим большим ножом, я просыпаюсь на собственной койке, в комнате прислуги. Один глаз. Может ли такое быть, что она каким-то образом столкнулась с доктором Стрейном? Что это он навредил ей? – Дженет, а когда ты попала в больницу для бедных? И из-за чего? Дженет нахмурила брови. – По-моему, лет в семь. Вырезали аппендицит. – А доктор, который тебя оперировал в той больнице, когда ты была ребенком… Возможно, его звали Стрейн? У него был один глаз и черная шелковая повязка на втором? Дженет покачала головой. – Нет. Какой-то ужасный доктор-француз. Не помню, как его звали, но повязки у него не было. – Не возражаешь, если я осмотрю твой живот? – спросила Хейзел. – С поднятой сорочкой? Джек, не мог бы ты подождать снаружи? Джек легко козырнул, перед тем как выйти из лаборатории. – Буду снаружи, если понадоблюсь вам. – Ой, да не дождешься, кобель! – заявила Дженет, а затем подняла сорочку, открыв бледные ноги и еще более бледный живот. На коленях у нее обнаружились несколько синяков, а ниже пупка начинался воспаленный шрам, дюйма четыре в длину, сочащийся зеленым гноем. – Дженет, – позвала Хейзел, – а этот шрам, откуда он? – Я ж говорила. Аппендикс в детстве вырезали. Шрам был зашит ровными стежками, но воспалился, покраснел и сочился гноем. – Так этот шрам не новый? У тебя он уже был? – Почти столько, сколько себя помню, – сказала Дженет. – Что ж, новый или старый, но этот шрам воспалился. Нужно его очистить и как следует перебинтовать, чтобы он снова зажил. – Так в этом вся беда, что ли? – спросила Дженет, прикрываясь. – Все это время болел он? Мой шрам? – Я не знаю, только ли в нем проблема, – сказала Хейзел. – Я бы не стала утверждать, что это воспаление стало причиной отсутствия у тебя ежемесячных кровотечений. Но с воспалением, по крайней мере, мы можем разобраться прямо сейчас. Хейзел аккуратно промыла шрам водой с мылом и промокнула хлопковым тампоном, вымоченным в спирте. Дженет стиснула зубы, чтобы не закричать. – Прости, – сказала Хейзел. – Я знаю, что жжет. Когда шрам был очищен, Хейзел сделала примочку из меда, куркумы и молотых цветов гамамелиса и перевязала его. Затем дала Дженет стопку чистых льняных бинтов. – Меняй повязку каждый день, – сказала она, и Дженетт кивнула. – И если за неделю лучше не станет, скажи Джеку, чтобы снова привел тебя ко мне. Одевшись полностью, Дженет со смущенным видом сунула руку в карман передника. – Денег у меня немного, но чтобы отплатить за то, что вы сделали… Хейзел отмахнулась от ее руки. – О боже, я об этом и не думала. Не глупи, пожалуйста. Я ведь пока только студент. И сказать по правде, рада возможности потренироваться на живом объекте. Дженет вытащила руку из кармана, благодарно глядя на Хейзел. – Джек! – позвала Хейзел. – Можешь возвращаться. Джек вошел, прикрыв глаза руками. Хейзел опустила его руки вниз. – Эй, ты ее вылечишь? Приведешь в порядок? – Не могу обещать, но начало положено, – ответила Хейзел. – И еще, Джек, если вдруг кому-то из твоих друзей или знакомых понадобится, э-эм, осмотр… Ты знаешь, я пока еще не врач, но основы знаю и смею надеяться, что Хоторнден-касл – местечко поприятнее больницы для бедных. – Что ты имеешь в виду? – спросил Джек. – Ну, у нас не меньше дюжины свободных комнат. Поскольку отец с матерью уехали, а с ними и большинство слуг… в главном холле хватит места, чтобы поставить койки и матрасы для тех, кому нужен покой. Еды у нас более чем достаточно. Господь свидетель, кухарка так и не привыкла готовить только троим – мне, Йоне и Чарльзу. – А что насчет тех, кто болен, – тут Джек понизил голос, – лихорадкой? – Приводи их, – сказала Хейзел, надеясь, что хотя бы в голосе слышится храбрость, которой ей так отчаянно не хватало. – Те, кто, по нашим подозрениям, могут оказаться заразными, отправятся в солярий. Дженет вскинула голову. – Я знаю парня, которого пару недель назад сбил экипаж. Нога сломалась, да так и не срослась правильно. Сама видела кость, торчащую наружу. – Приводи его сюда, – повторила Хейзел. – Пусть Хоторнден-касл пока побудет учебной больницей. У Хейзел не было нехватки в пациентах: неимущие мужчины, женщины и дети отчаянно нуждались в медицинской помощи, ради которой не приходилось тонуть в зловонной клоаке больниц для бедных, где доктора носили фартуки, залитые кровью, а больные лежали по трое на койке. Дюжина людей обратилась за помощью к Хейзел, в ее подземную лабораторию, через неделю после осмотра Дженет. Еще через неделю их стало тридцать. Джек и Дженет быстро разнесли добрую весть, и вскоре Хейзел уже лечила все подряд: от чахотки до запора. По каждому, постучавшему в двери ее подземной лаборатории в поисках помощи, Хейзел вела подробные записи, где указывала их возраст, занятие, симптомы и назначенное ею лечение. Простуды она лечила настойкой льняного семени и апельсиновой выжимки, согревая пациента одеялами и заставляя пить много чая. Сломанные кости фиксировались деревянными дощечками и полосами ткани. Раны тщательно зашивались. Когда к ней пришла, держась за больную щеку, женщина, Хейзел выдернула у нее гнилой зуб и обработала десну медом и гвоздичным маслом. Со временем Хейзел заметила, что все реже и реже заглядывает за советом в свой потертый экземпляр «Трактата доктора Бичема» и что в ней все больше уверенности в собственных силах и чутье на диагнозы. Большинство пациентов Хейзел удавалось вылечить на месте и отправить восвояси, но некоторым – к примеру, знакомому Дженет, мальчишке по имени Бобби Дандерфлай, со сломанной после столкновения с экипажем ногой – Хейзел помогала, чем могла, в лаборатории, а затем отправляла выздоравливать в Хоторнден-касл. Когда поступил первый пациент с римской лихорадкой, Хейзел собрала прислугу в библиотеке. – Ни один из вас не обязан оставаться в доме, – сказала Хейзел. – Я знаю, опасно держать здесь больных, особенно с лихорадкой. – Хейзел разместила больного в солярии на соломенном матрасе и все утро провела, стараясь устроить его поудобнее, бережно смывая кровь и гной из лопнувших фурункулов и меняя намоченные в ледяной воде повязки на его горящем лбу. – В доме у ворот более чем достаточно места для тех, кто не хочет жить здесь. Чарльз, Йона и кухарка торжественно кивнули. И только Сьюзан, посудомойка, нахмурилась в углу. – И никто, кроме меня, не должен заходить в солярий, это всем ясно? – Я не понимаю, почему мы должны переезжать, – фыркнула Сьюзан. – Я не соглашалась работать в проклятой больнице. Посмотрела бы я, что сказала бы на это хозяйка дома. – Ну, полагаю, тебе известно, что, пока моя мать в Англии, я – хозяйка дома, Сьюзан. Сьюзан пробормотала что-то себе под нос. – И, кухарка, надеюсь, вы сможете приготовить овсянки? Возможно, со смородиновым вареньем? Чтобы пациенты набирались сил. Пусть даже за день Хейзел выбивалась из сил, ухаживая за пациентами, смешивая лекарства и стирая испачканные бинты, но спать как следует ночами она так и не могла. Ей снились плохие сны, кошмары, наполненные ужасом той ночи, когда они с Джеком вырыли из могилы тело с изуродованным лицом. А иногда, стоило закрыть глаза, перед ней на фоне бескрайней пустоты парило лицо Бернарда. В обоих случаях Хейзел ворочалась в кровати, пока не замечала, с равным чувством облегчения и разочарования, за окном первые робкие лучики рассвета. Иногда Хейзел так уставала, что застывала с открытыми глазами за операционным столом в подземелье, не засыпая, но и не совсем бодрствуя. – Аккуратней, – сказал Джек, подхватывая Хейзел, когда та однажды утром покачнулась и чуть не упала. Он был с ней в подземелье, помогая готовить очередную порцию отвара бородавочника так, как это делала его мать. – Все дело в запахе, – пробормотала Хейзел, слабо улыбнувшись, когда Джек помог ей устроиться в кресле. – Отвар пахнет глиной и навозом. – Эй, к счастью, на вкус он лишь немного хуже, чем его запах, – заверил Джек. – Вот что, пойду-ка заварю нам обоим чаю. – И, поднявшись, направился к двери, когда они услышали тихий стук в дверь. Джек с Хейзел переглянулись. Внезапно весь сон Хейзел как рукой сняло. Еще один тихий стук. А следом стон боли. Хейзел попыталась подняться, но Джек махнул рукой. – Я открою. Джек открыл щеколду и распахнул дверь, а Хейзел наклонилась вперед, пытаясь разглядеть, кто же пришел к ее порогу, – оказалось, это молодая женщина, согнувшаяся пополам от боли и прижимающая руки к огромному животу. Ее светлые волосы беспорядочно свисали вдоль лица. – Это здесь? – спросила она, уставившись себе под ноги. – Пожалуйста, скажите, это здесь мне смогут помочь? – Изабелла? – окликнул Джек. Женщина подняла голову и посмотрела на них полными слез глазами. – Изабелла, – повторил он. Затем оглядел ее огромный живот. Она застонала. Хейзел подошла к нему сзади. Она заметила кровь и следы жидкости на ногах беременной женщины.