– Что мне делать? – простонала Инна, вцепившись в волосы. – У меня есть два дня, за которые я, конечно, ничего не смогу решить. Я даже сыну безопасность обеспечить не могу и уехать никуда не могу – Алину ведь не бросишь, не предупредив… Она снова схватила телефон и набрала номер дочери, не особо, впрочем, надеясь на ответ. Однако на третьем гудке Алина неожиданно сняла трубку: – Алло. – Алина! – шепотом закричала Инна в трубку. – Алина, где ты? Немедленно скажи, где ты, я обещаю, что не буду ругаться! – Да можешь ругаться – мне-то что? – Инне показалось, что она даже видит, с каким выражением лица дочь произносит эту фразу. – Зачем ты звонишь? – Как это – зачем? Что значит – зачем? Ты моя дочь, я волнуюсь… – Мама, ну хватит уже! Волнуется она… видела же, что я дома была, специально ведь деньги оставила. Я тебе отдам потом. – С каких доходов? – Инна понимала, что говорит не то, что не нужно обострять, но не могла остановиться. – Я на работу устраиваюсь. И дома жить не буду больше. – А… где ты будешь жить? – Пока не скажу. Не хочу, чтобы ты и туда заявлялась, как в больницу, скандалы закатывать. – Алина… ну что ты говоришь такое? Когда я скандалы устраивала? – Ой, да постоянно… перед людьми стыдно, как будто мне пять лет! Что ты вечно контролируешь меня, вынюхиваешь? Я взрослый нормальный человек, со мной все в порядке. Я не колюсь, не нюхаю, не пью – тебе что надо еще? Дай мне жить своей жизнью, а сама живи своей. – Да кто тебе не дает-то?! Живи! Но даже в своей собственной жизни у человека есть обязательства! – не выдержала Инна, и дочь усмехнулась в ответ: – Обязательства? Это ты так называешь свою тотальную слежку за мной? Я обязана тебе отчитываться о каждом шаге? Ты хочешь все обо мне знать? А раньше почему не хотела? Почему ты не спрашивала моего мнения, когда начинала скоропостижно переезжать? Когда фамилию мне поменяла? – Ты опять про фамилию… Что, тебе настолько важно носить фамилию человека, который… – Который, между прочим, мне родной отец! – отрезала Алина. – И вообще, чтоб ты знала… неприлично критиковать собственный выбор. Ты ведь сама за него замуж вышла, никто не гнал? Так почему же теперь ты его не называешь иначе, как «этот человек»? Все, денежный поток иссяк, теперь он никто тебе? – Ты ведь прекрасно знаешь, как и почему это случилось! Как тебе не стыдно говорить мне такое?! – Стыдно? А тебе не было стыдно? – Было, – твердо ответила Инна, вытирая ладонью выкатившиеся слезы. – Мне было стыдно, когда я вынуждена была на работе сидеть в маске целыми днями или тайком себе рентген делать, не подписывая снимков, чтобы никто не догадался! Да, мне было очень стыдно. Но не тебе меня этим укорять. – Еще скажи, что ты из-за нас с Даней все это терпела! – Нет. Из-за вас с Даней я решилась от этого избавиться. Если бы вас у меня не было, я даже не знаю… – Инна всхлипнула, хотя не хотела, чтобы дочь слышала, как она плачет. – Ну мам… – голос Алины стал мягче. – Ну теперь-то что уже… – Мне казалось, что я поступила правильно… и я никогда не думала, что именно ты станешь меня осуждать… именно ты – хотя только ты всю правду знала. – Мама… ну мама, перестань! – тонко всхлипнула дочь, и в трубке раздались рыдания. Инна испугалась: – Алина… Алина, доченька, ну ты-то зачем плачешь? – Можно, я домой приду? – прорыдала дочь, и у Инны внутри разлилось тепло: – Зачем ты спрашиваешь? Конечно, приходи, я тебя жду. Аделина Игорь Авдеев сидел на диване в моем кабинете и вот уже минут двадцать молчал, сосредоточенно глядя себе под ноги. Новость о погибшей клиентке произвела на него довольно сильное впечатление, я даже заметила, как у Игоря затряслись руки, но он быстро сумел овладеть собой, а руки сунул в карманы халата. – С вами хочет поговорить следователь, но я бы не хотела, чтобы это происходило в ординаторской, – сказала я негромко, и Авдеев кивнул: – Да, я понимаю… не надо раньше времени… А… что теперь делать? – В каком смысле? – Ну кто-то ведь должен сообщить ее родным. – Я думаю, это дело следователя, а не наше. Клиентка погибла не в результате медицинских манипуляций, и мы к ее смерти отношения не имеем. – Даже не знаю, хорошо это или плохо, – буркнул Авдеев. – Смерть – всегда плохо. – Надо же… она ведь онкологическая больная была, перенесла операцию, теперь вот вторую, и такая нелепая случайность… «А ведь мне тоже кажется, что это случайность, – вдруг подумала я, уцепившись за последнее слово Игоря. – Софья Ларичева просто жертва обстоятельств, я почему-то в этом уверена. Никаких доказательств у меня нет, но внутри я твердо убеждена, что так и было – но почему?» В моем кабинете Авдеев сразу занял позицию в углу дивана, отказался от предложенного кофе и замкнулся, отстранился. Я не стала отвлекать его пустыми разговорами, открыла файл с картой прооперированной вчера клиентки и начала просматривать данные вечернего обхода дежурным врачом. Следователь Невзоров постучал в дверь примерно минут через сорок, и Авдеев встал, одернул халат, поправил пропуск на кармане. – Игорь Александрович, вы не волнуйтесь, это всего лишь разговор, – сразу заметил эти манипуляции Невзоров, входя в кабинет. – Я не волнуюсь, – пожал плечами Авдеев. – Тогда сейчас быстренько пробежимся по истории клиентки, и я вас отпущу. Мне нужно узнать все, что известно вам о Софье Ларичевой, – располагаясь на краю длинного стола и раскладывая папку с бланками, сказал Невзоров. – Не буду вам мешать, – закрыв файл, я встала и направилась к двери. – Да вы и не мешаете, – заметил следователь, но я не стала оставаться, чтобы не смущать своим присутствием и без того разволновавшегося Авдеева. Мне нужно было переговорить с Матвеем, чтобы рассказать о своих подозрениях. Почему-то мне казалось, что все упирается в ошибку и на месте Ларичевой должен был быть кто-то другой. Вернее, другая, и мы оба в первый же момент подумали об одном и том же человеке. Матвей был прав – вокруг Инны Калмыковой накопилось слишком много вопросов и каких-то странных недомолвок, включая анонимное письмо из московской клиники, и то, что она вдруг начала выпивать, не будучи замеченной в подобном за два года работы. Приходилось признать – муж был прав, настаивая на том, чтобы я выяснила некоторые моменты биографии анестезиолога. Матвей готовился к операции, сидел за компьютером, просматривая данные и еще раз выверяя макет. Лицо его было сосредоточенным, брови нахмурены – явный признак того, что Мажаров нервничает. А вот это было совершенно нехарактерно для моего мужа – нервничать перед операцией. – Ты что-то хотела, Деля? – спросил он, заметив мое присутствие. – Да. Но, видимо, лучше отложить разговор до обеда. – Почему? – удивился Матвей, откатываясь от стола и закидывая руки за голову. – Мне кажется, ты… – я смешалась, подыскивая нужное слово. – Я – что? Ты думаешь, что нервничаю? – Мне показалось, что ты выглядишь как-то иначе, чем обычно перед операцией. – Деля, договаривай. Ты хотела поговорить о том, что произошло в котельной? Ты тоже думаешь, что это как-то связано с Инной Калмыковой? Я села на подоконник возле стола Матвея и посмотрела на мужа в упор: – То есть ты считаешь так же? – Убитая слишком похожа на нашего анестезиолога. И комплекция, и рост, и цвет волос, и даже в лице что-то было. Такое количество совпадений мне не понравилось, и я пробормотала: – Погоди… а может, мы все-таки ошибаемся, и это было самоубийство? Ведь у Ларичевой были причины, если подумать. Она перенесла операцию по поводу онкологии, возможно… – но Матвей перебил: – Не фантазируй, Деля. Я видел результаты ее анализов, там все чисто, именно поэтому ей и разрешили маммопластику. Есть справка, подписанная оперировавшим ее врачом – с опухолью они справились, никаких противопоказаний к восстановительной операции не было. С чего бы Ларичевой лезть в петлю? Авдеев проделал отличную работу, Софью вот-вот должны были выписать. Не было у нее причин лезть в петлю. И потом – ну ведь ты сама обратила внимание следователя на то, что с таким ростом Ларичева не могла сама повеситься на крюке, и длина веревки тоже об этом говорит, и то, что рядом не было никакого предмета, на который Ларичева могла бы встать, чтобы потом… ну ты понимаешь. Так что перестань выдумывать то, чего не было. Надо рассказать следователю о Калмыковой. Кстати, – Матвей оттолкнулся и встал, подошел ко мне и, глядя поверх моего плеча в окно, спросил: – Ты, конечно, не удосужилась позвонить своему горздравовскому приятелю? – Времени не было, – призналась я. – Но, пожалуй, можно сделать это сейчас, думаю, он уже на месте. Набрав номер, я долго слушала гудки в трубке. А ведь рабочий день в Горздраве начался час назад, но, похоже, мой приятель предпочитал принцип «начальство не опаздывает». Наконец в трубке вместо гудков раздался глуховатый мужской голос: