– Что-то вспомнили? – Да… мой бывший муж не знает, что Даня болен и нуждается в постоянном введении препаратов… Он заболел, когда… словом, болезнь нашли уже после того, как Антона посадили, и он не в курсе… – Инна Алексеевна, мальчику все-таки восемь лет, он может сказать о болезни отцу. – Но если он увел его, то вряд ли у Дани с собой пенал с лекарствами! – воскликнула Инна, чувствуя, как колотится сердце. – Так, Инна Алексеевна, – твердо произнес капитан в трубку. – Давайте не будем нагнетать, чтобы не пугать никого – и себя в первую очередь. Будем надеяться на лучшее – пока нет плохих новостей. Переслав снимок из телефона дочери капитану, Инна откинулась на спинку кровати и закрыла глаза. Рядом приткнулась Алина, Инна слышала ее дыхание и, нащупав лежавшую на кровати руку, сжала ее. – Папа убежал, да? – еле слышно прошелестела Алина. – Да… – И теперь нам снова придется уезжать? Чтобы он тебя не нашел? – Наверное… но мы не можем уехать без Дани… – Мама… а если Даня не у него? – Лучше бы был у него… – проговорила Инна и спохватилась: – Да, ты ведь слышала, что капитан сказал… Если Даня у папы, то ему ничего не грозит. Папа его любит, он не станет его обижать. – Мам… – Алина развернулась и, выдернув свою руку из руки Инны, спросила: – Ты ведь снова мне врешь, да? Как тогда? Инна очень надеялась отмолчаться, даже закрыла глаза, но дочь требовательно сжала ее пальцы: – Мама! Не делай вид, что засыпаешь! Ты снова мне врешь, да? Мне уже не шестнадцать, я все пойму. – Да, ты все поймешь… – прошептала Инна, не открывая глаз. – Обязательно поймешь, но позже… – Тогда ты тоже так думала, а я поняла сразу. И сейчас все пойму, ты просто расскажи… – Алина… это слишком долгая история, у меня нет ни сил, ни времени на это сейчас… мы Даню потеряли, а ты хочешь, чтобы я тебя историями развлекала… Дочь вскочила с кровати, сжала кулаки: – Ну ты не меняешься! Ты даже не хочешь понять, что своим враньем только дальше меня отталкиваешь! – Алина… Есть вещи, которые я не могу тебе доверить, понимаешь? И не потому, что ты глупая или маленькая, вовсе нет. Просто… словом, это может стать опасным для тебя. – А, то есть ты думаешь, что и Даню мог не папа забрать – как раз потому, что у тебя какие-то тайны? – зашипела дочь, зажмурившись. – Что ты сделала такого, за что можно ребенка украсть? – Я ничего не сделала, Алина. Ничего, поверь мне. Но так сложились обстоятельства… – Обстоятельства, обстоятельства, обстоятельства! – Алина затопала ногами. – Я только и слышу три года об этих обстоятельствах! А ничего не меняется, мы только все дальше от Москвы! А скоро, мамочка, страна кончится, и что будем делать? Стоять на берегу Охотского моря и в него слезы ронять, потому что дальше бежать некуда? – Есть еще другие страны… – Да?! Другие страны?! А ты не подумала, что папу родительских прав не лишили, а Даньке всего восемь? Кто тебе даст его вывезти? – Его сперва нужно найти, – Инна поняла, что пора заканчивать этот разговор, чтобы снова не разгорелась ссора, на которую совершенно не было сил. – И все, хватит. Если ты взрослая, так помоги мне, поддержи. – Ты никогда не изменишься, да? – устало спросила дочь, возвращаясь на край кровати. – Так и будешь врать и недоговаривать? А потом еще и просить, чтобы я тебя жалела? Инна развернулась с халатом в руках, в упор посмотрела на дочь: – Мне не нужна твоя жалость. И прошло время, когда я сама себя жалела. Если не хочешь помогать – не надо. Тогда просто не мешай, не мотай мне нервы – я ничего больше не прошу. Мне нужно найти твоего брата, больше ни о чем сейчас думать я не могу. Она развернулась и ушла в ванную, захлопнула за собой дверь и, сев на небольшой табурет, зарылась в халат лицом и заплакала. Инна не хотела говорить с дочерью о том, что происходило сейчас. Она боялась, что это на самом деле может стать опасным для Алины. Втайне она очень надеялась уже, что сына действительно забрал Антон – тогда мальчик будет хотя бы в безопасности, потому что уж родному-то сыну Залевский никогда бы не навредил. «Если уж так, то пусть это будет Антон, – думала Инна, стоя под струями душа. – Пусть это будет Антон, а не те, кто убил Соню… Соня… как же так, она была в клинике, а я даже не видела ее ни разу. Но… почему – в клинике, зачем, как? Кто ее оперировал? Драгун не сказала… Но если она делала пластику лица – как ее узнали?» Снова стали дрожать руки, Инна вытянула их вперед – ну так и есть, кончики пальцев ощутимо тряслись. Беспокоило ее еще и то, что она вчера наговорила Иващенко. Инна почти не помнила своих слов, это ее очень пугало – могла наболтать лишнего. Хотя… теперь наверняка все откроется, и, может, лучше бы рассказать обо всем самой, честно, и попросить помощи. Пока не стало слишком поздно. Из ванной она вышла, полная решимости немедленно поехать в клинику, а затем к следователю, ведущему дело об убийстве Сони Ларичевой. – Или, может, сперва к следователю? – пробормотала она вслух, входя в кухню, и замерла в дверях. За столом сидела Аделина Драгун, а рядом с ней какой-то незнакомый мужчина в очках. – Доброе утро, Инна Алексеевна, – сказала Драгун. – Я решила, что вы все равно приедете сегодня, так что мы сэкономили время на переезды. Это старший следователь Невзоров Валентин Игоревич. Думаю, вам есть, что ему рассказать. За спиной Инны ахнула Алина: – Следователь?! Мама! Мама, я так и знала! Теперь и тебя посадят, как папу?! – Успокойтесь, Алина Антоновна, ваша мама всего лишь свидетель, – сказал низким глуховатым голосом следователь. – Вы не оставите нас ненадолго? Нам бы поговорить, и, возможно, вашей маме это неприятно. – Нет! – вдруг громко произнесла Инна. – Нет, я больше не могу. Алина, сделай, пожалуйста, нам всем чай и садись. Я должна рассказать все. Пока не стало еще хуже. Аделина Я всю ночь думала о том, что рассказал Иващенко. Историю с исчезновением жены депутата я смутно вспомнила – попадались на глаза какие-то заголовки в интернете, фотографии убитого горем мужа и его громкие заявления о том, что он найдет и накажет того, кто причастен к этому. Было также несколько заметок в желтых изданиях, где открытым текстом депутат обвинялся в домашнем насилии, и даже мелькала пара фотографий довольно сильно избитой женщины, мутноватых, конечно, но вполне иллюстрировавших текст. Депутат даже судился с каким-то изданием, но, кажется, безуспешно. Такие истории меня никогда особенно не интересовали, потому я вспомнила об этом только сейчас, когда Иващенко упомянул и депутата, и пропавшую женщину. Но как в деле могут быть замешаны хирурги, так и осталось тогда непонятным. У меня, конечно, была своя версия, и я считала, что она имеет право на существование – некто помог жене депутата, положил ее под чужим именем, а то и вовсе анонимно, в клинику пластической хирургии, где ее изменили до неузнаваемости, а потом каким-то образом произошла утечка, и муж-депутат сдержал слово, по одному уничтожая всех причастных. Но тогда вопрос – а где сейчас эта женщина? Вот что я бы сделала на ее месте? Постаралась бы скрыться так далеко, где ему и в голову бы не пришло меня искать. Но бог с ней, с этой женщиной. Калмыкова. Почти незаметная Инна Калмыкова, любительница ландшафтного дизайна и редких видов цветов, как она умудрилась, имея двоих детей, вляпаться в такую авантюру? Я еле дождалась утра, в половине седьмого позвонила Невзорову и предложила поехать к Инне домой, чтобы поговорить о Софье Ларичевой. Я очень надеялась, что Калмыкова, напуганная еще и исчезновением сына, одумается и даст показания. И еще мне не давал покоя исчезнувший из клиники Зайцев – если это вообще его настоящая фамилия. Мне почему-то было абсолютно понятно, что он появился в клинике не случайно, а с определенной целью. Он выследил кого-то из двоих – либо Инну, либо Софью, и должен был убрать. Начал с Софьи, потому что Калмыкова как раз ушла в отгулы. Думаю, что, сделав дело, он отправился на поиски Инны, а значит, нужно поторопиться и обезопасить ее. Невзоров, выслушав мои доводы, согласился, заехал за мной, и мы направились к Калмыковой. Матвей собирался ехать с нами, но я настояла, чтобы он ехал в клинику – там мог снова появиться Зайцев. Маловероятно, конечно, но ведь возможно. – Только я тебя очень прошу – не геройствуй там, если что, – положив руки на грудь мужа, попросила я уже на пороге. – Просто вызови полицию. – Слушаюсь, мэм, – козырнул Матвей. Но я почему-то вышла из квартиры с тяжелым сердцем. Дверь нам открыла невысокая худенькая девушка с пышными каштановыми волосами, небрежно сколотыми заколкой-бананом у самой шеи. – Вы к маме? – спросила она. – Проходите, она в душе, сейчас выйдет. Мы не спали всю ночь… у нас Даня пропал. – Да, мы знаем, – сказал Невзоров, входя в квартиру. – А вы – Алина Антоновна Залевская? – Нет, я Алина Антоновна Калмыкова. – Да? Носите фамилию матери? – И я, и брат. – И почему, если не секрет? – Мама так решила, когда папа… папу… ну, в общем, мы Калмыковы, и все, – нахмурилась девушка. – В кухню проходите. Инна, разумеется, крайне удивилась, увидев нас за столом в собственной кухне, но не испугалась, наоборот. Мне даже показалось, что она испытала облегчение, а когда Невзоров предложил ее дочери не присутствовать при нашем разговоре, вдруг заявила, что девушка должна остаться, потому что она, Инна, больше не может и не хочет от нее ничего скрывать. То, о чем рассказала Калмыкова, действительно носить в себе три года было даже не сложно – страшно. И теперь многие ее поступки уже не казались мне странными. Она хотела защитить своих детей – и делала это так, как позволяли обстоятельства на тот момент. Но это я так думала. Я, взрослая женщина, кое-что повидавшая в этой жизни, лечившая очень разных людей, окруженная врачами с очень разными судьбами. Но это оказалось, видимо, слишком для психики девятнадцатилетней девушки, хотя, как я поняла, кое о чем мать рассказывала ей раньше. Алина вдруг вскочила и метнулась из кухни, так громко хлопнула дверью где-то в глубине квартиры, что в посудном шкафу звякнули чашки. Инна вздрогнула: