– Слышь, Антоха… а ты сына-то зачем умыкнул? – Инку хотел наказать. Я ей сказал, когда приговор выслушал, что выйду и найду. Убил бы тварь, но ведь опять посадят. Решил сына забрать, увез бы, воспитал бы сам… да с дороги сбился, мест-то совсем не знаю, а тут яма эта… попить бы… Семен повертел пустую бутылку и крикнул: – Сизый, воды сбросьте! Вниз полетела пластиковая бутылка и сверток с термоодеялом: – Ты его хоть укрой там, окочурится же. Хотя я бы не возражал. – Что ж вы такие злые, парни? – попив, вздохнул Антон. – Или вас никогда бабы не кидали? – А мы о них кулаки не чесали, – отрезал сверху Сизый. – И сейчас, будь у тебя обе ноги целые, я б тебе объяснил. – Будь у меня ноги целые, я б здесь не оказался. Послышался звук вертолетных винтов, и Семен задрал голову вверх. Звук приближался, и он почувствовал облегчение – сейчас их достанут, и ему не придется больше находиться в тесном пространстве с человеком, которого хочется просто придушить, а надо достать живым и относительно здоровым. На краю ямы появилось лицо Инны – заплаканное: – Сволочь! Сволочь! – крикнула она. – Почему ты не сдох в этой яме?! Ненавижу тебя! Антон закрыл глаза и пробормотал: – Молись, дура, что я в таком состоянии… Семен почувствовал, как кулаки в буквальном смысле зачесались, потому развернулся так, чтобы не видеть Антона, и с размаху ударил обеими руками в стенку ямы, выбив приличный кусок земли. Спасатели вытащили сперва Антона, затем Семена, и он увидел, что возле лежащего уже на носилках мальчика стоят Аделина Драгун и Инна. Калмыкова, судя по трясущимся плечам, плакала, а Драгун что-то говорила врачу спасательного отряда. Тот держал в вытянутой вверх руке пластиковый пакет капельницы. – А где Алина? – обернулся Семен к Сизому. – Вон там, с парнями. К матери не подошла даже. – Все, сворачиваемся! – крикнули от вертолета, и носилки с Даней тут же оказались внутри. Инна села в изголовье, носилки с Антоном тоже задвинули в вертолет, и через пару минут он взлетел. Семен не заметил, как к нему подошла Алина, молча забралась под руку, обхватила его за талию. Ее трясло, как в ознобе. – Замерзла? – спросил Семен, и она дернула плечом: – Нервы… – Откуда нервы у тебя… – вздохнул он. – Ну что, нам тоже надо выбираться. К ним подошла Драгун, и Семен спросил: – А вы как сюда попали? – Ну вы ведь видели – вертолетом. – Я не так спросил… в смысле – зачем? – Хотела убедиться, что с ребенком все будет в порядке. Семен вдруг посмотрел ей в глаза и подумал, что сейчас подходящий момент. Самый подходящий момент, чтобы признаться. – Алина, ты иди к мотоциклам с парнями, ладно? Мне надо… – он подтолкнул девушку в сторону тропинки, по которой уходили с поляны байкеры, а сам повернулся к Драгун: – Аделина Эдуардовна, вы как выбираться будете? – Не знаю. Такси возьму в поселке, – пожала она плечами. – Может, с нами? Не боитесь мотоцикла? – Нет, не боюсь. – Я тогда вас к Сизому подсажу, он серьезный, не гоняет. – Спасибо, Семен Борисович. Семен набрал в грудь воздуха и выпалил: – Мне бы вам рассказать кое-что… Она смерила его взглядом холодных глаз: – А до завтра не потерпит? С меня хватит на сегодня откровений, голова трещит. – Нет. Завтра я могу уже не решиться. Драгун улыбнулась: – Ну придется слушать, раз нет выбора. – Тогда идемте потихоньку… я по дороге все расскажу. Инна, три года назад «Мы не ошибаемся в людях, мы просто стараемся видеть их такими, какими нам хочется, чтобы они были». Эта фраза всегда не давала ей покоя, заставляла чувствовать свою вину в том, как сложилась ее жизнь. «Я идеализировала Антона, хотела, чтобы он был заботливым, ласковым – и он был таким первое время. А потом… человек не может долго играть роль, которая ему чужда, рано или поздно подлинное вырвется наружу, его никак не спрячешь, не сможешь скрывать продолжительное время. Вот и Антон открыл свое лицо, я просто не сразу его разглядела». Инна стояла под душем, стараясь облегчить боль в избитом теле с помощью контрастного обливания, но это почти не помогало. Морально побои стали делом привычным, но физически тело все еще не готово было смириться. А нужно ведь делать вид, что ничего не происходит, и не пугать дочь. И на работу нужно прийти с таким лицом, чтобы никто ни о чем не догадался. Это было особенно унизительно и очень стыдно – переодеваться в туалете, а не в раздевалке, носить хирургической костюм, сшитый на заказ так, чтобы рукава были длинными, маскировать синяки тональным кремом в несколько слоев… А главное – убивало полное отсутствие выхода из этой ситуации. Двое детей и невозможность контролировать собственную жизнь сделали Инну зависимой от мужа, у нее даже собственных денег не было – Антон предусмотрительно забрал ее карточку и сменил пароль. Ее машину он заправлял сам, но ездить на ней она могла только в его присутствии, до работы муж довозил Инну сам, забирал тоже – она практически никогда не оставалась без его тотального контроля, разве что во время командировок. Но даже длительное отсутствие Антона не придавало Инне решимости забрать детей и убежать, уехать, спрятаться. Она боялась, что он найдет ее и отберет детей, спрячет их так, что она больше никогда их не увидит. Эту мысль Антон внушил ей накрепко, и Инна ни на секунду об этом не забывала. Сейчас муж уже не уезжал так надолго, как в первые годы их жизни – тогда его командировки длились по нескольку месяцев, а однажды он отсутствовал почти год, но в то время все было еще в относительном порядке. Сейчас же Антон мог уехать максимум на месяц, но и тогда Инна не оставалась одна – к ней перебиралась свекровь, что тоже являлось вариантом контроля. Инна слышала, как та звонит по вечерам Антону и отчитывается буквально по секундам – кто где был, кто что делал, сказал… Ей казалось, что свекровь тоже боится Антона, потому так подробно рассказывает обо всем, что происходит в доме в его отсутствие. Свекровь неотлучно следовала за Инной и детьми, куда бы они ни направлялись – в школу Алины, на прогулку по поселку с Даней, просто покачаться во дворе дома на качелях. Она садилась неподалеку и не сводила с невестки настороженного взгляда, словно ждала, что в любую секунду та просто исчезнет вместе с внуками. Инна пыталась наладить со свекровью более близкие отношения, чем те, что у них сложились с первого дня, но Наталья Николаевна все время была начеку, как будто получила от Антона инструкции по обращению с невесткой и полный список того, что можно говорить, а что нельзя. И никакие ухищрения Инны не заставляли ее отойти от этих предписаний ни на миллиметр. Алина бабушку не любила, хотя та всячески старалась завоевать доверие девочки подарками, послаблениями режима и прочими попытками баловства. Видимо, девочка чувствовала наигранность и неискренность, сквозившие буквально в каждом слове, в каждом жесте. Даня же был еще совсем крошечным и пока не выражал никаких эмоций по поводу отношений с бабушкой. С приездом свекрови Инна получила возможность чуть больше времени уделять своему хобби – цветоводству и ландшафтному дизайну. За то время, пока она была беременна Даней и сидела год в декрете, Инна очень увлеклась и так оформила свой двор и небольшой сад, что он мог соперничать с убранством самых дорогих дворов поселка. И теперь она с огромным удовольствием посвящала свободное время клумбам и кустам. Свекровь наблюдала за ее работой и не скупилась на похвалы, но в этом Инне тоже чудилась неискренность и фальшь. Внешне благообразная, вся такая сладко-сахарная до приторности Наталья Николаевна внушала ей такое же тревожное чувство, как в последнее время и ее сын Антон. «Как я могла так в нем ошибиться? – порой думала Инна, замазывая очередной синяк. – Я выходила замуж за заботливого, внимательного, нежного Антона, а через несколько лет оказалась в заточении у сумасбродного, жестокого, придирчивого и педантичного до паранойи человека, которого совсем, оказывается, не знала». Как любая жертва домашнего тирана, Инна постоянно копалась в себе, пытаясь отыскать причину таких перемен в поведении мужа. Ей казалось, что она делает что-то не так, что недостаточно пунктуальна, недостаточно педантична, недостаточно внимательна к нему, не прислушивается к просьбам (она уже не отдавала себе отчета в том, что это не просьбы вовсе, а приказы, которые у нее нет права обсуждать), не выполняет элементарных вещей, которые доставляют Антону удовольствие и дарят комфорт. Но угодить мужу всегда было сложно, любая мелочь выводила его из себя, и он срывал это на Инне при помощи кулаков. При этом назавтра он вел себя довольно типично для человека такого склада личности – обвинял ее в том, что снова сорвался или делал вид, что сожалеет о содеянном и больше никогда-никогда… Инна всякий раз наивно верила, что так и будет – до следующего срыва. Больше всего ее страшила перспектива того, что обо всем узнают дети. Как потом смотреть в глаза дочери, которая уже все понимает? А сын? Ведь он будет расти с осознанием, что это нормально – раз мать по-прежнему живет с избивающим ее отцом и не пытается что-то изменить. И к чему это приведет в будущем? Подобные мысли пугали Инну куда сильнее раздумий о собственном здоровье и безопасности. Нет, Антон не бил ее так, чтобы нанести какую-то сильную или опасную травму, но кто знает, в какой момент он перестанет контролировать силу удара? Сама не понимая пока, зачем делает это, Инна в последние пару лет регулярно снимала побои у знакомого судебно-медицинского эксперта, который ни за что не сказал бы об этом Антону, например, с которым даже не был знаком. Справки она хранила на работе в крошечном сейфе, куда перед операциями запирала телефон, кольцо и часы – такое правило действовало в клинике, и Инна этим удачно пользовалась. Но силы воли и силы духа на то, чтобы пойти в полицию и написать наконец заявление на мужа, у Калмыковой не было. Она прекрасно понимала, что не справится с этим без поддержки и без денег, которых у нее не было. После утренней планерки ее вдруг задержал один из лучших хирургов клиники Влад Локтев. Импозантный, уже чуть седоватый, несмотря на довольно молодой возраст, Локтев пользовался у всей женской части клиники повышенным вниманием, но Инна боялась на него даже глаза поднять на всякий случай. Антон, встречавший ее после работы ежедневно, мог нафантазировать что угодно, и Инна не поручилась бы за исход подобной неосторожности. Потому, ощутив прикосновение руки Локтева, она вздрогнула: – Вы что-то хотите, Владислав Михайлович?