— Или не видел! Она три года уже как закончила — он к ней ездил, ездил. — К ней — куда? — Не знаю. Сначала в крематорий. Проекты совместные, фото для обложек. Так говорил. Платила, правда, хорошо. — Она — ему. Правильно вас поняла? — Ну, не он же ей! А когда уже у неё Издательский дом стал, приходит весь такой: «Авторский альбом! Бензин ваш — идеи наши! Готова финансировать!» Так я и поверила про альбом! — Но альбом — вот он. — Разве в нём дело?! В ней! — Она с ним никогда не ругалась, не так ли? Вы же — постоянно. С ваших же слов. — Я, называется, ругалась?! Ещё скажите, чуть замуж не вышла — из-за него! — Кстати? — Французский армянин, миллионер. Предложение сделал, кольцо с брильянтом подарил. Вот смотрите! — Красиво. Стразы? — Вот! А он даже не различает! Какой миллионер, какие брильянты! Я такая странная-оригинальная, назло придумала! Типа Азнавур, Жан Татлян. Поверил, но как отреагировал?! «Здравствуй, красивая женщина! К сожалению, без пяти минут замужем!» Убью, думаю! — То есть вы сейчас чистосердечно признаётесь… — Что сейчас сказала? — Убью, думаю. Задумала — убила. — Э! Женщина! Так не скажи! Я так не сказала! Всё время ругались, да. Нет. Я его ругала… И только когда он лежал в гробу, весь — синий шевиот, я поняла, дура такая, как я его любила! И ты говоришь: убила! Ещё так скажешь — тебя убью! Иветта Шакарян. Странная-оригинальная. Но не при делах. Хотя… Девственница, Ѣ! * * * Насыщенное общение. Не последнее. Но — передышку. Выстроить последовательно, что и как было. Лилит Даниялова появляется в аудитории на исходе фуршета. Публично вручает Льву Воркулю фотоальбом и дорогой коньяк. Покидает аудиторию. Лев Воркуль с тем дорогим коньяком с места в карьер — за ней следом. Иветта Шакарян не с места в карьер, через какое-то, но — за ним следом. Оба охранника (структура «Цепь») внизу свидетельствуют. Мужик пытался тётку тормознуть. То ли заискивал, то ли грозил. Чёрт разберёт. Не вслушивались. Обрывки: пожалеешь потом, неприятности — не то слово, пожалей хоть меня, в студию… Она ему: весело с тобой… было. Вышла, села в «мини-купер», уехала. Так и застыл с бутылкой в обнимку. Спускается ещё эта, активная такая. Он ей: тебе-то что надо от меня?! Она ему: «думала, вы насовсем ушли, чеки хотела отдать для отчёта». Он ей: «чеки засунь себе… душно… посижу в садике — вернусь… скажи там всем… ещё горячее…» Она ему: «можно, я с вами? Ну или так…» Оба, Лев Воркуль с Иветтой Шакарян, следуют в Румянцевский садик. (Камеры наблюдения — до известного предела). Нева, свежо. На скамеечке он демонстративно вскрывает бутылку, отхлёбывает. Ей демонстративно не предлагает: очень близкая мне дама — не ты! Ещё отхлёбывает. И ещё. Посидели в безмолвии. Погнал её обратно: успокой гостей, вернусь минут через двадцать. Это немое собачье сочувствие! И без тебя тошно. Через двадцать минут не вернулся. Через сорок минут не вернулся. И через час. Гости не обеспокоились. Любое торжество, где виновник уже постольку-поскольку. Обеспокоилась Иветта Шакарян. Обещал: через двадцать минут! Пойти напомнить! Он в Румянцевском садике — на скамечке, развалясь. Бутылка початая — тут же, на скамеечке. Лицо строгое, значительное. Мёртв. Сердце? * * * Весёлые истерики: да ладно вам, паникёры! Переполохи: что, правда, что ли?! Бытовые хлопоты: хоть вызовет хоть кто-нибудь хоть кого-нибудь?! Злые языки: всё-таки умер не хуры-мухры, а как-никак с диссером! Досада: такой день испортил, гад! Сердце, да? * * * Hennesy V.S.O.P. 0, 7 л. Была ли запечатана? Перед тем как её открыл потерпевший? Гости в аудитории подтвердят. Не слепые! Охранники от «Цепи» — тоже. Мельком, но глаз намётан. Иветта Шакарян — тоже. При ней открывал, ногтём пластиковый колпачок царапал, сдирал, пыхтел. Та-ак. Исходим из самого что ни на есть. Отвергнутая Иветта Шакарян (убью, думаю!) подсыпает в откупоренный при ней коньяк… Бред. Чисто механически никак — потерпевший не выпускает бутылку из рук и ей не предлагает. Если даже не чисто механически. Чисто логически — нонсенс. Почему? Ведь: убью, думаю! Вам, мужикам, не понять. Чисто женское. Пока — бутылочку на экспертизу. Содержимое. Вот ещё что! Пробочку — внимательно. Нет ли там укольчиков? Э-э? В Саулескалнсе — турбаза под Краславой — бармен, Алекс Борун. На чём, Саш, навариваешься, разбавляешь? Обижаете, говорит, честь заведения! Шприцом прокалываю пробки в непочатых бутылках и откачиваю по пятьдесят граммов. Схема понятна. Так вот, эксперты, пробочку — внимательно. Если можно откачать — можно и вкачать. Мысль интересная! Но пробка — она такая… пробка! Потому и просьба: внимательно! * * * Мы тоже самым естественным образом вкрались. Чуть, слегка, по касательной. Всё же Лев Давидович ещё и Роджер. С его внезапным уходом ниточки оборвались. Не ахти важные, но обидно. За них бы дёргать и дёргать. Заброда — нет. Конечно, были они конфиденты с Роджером, но Заброда Еве Меньгиш не представлен. В каждой избушке свои погремушки. Евлогин — нет. Известен Еве Меньгиш, давно известен. Строго оценочное мнение: сволочь. Права по-своему, наверное. Станешь ли со всякой сволочью по душам говорить? Тем более сам на контакт напросился, в душу лезет. Багдашов — да! Старина Макс, конечно. Давнишний… дружище. С ним заодно косточки Евлогину перемыть — самое то. «Нет, представь, приходит, как ни в чём не бывало! — Совесть проснулась? — У него?! Совесть?! — Ну да, ну да…» Элементарная двуходовка. Классика жанра. Макс вписался очень удачно. По персоналиям, в первую очередь. С фигуранткой Данияловой на тот момент он уже почти полгода тесно… Волей-неволей Роджер из-за угла то и дело возникал — немой укор, скрещённые руки, всё стерплю. Плюс Меньгиш для старины Макса — Евушка, тоже давнишняя… дружище. На этой почве. Неплохо подготовленная почва, давно под парáми. Всему своё время. Вот — время. Ни в коей мере не навязчиво. Старые знакомцы. Никаких казённых кабинетов, никаких кабаков. Казённые кабинеты — её территория, кабаки — его территория, вариант к тебе или ко мне? — сразу нет, запашок. Да ёлки-палки! Питер! Июль. Реки-каналы. Катерок на двоих. Бокальчики. Корма, свежий воздух. Минимум, два часа задушевных бесед. Она выжимает из него информацию: