С потерей девственности Васька потерял и уважение к женщинам. Все они для него стали похожими на потную похотливую Ворону. Ничего этого Екатерина не знала, как и не знала того, что сыновья Машки Вороны: Василий и Юрий вместе с соседскими ребятами, в том числе и Борисом Шаховым по прозвищу Шахёнок, устраивали «группенсекс» с ее дочерью. А когда надоедала групповуха, то для разнообразия учиняли игру в «ромашку» или «крестик». Для чего приводила Любаша в барак своих разбитных подружек из кулинарного техникума, куда Екатерина ее устроила. И тогда в бараке творилось такое, что бедной Екатерине и во сне не могло присниться, с ее незатейливыми «червивочными» по-нятиями о сексе. «Впрочем, где это Любаша? — подумала Екатерина, одевая трикотажное платье, недавно купленное в магазине «Курский трикотаж». Платье сидело добротно, подчеркивая все выпуклости женского тела, и выглядело нарядным. «Слава Богу, научились и у нас делать…» — помянула добрым словом работниц КТК, где было изготовлено платье. Но тут ее мысли вновь возвратились к отсутствующей дочери: «Опять дома не ночевала, потаскушка проклятая. Где таскается? С кем таскается?.. — злилась она. — Того и гляди, что пузо набьют… Сейчас все на это мастера. Обрюхатят, и в кусты. А ты, мамаша, нянчись с дочкой и с ее приплодом… Хорошее приданое незамужней девке… А Васька, вон спит, без задних ног, — подумала мимоходом, застегивая пуговицы пальто. — Набегается со своими друзьями и спит. Если раньше кое-как учился, то в последнее время учебу совсем забросил. Школу не посещает. Позавчера инспектор ПДН Матусова вызывала в отдел, все пытала, «что случилось, да что случилось?» А ничего не случилось. Вырос Васька. Отбился от рук. Взрослеет, и все больше похожим на отца становится. Вон и к винцу стал принюхиваться. Весь в папашу бестолкового пошел. Учится слабо. Но смотрит уже на «телок» — так они девчат сейчас называют. Раньше, бывало, стану ругать, так хоть прощения изредка попросит, а теперь не то что не просит прощения, а волком смотрит, зубки показывает. Точно папаша. Того и гляди, драться кинется. Уже словесно огрызается, щенок паршивый. Не дай, Бог, по стопам папы пойдет, по тюрьмам да колониям… А все почему? А потому, что безотцовщина, что мне из-за работы заниматься его воспитанием было некогда. Барак воспитывал. Вот и воспитал…» Васька сладко посапывал в своей постели на полу, прикрывшись старым стеганым, пестрым одеялом до самых бровей. И никакого дела до материнских забот и размышлений ему не было. Наконец-то Екатерина оделась полностью и ушла из своей опостылевшей барачной комнаты на завод, где было шумно от сотен людей и десятков различных механизмов, где было и трудно и весело одновременно, и где забывались все домашние невзгоды. Любаша Пентюхова в это время находилась на улице Резиновой, у Шурика Дрона, где познакомилась случайно со Светкой Косой, той самой Светкой, папаша которой время от времени «полюбливал» мамку Любаши. В мире и не такое случается… Они успели вечером выпить по несколько стаканов вина за знакомство, перед тем, как Дрон их уложил в свою постель. И теперь мирно спали втроем, прикрыв свою наготу старым, вытертым и вылинявшим байковым одеялом. 2 …Светлана проснулась первой. Её взору открылась незнакомая комната с одним большим окном, наполовину зашторенным серыми гардинами. Со стены, оклеенной выцветшими обоями, с увеличенной фотографии в дешевой рамке серьезно смотрели мужчина и женщина. С давно не видевшего побелки потолка свисала на проводе в черном пластмассовом патроне загаженная мухами лампочка. На постели — двухместной кровати — на засаленных розовых наволочках подушек, кроме ее головы, торчали еще две: мужская и женская. «Где это я? В каком очередном притоне?» — вяло подумала Света, привыкшая за пару последних лет своей неупорядоченной, забубенной, бродячей жизни не очень-то удивляться перемене мест и обстановки. И тут же вспомнила, как вчера познакомилась с Дроном и Любой из барака. Голова трещала. За знакомство было выпито слишком много вина вперемешку с пивом и самогоном, который по дешевке покупал Дрон в соседнем доме. Впрочем, голова у нее в последнее время болела постоянно. Сказывались перенесенные в детстве частые побои от отца и матери и последовавшие затем избиения мужа. Тот все пытался «наставить ее на путь истинный», когда она стала «закладывать за воротник» и «вертеть хвостом». Кроме родителей и мужа, в последнее время ее довольно часто били случайные собутыльники, с которыми сводила горемычная, непутевая жизнь. За медпомощью она никогда не обращалась. «Поболит — и перестанет. Не в первый раз!» — успокаивала себя. К головной боли постепенно привыкла и почти не обращала на это внимание, особенно, если день начинался с опохмелки или очередной выпивки. «Если утро начато не с «Солнцедаром», то, считай, что день прошел даром!» — повторяла она, как попугай, услышанную от кого-то фразу. «Не осталось ли чего выпить, — подумала, отгоняя боль. — Вряд ли… — ответила сама себе. — Но на всякий случай стоит проверить… Вдруг повезет…» Она встала с кровати, благо, что лежала крайней и ей не пришлось перелезать через остальных и тем самым будить потенциальных конкурентов. Обнаженной прошла на кухню, где вчера так лихо опрокидывали стаканчик за стаканчиком. Но там, кроме кучи пустых бутылок и грязных засаленных стаканов, стоявших на неубранном столе, и веером разбегавшихся тараканов-пруссаков, ничего не было. Заглянула в обшарпанный холодильник «Смоленск», доставшийся Дрону от родителей по наследству. Но он был пуст уже вечность. И, если бы не холод, в нем бы давно свили свои сети пауки. «Мать мою бог любил! — беззлобно ругнулась про себя Светлана и пошла в туалет справить нужду. Когда вышла из туалета, то увидела, как по кухне такой же голой русалкой бродит в поисках чего-нибудь съестного ее новая подруга Любаша. — Тут ни выпить, ни червячка заморить, — лишенным каких-либо эмоций голосом, морщась от головной боли, протянула она. — Нужно было с вечера позаботиться об утре, а мы, как всегда, одним моментом живем… — На нет и суда нет! — беззаботно согласилась Любаша. — Пойдем к нам в барак, что-нибудь да раздобудем. Мать теперь на работу ушла, так что стесняться некого. И попрекать нас некому. — А Дрон? — высказала сомнения Светлана. Ей как-то не хотелось расставаться с новым знакомым, который имел хоть какую-то крышу над головой. И плохо ли, бедно ли, но вчера покормил и угостил. — А что Дрон?!! — все так же беззаботно отреагировала Люба вопросом на вопрос. — Никуда он не денется. Пусть дрыхнет в своей кровати. Толку-то от него, как от кобеля на сене: сам не может, и другим не дает. А у меня там соседи ого-го! Кобылу без подставки осеменят, не то, что нас с тобой, если захотим, конечно… Воронята — Васька и Юрка! Да еще Борька Шахёнок! Не чета спившемуся Дрону, который только и может, что слюни пускать… как вчера, когда спать ложились. — Все равно неудобно: не успели познакомиться, и уходим, — сопротивлялась Светлана. Ей так не хотелось расставаться с удачно подвернув-шейся крышей над головой. Когда еще такой случай представится?.. — Неудобно сексом заниматься на потолке, — безапелляционно ответила Люба, — говорят, одеяло спадает. А все остальное даже очень удобно. Иди одевайся, да побыстрей, не голяком же идти по городу… на самом деле. И холодно, и мы не нудистки, в конце концов… Я быстренько в туалет сбегаю и тоже шмотки наброшу, да тронемся. Торопись, подруга! Не обращая внимания на головную боль, Светлана стала искать среди разбросанных по комнате вещей свои и надевать их. Через пять минут обе, полностью одетые, оставив Дрона дохрапывать в постели, вышли из его квартиры на лестничную площадку, а оттуда — на весеннюю улицу. День обещал быть солнечным и теплым. Весело щурились глаза встречных прохожих. Задором весеннего денька светились их лица. Но Светлана никакой радости от весеннего настроения окружающих не испытывала. — Голова, чтоб ее… от боли совсем разваливается, — пожаловалась Любе. — Опохмелимся — пройдет, — беззаботно ответила та. По-видимому, продолжала играть роль бывалой и разбитной девахи, повидавшей и огонь, и воду, и медные трубы, которой сам черт — если не брат, так сват. — А знаешь, какое лекарство самое лучшее от головной боли? — Какое? — Подняла на подругу подернутые болью глаза Светлана. — Да топор, — хихикнула Люба. — Чик! — и никакой головной боли. Ее молодые глаза в отличие от блеклых глаз Светланы озорно блеснули. — Тебе все шуточки, а я — серьезно, — даже не попыталась обидеться Светлана. — И я серьезно, — бесшабашно хихикала Люба, подтрунивая над подругой и радуясь собственной молодости и солнечному весеннему дню. Каблучки их сапожек мерно цокали по асфальту тро-туара. В голубом и почти безоблачном небе рыжим котенком катилось солнышко, отражаясь в сотнях окон и окошек. Вжикали автомобили, шурша шинами, подминавшими под себя асфальт дороги. По проспекту Кулакова, давно очищенному от снега, но не от зимнего мусора, горами лежавшего вдоль дороги и липовой аллеи, по-весеннему радостно постукивали по рельсам колеса трамваев. Веселыми стайками с места на место перепархивали воробьи — истинные патриоты городов и деревень. Уж они, точно, никогда и ни при каких условиях не покидали их. Без всякого стеснения, в отличие от людей, научившихся прятать свои эмоции на самое дно души и под семь замков, они шумно радовались солнышку и весне. Возможно, кучам освободившегося из-под снега мусора… 3 Начальник Промышленного районного отдела внутренних дел полковник милиции Воробьев Михаил Егорович только что возвратился с совещания, проводимого Председателем Промышленного райисполкома Стрелковым Виктором Николаевичем. На данном совещании присутствовала первый секретарь райкома партии Королёва Светлана Ивановна, красивая, пышногрудая блондинка. Розовощекая от природы, как и большинство блондинок, с высокой модной прической, выхоленная, она нравилась многим мужчинам. Не был исключением и Воробьев. Михаил Егорович не причислял себя к числу пуритан. Любил слабый пол и охотно пользовался взаимной любовью со стороны этого самого слабого пола. Однако он не донжуанствовал, своих любовных приключений не афишировал и в отделе, любовных шашней не заводил. Прекрасно зная женскую психологию, избегал сплетен и пересудов. Ко всему прочему придерживался старой чекистской мудрости: «Не люби жену брата и сотрудниц аппарата — до ста лет доживешь, не охнешь!» От попыток любовных приключений с первым секретарем райкома партии Воробьева удерживало то, что, как поговаривали злые языки, на Светлану Ивановну положил глаз сам начальник УВД Курского облисполкома. А это уже что-то… Как относилась сама Светлана Ивановна на повышенный интерес со стороны генерала: благосклонно или отрицательно, Воробьев не знал, да и знать не хотел. Но он прекрасно знал своего генерала, пятидесятипятилетнего красавца мужчину, с ястребиным взглядом стального цвета глаз, волевым лицом, гордо носимой головой, увенчанной гривой серебристых волос. Одним словом — красавец. Женщины от таких во все времена без ума. И неважно, кто они — простые белошвейки, принцессы или секретари райкомов партии… На совещании присутствовали директора ведущих в районе предприятий, так как обсуждался вопрос проведения коммунистических субботников. Не менее важным был и вопрос празднования Первого мая — дня солидарности трудящихся — и Дня Победы — самого любимого праздника всех соотечественников. На милицию возлагались обязанности по поддержанию образцового порядка в эти дни. Михаил Егорович был не в духе, так как не любил незапланированных вызовов куда бы то ни было, хоть в тот же райисполком. А закончившееся совещание относилось к разряду таких. На неплановых, внезапных совещаниях перед ним могли поставить вопросы, на которые сходу трудно дать ответ. А этого полковник не любил, так как привык к любому мероприятию подготавливаться тщательно, скрупулезно, досконально и быть во всеоружии различных справок, сносок, цифр и выкладок. Этого же постоянно требовал от своих подчиненных. Хорошо, что речь только шла о том, как обеспечить охрану порядка в праздничные дни, и сколько человек он, полковник, может выставить. На этот вопрос ответить большого труда не составляло. Он помнил до человека не только общее количество личного состава, но и каждого заболевшего, находящегося в очередном отпуске или же в служебной командировке. «Впереди еще месяц, — размышлял полковник, усаживаясь поудобнее за своим рабочим столом и находясь все еще под впечатлением прошедшего совещания, — а уже собирают, планируют. А что собирать, что планировать, если каждый год одно и то же! Только время зря отнимают. Собирают затем, чтобы отрапортовать перед вышестоящим партийным и советским руководством о своей готовности и проведении «оргмероприятий». Везде одно и то же: что в нашей системе, что в партийной, что в государственной — скорее доложить, взять под козырек, отрапортовать! А там, хоть травушка не расти… Хоть и крепка советская власть, но если и дальше такой бюрократизм продлится, то точно профукаем ее… Лучше бы денег подбросили на ремонт здания отдела, — перекинулись мысли на более трепещущий вопрос жизни и деятельности. — Краска на стенах за зиму совсем выцвела и осыпалась… Но не дадут. Сам ищи, как хочешь… Одно радует, что по-обещали новое здание райотдела построить. Это, того и гляди, от ветхости рухнет. Да, и тесновато стало. Хотя, если посмотреть с другой стороны, — возвратились мысли к совещанию, — все правильно. Не успеешь повернуться, а майские праздники тут как тут. Вон, как солнышко пригревает». Он посмотрел в окно. Яркие лучи солнца, переламываясь в стеклах окон, падали светлыми полосами на пол и стол, отражались от полированной крышки стола и веселыми бликами скользили по стенам. «Да. Весна подпирает! — подумалось радостно. И захотелось вдруг покинуть душный кабинет и отдел, и махнуть куда-нибудь на природу. Подальше от всех дел и проблем. — А махну-ка на дачу. — Решил он. — Сейчас только выясню, какова оперативная обстановка». Пальцы привычно нажали клавишу селекторной связи с дежурной часть. — Оперативный дежурный майор милиции Смехов. — Выдал динамик громкой связи. — Слушаю вас. — Как обстановка? — Нормальная. Пока без происшествий. То обстоятельство, что оперативным дежурным был именно Смехов, а не Цупров или Миненков, сразу сбило пыл и настроение. На тех можно было положиться, как на самого себя. Но на Смехова… Воробьев понял, что никуда он сегодня из отдела не поедет, а о природе помечтал — и хватит. Мечтать никогда не вредно. И будет он сидеть в своем кабинете сегодня, и завтра, и послезавтра, и после послезавтра, разбирая надоевшие, как зубная боль, жалобы и заявления граждан, нескончаемым потоком стекавшиеся в отдел милиции. И будет готовить разные аналитические справки и отчеты, куда-то звонить, что-то требовать, кого-то отчитывать, чего-то добиваться… То есть, заниматься ежедневной рутинной работой, которая опротивела до невозможности, но без которой нет и смысла его жизни. Оперативный дежурный Смехов Георгий Николаевич был старый и опытный сотрудник. Однако, его излишнее рвение к исполнению службы, приводило к казусным и смешным явлениям, совсем недопустимым в таком солидном и серьезном учреждении, как отдел милиции. Он мог порой по пустяковому вопросу среди ночи разбудить начальника отдела, а по серьезному факту, требующему немедленного вмешательства руководства, забыть доложить. Таков уж был майор Смехов. Другой и набедокурит что-нибудь, и ляпсус какой допустит по службе — все сходит. Поругали — и забыли. Смехов — и умом не обделен, и как мужчина — заметный, и служит — старается, но доверия к нему нет. Даже, когда все спокойно… Так и ждешь, что что-то случится на его дежурстве… Скорее всего, обойдется, но ждешь… Про таких говорят: ходячее происшествие. И точно, как эбонитовая палочка — бумажки, как полированная поверхность — пыль, так они неприятности к себе притягивают. Воробьев мог, подобно заму по оперативной работе Коневу Ивану Ивановичу, оторваться на бедном дежурном. Просто для отвода души найти предлог и наорать на него, обматерить. В милиции такое случалось сплошь и рядом. Но он не сделал этого, как никогда и не делал, считая это ниже достоинства отца-командира. А таковым он был не только в помыслах, но и на самом деле.