— Пытаться не всегда достаточно, — отвечает ненастоящая Соня. Она так и не отрывается от телевизора. Голографический телек… Помню всеобщее восхищение домашних, когда я купил его. Да, технология не новая, конечно, но они и на тот момент были слишком дорогими. Мы долго довольствовались старым 3D-телевизором, пока я не решил побаловать свою семью. Да и себя, чего уж там. Картинку на тридешнике и голографнике, конечно, сравнивать нельзя. Первый использовал допотопную технологию из кинотеатров, только там ещё очки специальные надевали, а тут они не нужны. Но и такое существовало уже пару веков назад. А вот голографический телевизор делает сразу всё. Нажал кнопку — плоская картинка. Нажал кнопку — трёхмерная картинка. Нажал кнопку — и происходящее на экране вываливается наружу, события начинают разворачиваться как бы перед экраном. Фильм или шоу сразу адаптированы под голограмму? Отлично, тогда ощущение присутствия гарантировано. Нет? Ну и ничего страшного, встроенная в телевизор нейросеть дорисует всё необходимое. И справлялась она неплохо, кстати. Вот и сейчас идёт какой-то древний фильм, снятый до распространения этой технологии. Новые, невидимые в 2D-режиме детали изображения кажутся не очень детализирвоанными, местами неуместными, но это только если внимательно приглядеться. А на обед у нас сегодня пельмени с базиликом. Я запихиваю их в рот насильно — сам не знаю, зачем. Настроение такое, что даже вкуса не чувствую. — Да, пожалуй, — отвечаю я. — Пытаться не всегда достаточно… Сонь, я и сейчас делаю всё, чтобы устранить эту пропасть между нами, а мне тут на Вадима наговаривают, что он террорист какой-то. Или сектант… Там всё как-то сложно. И я запутался. Не в сложности формулировок, а в том, что я думаю насчёт Вадима. Как мне это исправить? Как понять, где истина? — Ты слишком упрямый. Да, что правда, то правда. Обычно это помогало мне по жизни, но сейчас всё только портит. — И как же мне переступить через себя? Как избавиться от груза прошлого? — Настоящее важнее прошлого. Думаю, настоящая Соня как-то так и сказала бы. Но я бы дополнил. Будущее — вот, что так же важно. Вадим — моё будущее. И я не хочу терять с ним связь. Он должен помнить меня, когда меня не станет. И помнить не конченым говнюком. — Я встретил другую, — эти слова даются особенно тяжело. Я сглатываю ком, вставший в горле, и заканчиваю фразу, которую так долго боялся произнести: — И наконец готов двигаться дальше. — Двигаться всегда нужно только вперёд, — подтверждает Соня. — Спасибо, — говорю я после недолгой паузы. Это прозвучало как благословение. Хоть я и понимаю, что бот просто отреагировал на слова, которые счёл ключевыми. — Вот только ситуация с Вадимом, она… будто тянет меня в прошлое. И на неё нельзя просто так закрыть глаза. Надо что-то решать. Вот и что мне делать? А, Сонь? Казалось бы, времена суеверий в прошлом. Секты должны были исчезнуть как явление уже давно. Но с техническим прогрессом появились новые, основанные уже не на эзотерических и божественных идеях, а на более современных: они теперь железки боготворят. Видимо, это что-то неискоренимое из человеческого сознания. Сколько их было за человеческую историю, самых разных, от безобидных до экстремистских? И не счесть. Муниты, Семья Мэнсона, саентологи, фомичи (также известные как лопатоборцы), лимаселуки… Теперь вот Ртуть. В Семью Вадим, я уверен, никогда не вступил бы, живи он в те времена. Для него это было бы слишком. А вот насчёт Ртути… не знаю даже. — Жаль, я не ты. Ты бы поняла правду с одного взгляда, — говорю я. — Ты всегда была очень проницательна, особенно в отношении Вадима. — Порой и взгляда достаточно. Соня смотрит мне в глаза. И это так неожиданно, что у меня спирает дыхание. Не знаю, зачем, но Вадим сделал так, что её зрачки всё время направлены куда-то в сторону. Теперь я понимаю, почему она всё время такая отрешённая. Будто находится не совсем здесь. Потому что ощущать её присутствие немного жутко. И Вадим позаботился о том, чтобы это происходило как можно реже. Она вновь отворачивается, и у меня отлегает. Я встаю со стула и вновь осматриваю свою квартиру. Мой дом — моя крепость, так ведь говорят? Ну да, пожалуй. Он действительно был моей крепостью. Спасал в самые тяжёлые моменты. Что бы ни происходило за дверью, здесь меня ждала моя семья, ждало моё барахло. Эта квартира как ещё один ребёнок. Я сам создал её и сделал своим комфортным убежищем. Жаль только, крепости не защищены от бомб. Ну ничего. Я ещё построю новую. И она будет лучше прежней. А эту страницу пора перелистнуть окончательно. Я подхожу к Соне. Она вновь поднимает на меня глаза, но уже как-то непринуждённо. Не знаю, что изменилось, но теперь этот взгляд воспринимается как прощальный. И это очень кстати. — На самом деле, я пришёл проститься, — я нагибаюсь и целую её в лоб. — Спасибо тебе. Это наш последний разговор. Я решил это чётко и окончательно. Прямо в этой позе, не дожидаясь ответа, я выхожу в реальность. Реальность, которую я наконец готов принять. Вадим сидит за компьютером. Из системного блока торчит флэш-ключ, в соседний разъём по проводу подключен телефон. Сын очень сосредоточено водит мышкой. Интересно, что он там делает? — Вадим? — О, привет, пап, — отвечает Вадим, не отрываясь от компьютера. — Чем занимаешься? — Да так, балуюсь. Сложновато проявлять интерес к жизни своего ребёнка, когда он от тебя отмахивается. Но и давить на него нельзя. Я встаю и прохожусь по комнате. Надо обсудить с Вадимом всю эту ситуацию. Он же не дурак, в конце концов, и определённо чувствует, что я от него отдалился. Подобрать бы только слова. — Вадим, я плохой отец. Вадим всё так же увлечён своими делами. Хочется подойти и заглянуть, чем же таким он там занимается, ещё и с ключом, но это было бы слишком. Я же помириться хочу, а не обострить конфликт. — Не, не, пап, всё хорошо, — отвечает он безучастно, как будто ему совсем не до этого разговора. — Нам всем было больно. И у каждого эта боль проявляется по-разному. Я жду от Вадима какой-то реакции, но он всё так же, не отрываясь от компьютера, отвечает: — Ага. Да он вообще меня слушает? Я столько времени делал себе мозги, готовился к этому разговору, а получаю вот это! Мне хочется одёрнуть его, но вместо этого я спокойно продолжаю: — Ты вот, например, закрылся, и это абсолютно нормально. Но меня это задело. Потому что… Потому что мне так же больно, как и тебе. Вадим наконец переводит взгляд на меня. — Пап. Я тебя понимаю. Согласен, я повёл себя неправильно, проявил слабость. И мне очень жаль, что нельзя вернуться назад и всё исправить. Всё, что мне остаётся — вести себя иначе в будущем. Да, я был не прав, и прошу прощения за это. Но и ты меня пойми. Я не плакал, когда умерла Соня. Не плакал, когда погиб наш мир. Я вообще не помню, когда плакал в последний раз. Отец лупил меня за слёзы и говорил, что мужчина ни при каких обстоятельствах не должен плакать. Но сейчас на глаза наворачиваются слёзы, и я их еле сдерживаю. Я слишком перегрузил свою нервную систему. Причём на ровном месте. А сейчас всё это высвобождается. Потому что я теперь свободен от того, что меня всё это время пожирало. — Я тебя понимаю, сын. И прощаю. А ты меня прости. Каким же надо быть ослом, чтобы в упор не видеть, что сыну плохо? Я требовал от него удовлетворения своих чувств, не взирая на его собственные. Неужели я и правда настолько плохой человек? Я протягиваю Вадиму руку, и он крепко её пожимает. Всё-таки мы примирились, и теперь всё будет иначе. В его жизни что-то происходит, появляются какие-то непонятные люди и рассказывают страшные вещи. Если предположить, что он всё-таки не сектант, то картинка складывается странная и подозорительная. Я должен разобраться во всей этой ситуации и помочь ему. И в этот раз я всё сделаю по-человечески. Стану другом своему сыну, а не врагом. Отец воспитывал меня преимущественно с помощью грубой силы. Он так глубоко и агрессивно лез в мою жизнь, что я в какой-то момент даже возненавидел его. Он был против наших с Соней отношений, и так яро отстаивал свою позицию, что даже на свадьбу не пришёл. Честно говоря, когда мы расписывались, я всё представлял, как папа врывается в зал и подобно персонажу какого-нибудь фильма кричит: «Я протестую!» Но он не пришёл. И я был этому рад. Он только и умел, что ударить или командно рявкнуть. И как бы я ни ненавидел его за это, а с Вадимом сам стал вести себя точно так же. Нет, я не то, чтобы очень часто давал ему ремня, да и то, это было лет десяти. Кулаки тоже в ход не шли, я же не зверь. А вот прописать пощёчину мог. Сейчас я окончательно понял, что стал злодеем для собственного сына. — Так что там с Амальгамой? — спрашиваю я. — Ты что-то рассказывал. Давай вместе разберёмся. — А, да не, пап, всё в порядке, — тараторит Вадим и отключает телефон с ключом от компьютера. — Не забивай голову. Тебе не стоит волноваться, это была ложная тревога. Извини, мне надо побыть одному. Вадим как-то спешно выходит из каюты, а я остаюсь стоять в полной растерянности. Это странно, очень странно. Как-то нервно он отреагировал, да и вообще, говорил так, будто что-то скрывает. Не нравится мне это. Я сажусь за компьютер. На мониторе рабочий стол, ни одного открытого окна.