Комиссар Гриффони потерла щеку, потом запустила пальцы себе в волосы и подергала прядку-другую. – А пострадавшая девушка? Как, по-твоему, они связаны? Я пока что не понимаю. Брунетти тоже не понимал. Логичного обоснования, которое любой нашел бы правдоподобным, у него не было. Он зашагал дальше по коридору, Клаудиа – следом за ним. Они прошли мимо больничного бара, едва взглянув на попивающую кофе клиентуру в халатах и шлепанцах. – И я бы сказала, что посылать кому-то цветы… – Клаудиа повернулась к Брунетти, но, увидев выражение его лица, уточнила: – Ну хорошо, очень много цветов, – совсем не то же самое, что пытаться убить этого человека. Она попыталась вложить в свои слова иронию, но получился скептицизм. – Оба эти действия эксцессивны, – не уступил Брунетти. – По-твоему, одно влечет за собой другое? – спросила Клаудиа тоном, которым на его памяти часто пользовались прокуроры. Брунетти остановился. – Клаудиа, прошу, перестань изображать из себя злого полицейского! Представь, что все это делает человек с неуравновешенной психикой, и ты поймешь, что я имею в виду. Она уставилась на Брунетти, даже не думая соглашаться с ним. – Когда пытаешься объединить два не связанных между собой поступка, конечно, проще всего заявить, будто их совершил сумасшедший! Не нужно даже искать объяснений. Сумасшедший, что с него возьмешь? – О том-то и речь! – продолжал упрямиться Брунетти. – Это сумасшествие – на протяжении нескольких месяцев посылать кому-то сотни цветов в трех странах и не сообщить при этом, от кого они. – Сотни? – переспросила Клаудиа, явно удивленная. – Да. – Вот как? – И после затянувшейся паузы поинтересовалась: – Ты видел эти цветы? – Те, что были на сцене, – да. И синьора Петрелли рассказала мне, что еще как минимум десять букетов были у нее в гримерной после спектакля. И у двери квартиры, когда она поздно вечером вернулась домой. – Ты говорил с ней? – Несколько дней назад синьора Петрелли ужинала в доме у родителей Паолы и сама обо всем нам рассказала. – Думаешь, она говорила правду? Можно было бы спросить, с чего бы ему сомневаться в правдивости Флавии, но Брунетти ограничился ответом: – Думаю, да. На свидетельства Флавии можно полагаться. Когда комиссар связался по телефону с Фредди, тот подтвердил историю о розах, которые кто-то пронес в запертую парадную. Правда, на его взгляд, Флавии не стоило так волноваться из-за этого. «Гвидо, ну подумай сам! Мы в Венеции, а не в каком-нибудь Бронксе!» – воскликнул Фредди. Наверное, раздражение из-за того, что Клаудиа сомневается в его словах, все-таки прокралось в голос Брунетти, потому что, когда они стали подниматься по лестнице, ведущей в кардиологию, она сказала: – Мне не нужны подтверждения, Гвидо. Я тебе верю. И синьоре Петрелли тоже. Просто у меня в голове не укладывается, что кто-то может быть настолько… – Чокнутым? – подсказал Брунетти. У двери в кардиологическое отделение Клаудиа остановилась, посмотрела на него и произнесла: – Да, чокнутым. Брунетти открыл дверь, пропуская даму вперед. Когда они подошли к сестринскому посту, стало ясно, что медсестра, с которой он беседовал утром, все еще на дежурстве. Она посмотрела на них и, узнав Брунетти, сказала: – Мы подыскали для нее место в палате. Было очевидно, что медсестра рада сообщить ему об этом: невинная жертва нападения, еще бы ее не холить и не лелеять! – Вот и славно, – улыбнулся в ответ комиссар и, решив, что нужно объяснить, кто эта привлекательная блондинка, указал на Гриффони со словами: – Я привел с собой коллегу. Будет лучше, если при нашем разговоре будет присутствовать женщина. Медсестра кивнула. – Как себя чувствует синьорина Сантелло? – спросил Брунетти. – Ей лучше. Доктор заменил обезболивающее, и теперь она не такая сонная, как утром. – Можно с ней побеседовать? – поинтересовалась Гриффони с почтительностью, к которой красавица (если она вдобавок и умна) прибегает в общении с менее привлекательными женщинами. – Конечно! – отозвалась медсестра. – Идемте со мной! Она провела их по коридору, остановилась возле второй двери, открыла ее и без стука вошла. Комиссар собирался было последовать за ней, но Клаудиа поймала его за рукав. – Дождемся приглашения, – сказала она. Через полминуты медсестра вышла в коридор и произнесла, обращаясь к ним обоим: – Она просит вас войти! Брунетти отступил, снова пропуская Гриффони вперед. Палата оказалась двухместной, с видом на верхушки высоких деревьев, едва-едва зазеленевших. Вторая постель пустовала, но одеяло было сброшено к изножью, а на подушках кто-то успел выспаться. Гриффони остановилась в паре метров от кровати, позволяя Брунетти подойти к девушке. Пострадавшая выглядела уже лучше: волосы были причесаны, и лицо не такое бледное, как с утра. По его выражению стало ясно, что комиссара она помнит и рада снова его видеть. Синьорина Сантелло улыбнулась, и Брунетти снова поймал себя на мысли, что это очень ее красит. – Так приятно видеть, что вам лучше, – сказал он, подавая девушке руку. Она пожала ее здоровой ладонью со словами: – Слава богу, что я не пианистка! И показала свою вторую руку, распухшую и синюю. Голос пострадавшей сохранил красоту, дикция – четкость. Брунетти посмотрел на Гриффони, и та приблизилась к кровати. – Это моя коллега, комиссар Клаудиа Гриффони. – И, решив, что правда в данном случае предпочтительнее, добавил: – Я подумал, что присутствие женщины весьма желательно. – Чтобы я не так боялась? – Что-то в этом роде. Девушка посмотрела на Гриффони, и их взгляды встретились. Франческа Сантелло сжала губы и чуть заметно подняла брови, словно расплывчатый ответ полицейского ее удивил. – Спасибо. – И, глядя на Гриффони, добавила: – Она не такая уж страшная. Клаудиа засмеялась, и Брунетти на мгновение испытал странное чувство – когда ты в разговоре становишься лишним. Чтобы отвоевать свои позиции, он произнес: – Пожалуйста, расскажите еще раз о том, что случилось прошлой ночью. Все, что помните. Гриффони подошла еще на шаг и, поставив сумочку на пол у стены, достала оттуда блокнот и ручку. Девушка осторожно улыбнулась, словно боясь пошевелить ушибленной головой. – Я думала об этом все утро, когда вы ушли. Старалась вспомнить, но это трудно – из-за того, что случилось. Я знаю: этот человек меня толкнул. Не хочу додумывать, что происходило до этого момента: вдруг мне показалось? Она подняла руку и тут же беспомощно уронила ее на постель. – Одно помню четко: я слышала что-то, когда шла. Может, это началось с той минуты, когда я вышла из пиццерии. Или почувствовала что-то, но не могу сказать точно, что именно. Девушка умолкла, и Брунетти снова отметил про себя, какие ясные у нее глаза и как странно их цвет контрастирует с темными прядями. Если бы она была постарше или принадлежала к числу более тщеславных дам, он решил бы, что она красит волосы. На деле же Франческе Сантелло всего лишь достался счастливый билет в генетической лотерее и она получила темно-каштановые волосы в придачу к светло-голубым глазам и белоснежной коже. – Вы оглянулись, чтобы посмотреть, что это? – спросила Гриффони. Лицо Франчески расслабилось: легкость, с которой Клаудиа задала вопрос, как будто уже знала, что девушка действительно что-то заметила, и хотела уточнить, что именно. – Нет. Это же Венеция. Здесь не ждешь плохого. Брунетти кивнул и подождал, пока Франческа снова заговорит. – Уже взойдя на мост, я услышала за спиной шаги и не успела оглянуться, как он жутким голосом проговорил É mia, и меня толкнули! Все, о чем я могла думать в тот момент, – лишь бы не упасть, лишь бы спуститься с моста самостоятельно… Следующее, что я помню, – надо мной склоняется какой-то мужчина и спрашивает, все ли со мной в порядке. – Так, записала! – сказала Гриффони, отрывая ручку от страницы и шутливо помахивая ею. Потом, уже серьезным тоном, добавила: – Что вы подразумеваете под выражением «жуткий голос»? Франческа закрыла глаза, и Брунетти понял, что мысленно она снова оказалась на мосту. – Он слишком глубоко дышал, – ответила девушка, открывая глаза. – Как будто запыхался, догоняя меня или поднимаясь по ступенькам моста. Не знаю. Он словно судорожно ловил воздух ртом. Таким голосом иногда пугают детишек.