Адекватного ответа на этот вопрос у Брунетти не нашлось, поэтому он сказал: – Не знал, что ты такого мнения о Петрарке. Ты никогда раньше этого не говорила. – Мне просто надоел этот ажиотаж. Все цитируют великого Петрарку, но сколько людей на самом деле его читают? – спросила Паола. – И сколько раз может сойти с рук пассаж в духе: Aura che quelle chiome bionde et crespe cercondi et movi, et se’ mossa da loro, soavamente, e spargi quel dolce oro, et poi ’l raccogli, e ’n bei nodi il rincrespe?..[62] Паола поджала губы и сказала, словно оправдываясь: – Когда-то я могла процитировать этот сонет целиком, но теперь помню только первое четверостишие. – Она вынула из мыльной воды серебряные столовые приборы, ополоснула их под горячей водой и положила на полочку-сушилку над раковиной. – М-да, если так пойдет и дальше, скоро тебе позвонят и скажут, что я заблудилась и не знаю дороги домой. Брунетти глянул на наручные часы, поцеловал жену и, так ничего и не ответив ей, отправился в «Ла Фениче». * * * Комиссар так торопился увильнуть от дальнейшего обсуждения итальянской поэзии, что в театре оказался за пятнадцать минут до окончания спектакля. Брунетти показал удостоверение капельдинеру у служебного входа и сообщил, что сам пройдет за кулисы. Капельдинер особого интереса к нему не выказал, напомнил только, что лифт – слева. Выйдя из лифта на сценическом этаже, Брунетти увидел своего ровесника, одетого похожим образом (в костюме и галстуке), и спросил у него, как пройти за кулисы. Мужчина, который держал пачку документов, махнул рукой, указывая куда-то вперед, и ответил, что, оказавшись на месте, он сам все услышит и поймет, после чего ушел, даже не поинтересовавшись, кто он, собственно, такой. Брунетти последовал указаниям, и вскоре слабо освещенный коридор привел его к звуконепроницаемой двери, за которой тем не менее гремел оркестр. Комиссар открыл дверь как раз в тот момент, когда бедолага Марио упал, сраженный пулями полицейских-римлян, и чуть не оглох от грохота и громких голосов. Музыка, непонятная суета тут и там, голоса… Когда его глаза привыкли к яркому свету, Брунетти прошел вперед и остановился за спинами у трех рабочих сцены, которые, сложив руки на груди, наблюдали за представлением. Еще двое разговаривали по мобильным. На сцене в это время царила Флавия: в драгоценной диадеме и красном платье со шлейфом она в который раз стояла на парапете замка Сант-Анджело, объявляя о своей неминуемой смерти. И вот она прыгает, и снова гремит музыка, и занавес медленно закрывается… Один из рабочих сцены переключил внимание на экран телефонино своего напарника. Как и в тот вечер, когда Брунетти с Паолой были в зале, зрители предсказуемо встретили самоубийство Тоски и финальные аккорды бурной овацией – ведь талантливым было не только пение, но и актерская игра. Комиссар отодвинулся на пару метров в сторону, чтобы видеть сценическое пространство по эту сторону занавеса, где певцы в это время собирались в группу, переговариваясь и пересмеиваясь. Мужчина, державший блокнот-планшет, замахал рукой, приказывая трем ведущим персонажам встать потеснее, по центру, а остальным разойтись к кулисам. Занавес приоткрылся, и трое певцов, все чудесным образом возвращенные к жизни, явились перед публикой, которая встретила их громом аплодисментов. Вскоре Флавия вывела на авансцену дирижера – того самого, о ком за ужином у графа Фальера отозвалась как о «воинствующей посредственности», – а сама отошла назад и тоже стала аплодировать. Потом все четверо взялись за руки и занавес закрылся. Со своего места Брунетти видел, как артисты поочередно выходят из-за занавеса к рампе, чтобы получить свою долю оваций. Видел, как Флавия надевает улыбку и ее лицо начинает светиться от удовольствия на виду у публики. И как быстро эта улыбка гаснет, стоит певице вернуться за кулисы. Аплодисменты все не стихали, и помреж резко хлопнул в ладоши и потянул край занавеса с одной стороны, приоткрывая его, чтобы «звездная четверка» могла выйти на сцену. Он хлопнул еще раз, громче, но посмотрели в его сторону только трое. Тоска, которая как раз пила воду, отдала стакан костюмерше; Скарпиа начищал туфли, вытирая их по очереди о свои же штаны; Каварадосси засовывал телефонино в карманчик своего окровавленного камзола. Дирижера и вовсе след простыл. Брунетти однажды слышал, что артист, которому на сцене предстоит быть убитым, прячет под одеждой спринцовку с красными чернилами: их можно выдавить в момент выстрела или удара ножом. Пока зритель неутомимо рукоплескал, в голову комиссару лезли глупые мысли вроде того, а отстирываются ли эти чернила и есть ли в театре стиральные машины. Певцы во время представления сильно потеют: виной тому яркое освещение, а также нервное и физическое напряжение, ведь пение – процесс энергозатратный. Наверное, здесь есть не только стиральные машины, но и аппараты для химической чистки. Шоу-бизнес… По кивку мужчины с планшетом Скарпиа вышел на середину сцены. Громкие аплодисменты. Когда они достигли пика, он повернул назад и на авансцене его сменил Марио. Аплодисменты – еще более громкие и продолжительные. Вернувшись за кулисы, тенор тут же вынул телефонино и продолжил разговор. Из-за занавеса на авансцену неспешно вышла Флория Тоска и замерла. Шквал аплодисментов. Со своего места Брунетти видел, как она подняла правую руку, словно благодаря зрителей за энтузиазм и любовь. Уронив руку, Флавия медленно присела в реверансе – новая буря оваций. Потом она взмахнула рукой и отступила, безошибочно направляясь к просвету в занавесе, а затем скрылась за ним, уступая место дирижеру, который вернулся на сцену, для того чтобы утонуть в рукоплесканиях. Правда, на сцене он задержался недолго и, вернувшись, прошел мимо певцов, не удостоив их и словом. Когда стало ясно, что восторгам публики не видно конца, все четверо, взявшись за руки, вышли на общий поклон. Это повторилось дважды, и когда аплодисменты стали затихать, четверка снова скрылась за занавесом. Помощник режиссера, руководивший этой церемонией, взмахнул обеими руками, – Брунетти видел нечто подобное в исполнении наземного обслуживающего персонала в аэропорту – в значении «самолет надежно пристыкован к терминалу». Постепенно аплодисменты в зале сошли на нет. За спиной у Брунетти рабочие сцены уже вовсю разбирали замок Сант-Анджело. Блок за блоком массивные фрагменты «каменных стен» грузили на тележки и увозили за кулисы. Окна извлекали из общей конструкции с легкостью пазлов, чтобы положить затем на отдельные тележки и отправить вслед за замковыми стенами. Когда Брунетти надоело наблюдать за всем этим, он огляделся по сторонам, и оказалось, что на сцене, кроме него и бригады рабочих с начальником, никого нет. Комиссар подошел к бригадиру и спросил, не подскажет ли он, как пройти к костюмерной синьоры Петрелли. Тот смерил его взглядом и спросил: – Кто вы такой? – Я ее друг, – ответил Брунетти. – Как вы попали за кулисы? Брунетти вынул бумажник, а оттуда – полицейское удостоверение. Бригадир взял его, внимательно рассмотрел, сверил фото с оригиналом и только потом вернул. – Не могли бы вы меня проводить? – попросил Брунетти. – Идемте! – сказал мужчина. Какое-то время они шли тем же путем, по которому комиссар явился сюда (или, по крайней мере, так ему показалось), потом свернули в длинный коридор. Поворот направо, затем налево, и пару этажей вверх на лифте. Там они свернули в коридор, и на третьей двери слева Брунетти прочел имя Флавии. Его провожатый удалился. Комиссар постучал, и приглушенный женский голос прокричал что-то, что совершенно не напоминало приглашение. Через несколько минут дверь открылась и вышла костюмерша, неся на вешалке красное сценическое платье. Увидев комиссара, она остановилась и спросила: – Вы – Гвидо? Брунетти кивнул. Костюмерша пропустила его в комнату и закрыла за ним дверь. Флавия, босая, в белом хлопчатобумажном халате, сидела перед зеркалом, обеими руками проводя по своим коротким волосам. Парик на специальной подставке стоял тут же, слева от нее. Певица убрала руки и быстро помотала головой – так, что во все стороны полетели брызги. Она схватила полотенце и довольно долго терла волосы, а когда ей это наконец надоело, отбросила его на стол и повернулась к Брунетти. – Он снова здесь побывал, – сказала Флавия дрожащим голосом. – Рассказывай, – попросил Брунетти, усаживаясь слева, чтобы не нависать над ней, пока они разговаривают. – Я пришла в гримерку после спектакля и нашла вот это, – произнесла Флавия все тем же взволнованным тоном, указывая на комок мятой упаковочной бумаги темно-синего цвета. На полу валялся обрывок тонкой золотистой ленточки. – Что это? – спросил Брунетти. – Вот, посмотри! – И Флавия потянулась за комком бумаги. – Не трогай! – произнес Брунетти громче, чем следовало. Рука певицы повисла в воздухе. Флавия сердито посмотрела на собеседника, и в ее взгляде он прочел безотчетную реакцию строптивицы, которой не дали сделать то, что ей хотелось. – Отпечатки пальцев, – сказал Брунетти спокойно и добавил, надеясь на то, что Флавия смотрит криминальные телесериалы: – Следы ДНК. Гнев у нее на лице сменился огорчением. Флавия проговорила: – Прости, мне следовало бы догадаться об этом самой. – Так что же там? – снова спросил Брунетти. – Ты должен это увидеть. Она взяла со стола расческу с длинной ручкой, перевернула ее и острым концом отодвинула бумагу в сторону. В свете окружавших зеркало ламп что-то ярко блеснуло, и Флавия, подцепив это «нечто» ручкой расчески, отделила его от бумаги. – Oddio! – промолвил Брунетти. – Оно настоящее? Рядом с комком мятой бумаги лежало колье. Оно было золотое, с оплетенными золотой же нитью камнями, размером напоминавшими леденцы от кашля марки Fisherman’s Friend, только те были темно-коричневые, словно припыленные, а эти – насыщенного зеленого цвета. – Камни настоящие? – Понятия не имею, – сказала Флавия. – Кто-то оставил пакет у меня в гримерной, и я, вернувшись после спектакля, его открыла. – Зачем ты это сделала? – спросил Брунетти, едва удержавшись, чтобы не добавить: «…учитывая сложившуюся ситуацию». – Марина, моя костюмерша, несколько дней назад сказала, что нашла на уличной ярмарке возле церкви Сан-Маурицио одну вещицу, которая может мне понравиться, и как раз сегодня ее принесет. Брунетти посмотрел на колье. – М-да, таким вряд ли торгуют на уличной ярмарке на кампо Сан-Маурицио. – И уточнил: – Ты спрашивала у нее о колье? – Нет, не пришлось. Когда Марина явилась, чтобы забрать мой сценический костюм, она сказала, что к ней привезли внуков и она напрочь обо всем забыла. – Она видела его? – спросил Брунетти, не в силах оторваться от гипнотической зелени камней. – Нет. Я накрыла колье полотенцем. Подумала, что если мне и нужно его кому-то показать, то только тебе. – Спасибо, – произнес Брунетти. Его взгляд снова вернулся к колье, и он принялся пересчитывать «леденцы», из которых оно состояло. Их оказалось не меньше дюжины. – А что ты сама об этом думаешь? – поинтересовался комиссар, кивком указывая на украшение. Флавия закрыла глаза, стиснула зубы, а потом разжала челюсти ровно настолько, чтобы прошептать: – Меня это пугает. 16