– Разве ты не могла закрыть гримерную на замок? – мягко спросил Брунетти, показывая тем самым, что понял причину ее реакции. Флавия передернула плечами, отвергая эту идею. – Могла бы, но это довольно проблематично: если бы я забыла веер или шаль, Марине пришлось бы идти за ними. Да и театральный гример оставляет тут свой реквизит. Брунетти эти аргументы не убедили, однако он промолчал. Глядя в зеркало, Флавия поймала его взгляд и сказала: – Истинная причина – я бы не знала, куда девать ключ во время выступления. В сценическом костюме Тоски карманов нет, а в лиф я ничего засовывать не собираюсь. – Меня все время мучил вопрос… – начал комиссар, запнулся, но было уже поздно. – Какой? – спросила Флавия, снова проводя пальцами по волосам. Теперь – с видимым удовольствием, потому что они уже высохли. – Либо я прочел это в какой-то книге о знаменитых певицах былых времен, либо мне что-то такое рассказывали… В общем, артисты не выходили на сцену, пока им не заплатят наличными, и эти шелковые кошельки с дукатами или долларами, или бог еще знает какими деньгами прятали в лиф своего платья. – Боюсь, те дни, когда нам платили наличными, давно прошли, – с искренним сожалением сказала Флавия. – Сегодня все оформляется через агентов. Банковские переводы и финансовая отчетность. – Она изучила свое лицо в зеркале. – А как это было бы замечательно – получать живые деньги! – проговорила певица, словно сокрушаясь о лучших, но, увы, ушедших в прошлое временах. Она отвернулась от зеркала и посмотрела Брунетти в глаза: – Расскажи об этой девушке! – Вчера ночью кто-то столкнул ее с моста, произнеся при этом: É mia! – Бедняжка! Как она? – Сломала руку и сильно ударилась головой, так, что края раны пришлось сшивать. Флавия нахмурилась. – Почему ты мне об этом рассказываешь? – Ее возраст и то, что ей было сказано… Флавия покачала головой. – Я не понимаю. – Тот, кто на нее напал, не сказал: Sei mia[63], хотя это напрашивается само собой, учитывая юный возраст жертвы и обстоятельства – ее ведь столкнули с моста. – Брунетти надеялся, что его слова вызовут у Флавии улыбку, но этого не произошло, и комиссар продолжил: – А злоумышленник сказал: É mia! – Он выдержал паузу, но Флавия опять никак не отреагировала. – То есть либо он обращался к ней формально, на «вы», либо говорил о ком-то еще: «Она – моя». Он не упустил момента, когда Флавия наконец все поняла. – И этот «кто-то» – я? – спросила она так, словно не могла – или не желала – в это поверить. Брунетти предпочел не отвечать ей, вместо этого задав новый вопрос: – Можешь вспомнить, что именно ты сказала девушке и кто мог это слышать? Флавия посмотрела на свои руки, которые держала сцепленными на коленях; казалось, она восстанавливала эту сцену в памяти. – Я была со своим аккомпаниатором, Риккардо Туффо. В Венеции я всегда работаю с ним. Я услышала, что в одной из репетиционных комнат кто-то поет, и захотела узнать, кто это. Чудесный голос… Риккардо постучал, и нам открыли. Там были пианист и девушка, я ее узнала: после прошлого спектакля она ждала меня вместе с другими поклонниками в холле. Это было в тот же день, когда я виделась с вами. Эта девушка хотела поблагодарить меня за представление. Флавия отвлеклась от созерцания своих рук, посмотрела на Брунетти и добавила: – У нее потрясающий голос: настоящее контральто, глубокое и звучное. – И что же ты ей сказала? – Как обычно: что она прекрасно поет и ее ждет большой успех. – Мог ли кто-то еще слышать ваш разговор? Флавия ненадолго задумалась. – Нет, нас было четверо: я, девушка, Риккардо и тот, другой рипетиторе, ее отец. И все. – Может, был кто-нибудь еще? – не сдавался Брунетти. В большинстве случаев, когда просишь человека перепроверить воспоминания о каком-нибудь разговоре или событии, он отвечает сразу, словно тем самым хочет показать, что сомневаться – значит оскорблять и его памятливость, и его самого. Но Флавия снова посмотрела на свои руки, а потом повернулась на стуле, чтобы видеть колье. – Когда мы с Риккардо двинулись дальше, к своей репетиционной, нам навстречу по коридору действительно шли какие-то люди. Я продолжала нахваливать девушку, и меня могли услышать. – Ты узнала кого-нибудь из них? – Нет. Я много лет не пела в «Ла Фениче», так что новых лиц тут много. – Флавия взяла расческу и затолкала колье обратно под бумагу, с глаз долой. – Вообще-то я не смотрела по сторонам, – заключила она. А потом спросила, буднично кивнув в сторону колье, словно это партитура, забытая кем-то у нее в гримерной: – А с этим что будешь делать? – Как обычно, – ответил Брунетти, – заберу с собой в квестуру. Там с него снимут отпечатки. – Ты правда это сделаешь? – уточнила Флавия. – Да. – А затем комиссар спросил: – Кого я должен указать в качестве владельца? – Это необходимо? – Когда криминалисты изучат это колье, оно вернется к владельцу. – Правда? – Флавия не сумела скрыть изумления. – Оно ведь стоит кучу денег! – Это я уже понял, – сказал Брунетти. – Хотя могу и ошибаться. Комиссар посмотрел на то место, где лежало колье, но теперь его скрывал слой синей оберточной бумаги. – Зачем дарить мне что-либо подобное? – продолжала недоумевать Флавия. – Чтобы произвести на тебя впечатление, – пояснил Брунетти. – Дать неоспоримое доказательство своего уважения и привязанности. – Безумие какое-то, – проговорила Флавия, и на этот раз в ее голосе слышался гнев, а не сомнение. – Привязанность? – Это прозвучало так, словно она впервые услышала это слово. – Что ты этим хочешь сказать? – Только то, Флавия, что ты чем-то его привлекаешь. Этот подарок – попытка вызвать у тебя интерес к дарителю, который так щедр к тебе и… способен на широкие жесты! – Прежде чем она успела отреагировать, Брунетти продолжал: – Согласен, это безумие. Но в данном случае мы вряд ли имеем дело с нормальным человеком. Флавия сменила тональность на более игривую: – Не слишком ли это резкое суждение для полицейского? Брунетти засмеялся и, чеканя слова, словно робот, ответил: – Вы правы, это недопустимо. Мы должны оставаться непредубежденными и уважать всех своих сограждан – ежесекундно, семь дней в неделю! Сделав короткую паузу, он тоже сменил тон на более легкомысленный: – Признаваться в том, что у него на уме, полицейский может только в кругу семьи и в разговоре с друзьями. Флавия посмотрела на него и с улыбкой коснулась его руки: – Спасибо, Гвидо. Брунетти подумал, что сейчас, наверное, самое подходящее время сказать ей то, на что он так долго не решался. – В этом деле есть еще один аспект, который нам стоило бы обсудить. – Полагаю, достаточно и того, что этот человек – сумасшедший и знает, где я живу, – сердито отозвалась Флавия. – Хватит с меня сюрпризов! – Это не станет для тебя сюрпризом, – произнес Брунетти, зная, что это неправда. – О чем ты? – спросила певица, быстро убирая руку от его руки. – Все мы почему-то решили, что твой поклонник – мужчина. Говорим о нем в мужском роде, хотя веских оснований для этого у нас нет. – Ну конечно это мужчина! – Флавия чуть повысила тон. – Женщины не разгуливают по городу, чтобы столкнуть другую женщину с моста. – Флавия! – начал Брунетти, прекрасно понимая, что рискует окончательно ее разозлить. Но как сказать это, чтобы не обидеть ее? С другой стороны, зачем тратить время на предположения и дополнительные вопросы? Не лучше ли сказать все как есть и будь что будет? – В прошлый свой приезд… вернее, последние два раза ты жила в Венеции с женщиной. Она отшатнулась так, словно опасалась удара, но смолчала. – Добавлю: с очень приятной женщиной. – Брунетти улыбнулся, но ответной улыбки не последовало. – Люди искусства на такое не обращают внимания, но это не обычный случай. Особенно если человек на чем-то зациклен.