Он выбрал «Войну и мир». Меня вполне устраивала «Гроздья гнева». Это было не так уж и плохо, я и мой отец сидящие в больничной палате. Читая. У меня ужасно чесались ноги. Иногда я просто глубоко дышал. Чтение тоже помогало. Иногда, я замечал, что папа изучает меня. Он спросил, снятся ли мне до сих пор эти сны. — Да, — ответил я. — Только теперь я ищу свои ноги. — Ты найдешь их. Мама ни разу не упомянула о разговоре, который состоялся у нас недавно. Она просто притворялась, что этого не было. Я не уверен, что я чувствую по этому поводу. Единственным плюсом во всем этом было то, что она не заставляла меня разговаривать. Она просто бегала туда-сюда, чтобы убедиться, что мне удобно. Мне не было удобно. Кому вообще может быть удобно, когда обе его ноги загипсованы? Мне во всем нужна была помощь. Я устал от судна. Я устал от инвалидного кресла. Но оно было моим лучшим другом. И моя мама тоже была моим лучшим другом. Она сводила меня с ума. — Мам, хватит мешкать. Ты заставляешь меня сказать слово на «б». Я серьезно. — Не смей говорить это слово при мне. — Клянусь, если ты не остановишься, то я скажу его. — Что за роль ты играешь? — Я не играю не какую роль, мама. — Я был в отчаянии. — Мам, мои ноги болят, а когда не болят, то чешутся. Они перестали давать мне морфий… — Это хорошо, — прервала мама. — Да, ладно, мам. Не хватало вам еще маленького наркомана, бегающего вокруг вас. — Будто бы я мог бегать. — Черт. Мам, я просто хочу побыть в одиночестве. Ты не против? Что я просто хочу побыть один? — Ладно, — сказала она. После этого она дала мне больше личного пространства. Данте больше не навещал меня. Он звонил два раза в день, просто чтобы поздороваться. Он подхватил простуду. Грипп. Мне было жаль его. Он звучал ужасно. Он сказал, что ему снятся кошмары. Я сказал, что мне тоже снятся кошмары. Однажды он позвонил и сказал: — Я хочу кое-что сказать тебе, Ари. — Хорошо, — сказал я. Но он так ничего и не сказал. — Что? — спросил я. — Не бери в голову. Это не важно. Я подумал, что, скорее всего, это значило очень много. — Ладно, — сказал я. — Хотел бы я, чтобы мы снова могли плавать. — Я тоже. Я был рад, что он позвонил. А еще я был рад, что он не смог прийти ко мне. Я не знаю почему. По какой-то причине я думал, что теперь моя жизнь станет другой. Я продолжал повторять это себе. Мне было интересно, какого было бы, если бы я лишился ног. Я вроде, как и лишился их. Но не навсегда. Просто на некоторое время. Я пытался ходить на костылях. Но у меня не получалось. Медсестры и мама предупреждали меня об этом. Думаю, я просто хотел убедиться сам. Просто это было невозможно, так как обе мои ноги и левая рука были в гипсе. Мне было сложно делать абсолютно все. Но самое ужасное это то, что мне приходилось использовать судно. Это было унизительно. Вот как можно описать это одним словом. Я даже не мог по-настоящему принять душ… И я не могу использовать две руки. Но зато я мог шевелить всеми пальцами. Это было хоть каким-то преимуществом. Я практиковался использовать инвалидное кресло без ног. Я назвал его Фиделем. Доктор Чарльз пришел навестить меня последний раз. — Ты подумал о том, что я сказал тебе? — Ага, — сказал я. — И? — И я думаю, что вы приняли действительно правильное решение, когда стали хирургом. Вы бы были ужасным психологом. — Значит ты всегда такой умник, да? — Всегда. — Что ж, тогда ты можешь ехать домой и быть занудой там. Как тебе такое предложение? Я хотел обнять его. Я был счастлив. Я был счастлив где-то секунд десять. А потом я начал беспокоится. Я поговорил с мамой. — Когда мы приедем домой, ты не должна суетится вокруг меня. — Зачем ты придумываешь все эти правила, Ари? — Никакой суеты. Вот и все. — Но тебе нужна помощь, — сказала она. — Но и побыть одному мне тоже надо. Она улыбнулась. — Старший брат следит за тобой. Я улыбнулся ей в ответ. Даже когда я хотел ненавидеть мою маму, я любил ее. Интересно, нормально ли это любить свою маму пятнадцатилетнему парню? Может быть. А может и нет. Я помню, как мы сели в машину. Мне пришлось лечь на заднее сиденье. Залезть в машину было очень сложно. Хорошо, что мой папа сильный. Все было так сложно, и мои родители боялись причинить мне боль. В машине никто не проронил и слова. Я смотрел в окно и искал птиц. Я хотел закрыть глаза и позволить тишине полностью поглотить меня. ШЕСТЬ На следующее утро, после того, как я приехал домой, мама помыла мне голову. — У тебя такие красивые волосы, — сказала она. — Думаю, я отращу их, — сказал я. На самом деле, у меня не было выбора. Поездка в парикмахерскую была бы просто кошмаром. Она протерла меня мочалкой. Я закрыл глаза и сидел смирно, пока она брила меня. Как только она ушла, я расплакался. Мне еще никогда не было так грустно. Мне никогда не было так грустно. Никогда. Мое сердце болело даже больше ног. Я знал, что мама слышит меня. Но у нее хватило приличия оставить меня в покое.