Мы с Данте сидели на крыльце. Нам обоим нравилось проводить время на крыльце. Мы особо не разговаривали. Думаю, мы просто не знали, что друг другу сказать. И тут мне в голову пришла мысль. Я играл со своими костылями. — Твой альбом для рисования у меня под кроватью. Не принесешь его? Данте заколебался. А потом кивнул. Он пошел в дом, а я остался ждать его. Когда он вернулся, он протянул мне альбом. — Я должен кое в чем признаться, — сказал я. — В чем? — Я не смотрел на рисунки. Он ничего не ответил. — Мы можем посмотреть на них вместе? — спросил я. Он снова ничего не сказал, так что я просто открыл альбом. Первый рисунок был автопортретом. Он читал книгу. На втором рисунке был изображен его отец, который также читал книгу. А потом был еще один автопортрет. Просто его лицо. — На этом рисунке ты выглядишь грустно. — Возможно, в этот день не было грустно. — Тебе грустно сейчас? На этот вопрос он снова не ответил. Я перевернул страницу и увидел рисунок меня. Я ничего не сказал. На следующих рисунках тоже был я. Он сделал их в один день. Я осторожно рассматривал их. В этих рисунках не было ничего небрежного. Совсем ничего такого. Они были точными и полными его чувств. Но в то же время они были спонтанными. Данте молчал. — Они правдивые, — сказал я. — Правдивые? — Правдивые и настоящие. Однажды ты станешь великим художником. — Однажды, — сказал он. — Слушай, ты не должен оставлять альбом у себя. — Ты подарил его мне. Он мой. Это все, что мы сказали. А потом мы снова начали сидеть молча. Мы даже не попрощались. Не по-настоящему. Мистер Кинтана поцеловал меня в щеку. Он всегда так делал. Миссис Кинтана положила руку на мой подбородок и приподняла мою голову вверх. Она посмотрела мне прямо в глаза, будто хотела напомнить мне, о том, что говорила мне в больнице. Данте обнял меня. Я обнял его в ответ. — Увидимся через несколько месяцев, — сказал он. — Да, — ответил я. — Я буду писать. Я знал, что он будет. Но я не был уверен, что буду писать ему в ответ. Когда они ушли, я и мои родители сели на крыльце. Начался дождь. А мы сидели и наблюдали за ним в тишине. Я продолжал представлять Данте, стоящим под дождем и держащим птицу с поломанным крылом. Я не мог разобрать, улыбался он или нет. А что, если бы он потерял свою улыбку? Я закусил губу, чтобы не расплакаться. — Я люблю дождь, — прошептала мама. Я тоже люблю дождь. Я тоже. Я чувствовал себя самым грустным парнем во Вселенной. Лето приходит и уходит. Оно пришло и ушло. И наступил конец света. Часть ІV: БУКВЫ НА СТРАНИЦЕ Есть слова, которые я никогда не научусь произносить. ОДИН Первый день школы. Старшая школа Остина, 1987. «Что с тобой произошло, Ари?» На этот вопрос я мог ответить двумя словами. «Несчастный случай». Джина Наварро подсела ко мне за ленчем и спросила: — Несчастный случай? — Ага, — ответил я. — Это не ответ. Джина Наварро. Каким-то образом она начала меня преследовать, потому что она знает меня с первого класса. Единственное, что я знал о Джине, это то, что она не любит простых ответов. Жизнь — это сложная вещь. Это было ее девизом. Что сказать? Что сказать? Я ничего не сказал. Я просто посмотрел на нее. — Ты никогда не изменишься, не так ли, Ари? — Изменения переоценивают. — Откуда тебе знать? — Да, откуда мне знать. — Я не уверенна, что ты мне нравишься, Ари. — Я тоже не уверен, что ты мне нравишься, Джина. — Ну, не все отношения основаны на симпатии. — Думаю нет. — Слушай, я самый близкий человек, с которым у тебя были долговременные отношения. — Ты сводишь меня с ума, Джина. — Не вини меня в своей меланхолии. — Меланхолии? — Послушай. Твое отстойное настроение — это только твоя вина. Просто взгляни на себя. Ты запутался. — Я запутался? Иди прогуляйся, Джина. Оставь меня в покое. — Вот в чем твоя проблема. Ты слишком много времени проводишь наедине с собой. Ты должен общаться. — Я не хочу, — я знал, что она не собирается отступать.