Но правда была в том, что я ему соврал. Книга мне понравилась. Это было лучшее, что я когда-либо читал. Когда мой отец увидел, что я читаю, он сказал, что это одна из его любимых книг. Я хотел спросить его, он прочел её до Вьетнама или уже после возвращения. Но задавать вопросы моему отцу было бесполезно. Он никогда на них не отвечает. Я понял, что Данте читает, потому что ему нравиться читать. А я читал, потому что мне больше нечем было заняться. Он анализирует прочитанное. А я просто читаю. Мне кажется, что мне пришлось чаще заглядывать в словарь, чем ему. Я был темнее его. И я говорю не только о цвете кожи. Он сказал, что у меня трагическое видение жизни. — Вот почему тебе нравиться Человек Паук. — Я просто на половину мексиканец, — ответил я, — а мексиканцы все пессимисты. — Может быть и так, — сказал он. — А ты оптимистичный американец. — Это оскорбление? — Возможно, — сказал я. Мы рассмеялись. Мы постоянно смеялись. Мы были совсем разные. Я и Данте. Но у нас было и кое-что общее. Наши родители не разрешали нам смотреть телевизор. Они считали, что он оказывает на нас плохое влияние. Мы оба выросли, выслушивая лекции типа: Ты же мальчик! Иди, развейся! Перед тобой лежит целый мир… Данте и я были последними парнями в Америке, которые выросли без телевизора. Однажды он спросил меня: — Ты думаешь, наши родители правы, говоря, что перед нами открыт весь мир? — Я сомневаюсь, — ответил я. Он рассмеялся. Вдруг мне пришла в голову мысль. — Давай прокатимся на автобусе и все увидим. Данте улыбнулся. Нам обоим нравилось ездить на автобусе. Иногда мы часами катались по кругу. — Богатые люди не ездят на автобусе, — сказал я Данте. — Вот поэтому нам так нравиться. — Может быть, — сказал я. — А мы бедные? — Нет. Если бы мы сбежали из дома, то мы бы стали бедными. Меня удивили его слова. — А ты бы сбежал? — спросил я. — Нет. — А почему нет? — Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе свой секрет? — Конечно. — Я безумно люблю своих родителей. Это заставило меня улыбнуться. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил что-то подобное про своих родителей. Кроме Данте. А потом он шепнул мне на ухо: — Я думаю, что у той дамы, что сидит напротив нас, любовная интрижка. — Откуда ты узнал? — прошептал я. — Зайдя в автобус, она сняла свое обручальное кольцо. Я кивнул и улыбнулся. Мы сочиняли истории и про других пассажиров. Мы знали, что они тоже придумывали истории про нас. Я очень редко сближаюсь с людьми. Я предпочитаю оставаться одиночкой. Я играю в баскетбол, в бейсбол и даже состою в клубе Бойскаутов, но я почти не общаюсь с другими парнями. Я никогда не чувствовал себя частью их мира. Парни. Я наблюдал за ними. Изучал их. В конечном итоге я не нашел в них для себя ничего интересного. На самом деле, я только еще больше разочаровался. Может я был немного высокомерным. Но я так не думаю. Я просто не понимал, как с ними разговаривать, как чувствовать себя комфортно в их окружении. Общение с другими парнями не заставляло меня чувствовать себя умнее. Общение с другими парнями заставляло меня чувствовать себя глупым и неполноценным. Это было, словно они все состояли в одном клубе, а я нет. Когда я стал слишком взрослым для бойскаутов, я сказал отцу, что не хочу больше этим заниматься. Я больше этого не выдержу. — Потерпи ещё год, — сказал мне он. Отец знал, что иногда я люблю подраться. Он часто читал мне лекции о физическом насилии. Он пытался оградить меня от влияния школьных группировок. Он не хотел, чтобы я стал таким как мой брат, который сидит в тюрьме. Именно из-за моего брата, о чьём существовании даже не упоминалось, я должен был быть примерным бойскаутом. Это отстой. Почему я должен быть хорошим мальчиком только потому, что у меня плохой брат? Ненавижу эту семейную математику. Я уступил отцу. Я решил потерпеть еще один год. Я ненавидел это, кроме того, что я научился делать искусственное дыхание. Мне не очень нравилось дышать в чей-то рот. Это выводило меня из себя. Но по какой-то причине, меня восхищало то, что ты можешь заставить сердце вновь забиться. Я не совсем понимал, как это работает. Но после того как я получил нашивку за то, что научился оказывать первую помощь, я ушел из бойскаутов. Придя домой, я отдал нашивку отцу. — Я думаю, что ты совершаешь ошибку, — вот и все, что сказал мне отец. Я не собирался садиться в тюрьму. Именно это я и хотел ему сказать, но вместо этого фыркнул: — Если ты заставишь меня вернуться к бойскаутам, то клянусь, я начну курить. Отец посмотрел на меня, и сказал: — Это твоя жизнь. Будто так и было. Еще одна особенность моего отца, это то, что он никогда не читает лекции. И это меня бесило. Он не был злым. И у него был хороший характер. Он всегда высказывал свое мнение короткими фразами: «Это твоя жизнь», «Просто попробуй», «Ты действительно уверен, что этого хочешь?» Почему он не может просто поговорить? Как я могу узнать его поближе, если он не хочет со мной общаться? Меня это раздражало. В целом жилось мне хорошо. У меня даже были друзья в школе. Типа того. Я не пользовался дикой популярностью. Этого просто не могло произойти. Быть популярным, значит убедить людей в том, что ты веселый и интересный. А я просто не любил играть на публику. Раньше я общался с братьями Гомес. Но они переехали. Еще была пара девчонок, Джина Наварро и Сьюзи Берд, которым доставляло удовольствие надо мной издеваться. Девчонки. Они тоже были загадкой. Весь мир был загадкой. Хотя, думаю, что не все было так плохо. Может быть, я и не был всеобщим любимчиком, но и не был тем парнем, которого все ненавидят. Я мог за себя постоять. Поэтому меня и оставляли в покое. Я был почти невидимый. И я думаю, мне это нравилось. Но потом появился Данте. ПЯТЬ После моего четвертого занятия по плаванию, Данте пригласил меня к себе в гости. Он жил меньше чем в квартале от бассейна в большом старом доме напротив парка. Он представил меня своему отцу, учителю английского. Я никогда не встречал американца мексиканского происхождения, который преподает английский язык. Я даже не знал, что такие существуют. Да он и не выглядел как профессор. Он был молодым, привлекательным и добродушным, казалось, что какая-то его часть так и осталась мальчишкой. Он был похож на мужчину, влюбленного в жизнь. Не то, что мой отец, который сторонится окружающего мира. В моем отце была какая-то мрачность, которую я не понимал. В отце Данте совершенно не было такой мрачности. Даже его черные глаза, казалось, были полны света. В тот день, когда я познакомился с отцом Данте, он был одет в джинсы и футболку. Он сидел в кожаном кресле в своем кабинете и читал книгу. Я не встречал ни одного человека, у которого дома был личный кабинет. Данте подошел к своему отцу и поцеловал его в щеку. Я бы никогда так не сделал. Ни за что. — Пап, ты сегодня не побрился. — Сейчас же лето, — сказал его отец. — Это значит, что тебе не надо работать. — Это значит, что я должен закончить писать свою книгу. — Написание книги — это не работа.