— Ари, все намного сложнее, чем ты думаешь. — В каком смысле? — У твоей мамы был срыв, — я слышал, что он курил. — Что? — Ты был у тети Офелии намного дольше, чем лето. Ты был там девять месяцев. — Мама? Я не могу… Это просто… Мама? У мамы был… — я хотел попросить у папы сигарету. — Она очень сильная, твоя мама. Но, я не знаю, в жизни нет логики, Ари. Все было так, будто твой брат умер. Твоя мама стала другим человеком. Я едва ли узнавал ее. Когда они осудили его, она просто развалилась на части. Она была безутешной. Ты понятия не имеешь, как сильно она любила твоего брата. Я не знаю, что делать. И иногда, даже сейчас, я хочу спросить: «Это прошло? Прошло?» Когда она вернулась ко мне, Ари, она казалась такой хрупкой. И спустя недели и месяцы, она снова стала собой. Она снова стала сильной и… Я слушал, как мой папа плакал. Я припарковала машину на обочине. — Мне жаль, — прошептал я. — Я не знаю. Я не знал этого, папа. Он кивнул. Он вышел из машины, и просто стоял на жаре. Я знал, что он пытался взять себя в руки. Как комната, в которой нужно навести порядок. Я оставил его наедине с собой. Но потом, я решил, что хочу быть с ним. Я решил, что мы слишком часто оставляли друг друга. И это убивало нас. — Пап, иногда я ненавидел вас с мамой, потому что вы притворялись, что он был мертв. — Я знаю. Мне жаль, Ари. Мне жаль. Мне жаль. Мне жаль. ТРИНАДЦАТЬ К тому времени, как мы добрались до Тусона, моя тетя Офелия была мертва. На похоронах не было ни одного свободного места. Было очевидно, что она была горячо любима. Всеми кроме ее семьи. Мы были единственными на похоронах. Моя мама, мои сестры, я и мой папа. Люди, которых я не знал, подошли ко мне. — Ари? — спрашивали они. — Да, я Ари. — Твоя тетя обожала тебя. Мне было так стыдно. За то, что я очень редко вспоминал ее. Мне было так стыдно. ЧЕТЫРНАДЦАТЬ После похорон мои сестры вернулись домой. Мы с мамой и папой остались. Родители закрыли тетин дом. Мама точно знала, что надо делать, и для меня было почти невозможно представить ее на грани здравого смысла. — Ты постоянно следишь за мной, — сказала она однажды ночью, когда мы смотрели в окно на подходящую бурю. — Разве? — Ты очень тихий. — Для меня тишина — нормальное явление. — Почему они не приехали? — спросил я. Мои тети и дяди? Почему они не приехали? — Им не особо нравилась твоя тетя. — Почему? — Она жила с женщиной. Много лет. — Фрэнни, — сказал я. — Она жила с Фрэнни. — Ты помнишь? — Да. Немного. Она была милой. У нее были зеленые глаза. И она любила петь. — Они были вместе, Ари. Я кивнул. — Хорошо, — сказал я. — Тебя это не волнует? — Нет. Я продолжал играть с едой на тарелке. Потом поднял взгляд на отца. Он ответил еще до того, как я успел задать вопрос. — Я любил Офелию, — сказал он. — Она была умной и порядочной. — Для тебя было важно, что она жила с Фрэнни. — Некоторым людям это было важно, — сказал он. — Твои тети и дяди, Ари, они просто не могли. — Но для тебя это не было важно? На лице моего отца появилось странное выражение, будто он старался сдержать гнев. Я догадался, что его гнев был нацелен на семью моей мамы, а еще я знал, что его гнев был бесполезным. — Если бы это было для нас важно, думаешь, мы бы оставили тебя с ней? — он посмотрел на маму. Мама кивнула. — Когда мы вернемся домой, — сказала она, — Я хочу показать тебе фотографии твоего брата. Ты не против? Она наклонилась и вытерла мои слезы. Я не мог говорить. — Мы не всегда принимаем правильные решения, Ари. Мы делаем лучшее, что можем. Я кивнул, но у меня не было слов, и по моему лицу продолжали бежать слезы, будто внутри меня была целая река. — Думаю, мы причинили тебе боль. Я закрыл глаза, чтобы остановить слезы. А потом я сказал: — Думаю, я плачу, потому что счастлив. ПЯТНАДЦАТЬ Я позвонил Данте, и сказал, что мы вернемся через несколько дней. Я ничего не рассказал ему о моей тете. Кроме того, что она оставила мне дом. — Что? — спросил он. — Ага. — Ух ты. — Это точно. — А дом большой?