— Думаю, что мой папа не говорил мне этого, ели все было не так. — Хорошо, — сказал я. — Это что так важно? — Видишь. Ты расстроен. — Я просто был не в настроении, чтобы встретится с твоим другим Даниэлем." — Что он тебе сделал? — Ничего. Мне просто не нравится этот парень. — Почему мы не можем все быть друзьями? — Этот ублюдок оставил тебя там умирать, Данте. — Мы говорили об этом. Все нормально. — Тогда хорошо. Отлично. — Ты ведешь себя странно. — Данте, иногда ты полон дерьма, ты это знаешь? — Послушай, — сказал он. — Мы собираемся на какую-то вечеринку сегодня вечером. Я хотел бы, чтобы ты пришел. — Я дам тебе знать, — сказал я и повесил трубку. Я спустился в подвал и тренировался в течение нескольких часов. Я тренировался и тренировался, пока не понял, что каждая частичка моего тела невыносимо болит. Боль была не такой уж плохой. Я принял душ, а потом лег на кровать и просто лежал. Должно быть, я заснул. Когда я проснулся, голова Легс лежала на моем животе. Я гладил ее, пока не услышал голос моей мамы. — Ты голоден? — Нет, — сказал я. — Правда. Я не голоден. — Ты уверен? — Да. Который сейчас час? — Шесть тридцать. — Вау. Кажется, я сильно утомился. Она улыбнулась мне. — Может быть, во всем виноваты физические упражнения? — Наверно. — Что-то не так? — Нет. — Ты уверен? — Я просто устал. — Ты слишком много тренируешься, тебе не кажется? — Нет. — Когда ты расстроен, ты тренируешься. — Это еще одна из твоих теорий, мама? — Это больше, чем теория, Ари. ВОСЕМНАДЦАТЬ — Данте звонил. Я ничего не ответил. — Ты собираешься перезвонить ему? — Конечно. Ты знаешь, что в течение последних четырех или пяти дней ты просто хандрил, слоняясь по дому, и тренировался. Это все, чем ты занимаешься. Хандрить. Я вспомнил о том, как меня всегда называла Джина — «Мальчик-меланхолия». — Я не хандрю. И я не только тренировался. Я читал. И я думал о Бернардо. — В самом деле? — Да. — И что ты думал? — Я думал, что хочу написать ему. — Он возвращает все мои письма. — Серьезно? Может быть, он не вернет мои. — Может быть, — сказала она. — Стоит попробовать. Почему бы и нет? — Ты перестала ему писать? — Да, я перестала, Ари. Это слишком больно. — Это имеет смысл, — сказал я. — Только не слишком разочаровывайся, Ари, хорошо? Не следует ожидать слишком многого. Твой отец однажды пришел навестить его. — И что случилось? — Твой брат не захотел его видеть. — Он вас ненавидит? — Нет. Я не думаю, что это так. Я думаю, что он зол на себя. И я думаю, что ему стыдно. — Он должен переступить через это. — Я не знаю, почему, но я ударил стену. Мама внимательно смотрела на меня. — Прости, — сказал я. — Я не знаю, почему я это сделал. — Ари? — Что? В ее лице что-то изменилось. Появился серьезный, обеспокоенный взгляд. Она не сердилась, но ее взгляд был строгим. — Что случилось, Ари? — Ты спрашиваешь так, будто у тебя опять есть какая-то теория по поводу меня. — Поверь мне, так и есть, — сказала она. Но ее голос был таким красивым, добрым и сладким. Она встала из-за кухонного стола и налила себе бокал вина. Потом она достала две бутылки пива и поставила одну из них передо мной. Вторую она поставила на центр стола.