23 До праздников оставалась неделя. Перед обедом на голом столе появились два небольших ящика с апельсинами, которых в этом доме прежде не видывали. Сбоку стояла коробка с уложенными в несколько рядов банками консервов: несколько рыбных, с тунцом, большая часть — мясных. Наверное, кто-то приходил утром, после того как мы с Адрианой ушли в школу, чтобы принести запоздалые соболезнования. Несколько раз я почувствовала другой цитрусовый запах, такой легкий и неопределенный, что, вероятно, он мне просто почудился. Джузеппе сидел в углу и хныкал: он откусил кожуру апельсина и убедился в том, что она горькая. Не выходя из комнаты, мать заявила, что у нее болит голова и она ничего не готовила, после чего велела открыть на обед банку консервов и хорошенько приглядывать за ребенком. Несколько дней назад мать снова стала понемногу заниматься домашними делами, но время от времени неожиданно уходила к себе в спальню и часами лежала с открытыми пустыми глазами. Я очистила Джузеппе апельсин с того места, где остался след его зубов, отделила дольку и дала ему. Он заморгал и скривил губы: сок показался ему слишком кислым. Но потом, когда он распробовал сладость апельсина, стал требовать еще. Адриана открыла мясные консервы, и мы съели их прямо из банки, по очереди выуживая кусочки вилками. После того как сестра спустилась с ребенком к вдове, я осталась одна. В родительской спальне царила тишина. После обеда никаких дел по дому у меня не было, я бродила от стены к стене, скучая и не находя себе места. Целая куча ярких фруктов на столе. Моя приморская мать была помешана на витамине С и, когда я занималась балетом, всегда давала мне перед уроком, прямо в машине, два уже очищенных апельсина. Они очень полезны перед физической нагрузкой, говорила она. Внезапно меня осенила одна мысль, и я пошла прямиком к шкафу. Нашла сумку, набитую обувью, которую в августе привезла с собой; все лежало вперемешку, и я стала рыться внутри. Пальцы сами по памяти нащупали в глубине балетные пуанты, я пошла на кухню и надела их к своей обычной клетчатой юбке. Атласные ленты были потертыми и немного испачкались. Пальцы ног сразу заныли, как бывало всегда после перерыва на летние каникулы. Из окна на мои ноги падал ромб холодного света. Я потрогала подъем, потом мышцы икр: они ослабели без тренировки. Но пока что были на месте. Слегка держась за спинку стула, я попыталась, став в пятую позицию, подняться на пуанты и сделала батман тандю, завершив его плие. — Я так и сказала, что тебе нужно вернуться в город и поступить в старшую школу, это будет хорошо, — раздался с порога голос матери. Она стояла, разведя ладони, на лице было почти восхищение. — Сегодня утром приезжала Адальджиза, и мы говорили о тебе. Но мы с твоим отцом и сами об этом думали, так что эта всезнайка Перилли могла бы помолчать. Здесь ты только время зря теряешь, ничего у тебя не получится. В будущем октябре тебе надо пойти в хорошую школу. Адальджиза согласна. Этот запах, смешанный с ароматом апельсинов, мне вовсе не почудился. — Значит, они меня забирают… — проговорила я сдавленно, не в силах разжать зубы. Я села, ноги стали ватными и не держали меня, так что делать экзерсисы я бы все равно не смогла. — Нет, не забирают, но в конце лета мы подумаем, как устроить тебя в городе. — Почему она приехала, когда меня не было дома? Не могла подождать? — Синьора, которая ее привезла, очень торопилась. Адальджиза поздно узнала о моем бедном сыне и хотела его навестить. — Как это — поздно узнала? Отец ведь был на похоронах! — Дядя, — поправила она. — Понимаешь, он ей не сказал. — Странно. Как она себя чувствует? — Ну, вроде неплохо, — торопливо ответила она, почти отвернувшись от меня. — Ты видела, сколько всего она нам привезла? Надо убрать на место. Она сняла коробку со стола, поставила в подвесной шкаф. Как обычно, она замкнулась в себе, не желая ничего обсуждать. Мои вопросы не доходили до нее. Она что-то забормотала себе под нос: эта привычка появилась у нее после того, как она немного оправилась после смерти Винченцо. Обращаясь к консервным банкам, она спросила, что в них, посетовала, что полка слишком высокая, ей самой не дотянуться, а ее бедного сына сейчас нет. Я сидела на стуле, не помогая ей, и чувствовала, как внутри меня постепенно поднимается ярость. Сначала она лишила меня сил, потом высосала кровь из каждой вены. Я сняла пуанты, чувствуя себя усталой, как изможденная старуха. Разгладила атласные ленты, понюхала свои балетные туфли, пытаясь уловить свой прежний, беззаботный запах. Внезапно, словно мне вкололи какое-то быстродействующее средство, я ощутила в себе разрушительную силу. Протянула руку и схватила первое, что попалось, — апельсин. Он был мягким, чуть подгнившим сбоку. Я вцепилась в этот апельсин загрубевшими пальцами, проткнула его до середины и продолжала давить, пока не прорвала кожуру с другой стороны. Я трясла рукой с апельсином, оранжевым, как солнце. Сок стекал по моему запястью, намочил блузку. Не помню, когда я не глядя кинула его в стену, но он пролетел в нескольких сантиметрах от ее головы. Она даже не успела обернуться, когда я спихнула со стола ящик, и фрукты раскатились по полу в разные стороны. — Ты с ума сошла? Эй, что на тебя нашло? — Я не посылка, чтобы переправлять меня то туда, то сюда! Я хочу встретиться с матерью, ты сейчас же скажешь мне, где она, и я поеду туда. Одна. — Я стояла перед ней, и меня трясло. — Я не знаю, где она, в старом доме ее точно нет. Я двинулась на нее и прижала к раковине. Взяла за плечи, обтянутые черной материей, и встряхнула, даже не посмотрев на нее. — Тогда я пойду к судье и на всех вас заявлю. Скажу, что вы перекидываете друг другу дочь, как будто я вам мячик. Я выбежала из дома и осталась на улице. Вскоре спустились холодные сумерки, и я замерзла. Сидела в укромном уголке во дворе перед домом и смотрела, как загораются окна, а за ними суетливо двигаются безликие женские фигуры. Те, что рожали детей и дорожили ими, были, в моих глазах, нормальными матерями. В пять часов дня они уже начинали готовить ужин, стряпали основательную, сытную еду, необходимую в это время года. С течением лет я перестала даже примерно понимать, что в моем случае значит «нормальная», и теперь действительно не знаю, которая из двух моя мать. Мне ее не хватает, как может не хватать жизненных сил, надежного убежища, уверенности в завтрашнем дне. Это пустота, от которой не избавиться, она мне хорошо знакома, но непреодолима. Заглядывая внутрь себя, я обнаруживаю унылый пейзаж, который ночью лишает меня сна и населяет призраками то небольшое пространство, что осталось за его пределами. Единственная мать, которую я никогда не теряла, — это мой страх. В тот вечер Адриана вышла меня искать. Но оба уличных фонаря во дворе перегорели, а она побоялась заходить в сумрачную зону, держалась поблизости от двери и звала меня, обращаясь к темноте. Сопротивляться этим мольбам умирающего котенка было непросто, но я пыталась. Мне было видно, что она выскочила наружу без пальто и теперь притопывала ногами и терла руки, чтобы не окоченеть. Уходи, возвращайся домой, беззвучно умоляла я, но внутри себя просила о другом: останься еще, дождись, пока я буду готова. Она словно услышала меня и внятно ответила сразу на все вопросы: — Если ты не вернешься, я останусь здесь и заболею, и ты будешь в этом виновата. У меня уже капает из носа. Я еще немного потянула время, потом сдалась. Шагнула в мутный ореол света, и она увидела меня, помчалась навстречу и обняла. — Ты меня чуть не угробила… — сказала она, потирая застывшую спину. — Когда ты решила сбежать, ты обо мне подумала? Я была не голодна и сразу пошла спать. Через закрытую дверь до меня доносились голоса на кухне. Вдруг кто-то вошел в комнату, и я притворилась, будто сплю. Это была мать. Я узнала ее по шарканью тапок. Она, должно быть, почувствовала, что я не сплю. — Положи на грудь, не то заболеешь, — сказала она и отвернула угол одеяла. Она нагрела в духовке кирпич и обернула его полотенцами, чтобы я не обожглась. Из-под груза, лежавшего на груди, по телу начало разливаться тепло и ощущение блаженства и скоро дошло до самого сердца. Теперь оно билось спокойно. Она молча удалилась, а я погрузилась в короткий глубокий сон. Жара не было. 24 Я поняла, что наступило Рождество по тому, что начались школьные каникулы и в полночь зазвонили колокола. Я слушала их перезвон, лежа в кровати: на службу мы не пошли и рыбу в сочельник не готовили. Мы ели поджаренный хлеб, и мне он понравился больше, чем запеченный под соусом угорь, которым меня кормили в прежние годы. Мне он всегда казался каким-то липким, но приходилось съесть хоть немного из уважения к традиции: так хотела моя мать. Утром соседские женщины вспомнили о нашем недавнем горе, и каждая принесла нам что-нибудь на праздничный обед: суп из артишоков с сыром, запеканку с фрикадельками, запеченную индейку в желе. Хозяева кирпичного завода только вечером двадцать четвертого декабря решили выдать рабочим зарплату за один месяц, хотя задолжали много больше, и отец по пути домой зашел в магазин и купил две пластины нуги. Мы порезали мясо, съели его, потом, хрустя орешками, с удовольствием лакомились нугой и засиделись за столом дольше обычного. Адриана жевала энергичнее и громче всех. Внезапно она вскрикнула и вскочила, схватившись за челюсть. Я пошла за ней в комнату: она сидела и плакала. Она широко открыла рот и положила указательный палец на наполовину почерневший молочный зуб. Какой-то светлый осколок, скорее всего кусочек миндаля, застрял в дырке, пробудив боль, которая уже некоторое время то появлялась, то затихала. Чтобы удалить кусок ореха, Адриана поковырялась в дупле зубочисткой, которую носила в кармане, потом сунула ее мне под нос: — Понюхай, как воняет. Я такая несчастная, он все никак не выпадет. Лучше ты его вырви, а то у меня в этот раз никак не получается. Я боялся сделать ей больно, но она настаивала. Зуб, как оказалось, держался на десне только с одной стороны и немного шатался, но выпадать ему было еще рано. Я попыталась надавить на него пальцем, но ничего не вышло. Не получилось и подцепить его нитью: я дергала, и в руках у меня всякий раз оставалась пустая петля. — Тебе нужен инструмент, — подсказала она. Мы отправились на кухню. Остальные уже ушли, нас ждала только куча грязной посуды в раковине. Я стала открывать ящики один за другим, не представляя себе, что ищу, просто разглядывая разные предметы. Нож? Нет, только не это, испуганно решила я. Вилка? Мы подошли к окну: зимнее солнце уже склонялось к закату. Адриана подставила мне нижнюю челюсть. Я поддела крайним острием зуб с той стороны, которая уже отделилась от десны. Адриана замерла и притихла, ее руки застыли в воздухе. Я глубже просунула зубец и заглянула ей в глаза: в них я увидела боль. Зрачки расширились, она по-прежнему не шевелилась. Затаив дыхание, я резко дернула вилку вверх. Зуб выскочил и провалился прямо в горло, а из десны фонтаном брызнула кровь. Кашляя и сдавленно вскрикивая, Адриана освободилась от чужеродного предмета, выплюнув его мне на ладонь вместе с длинной струйкой крови. Затем она, сцедив красную слюну, промокнула ранку тряпкой. Вечером я плакала в подушку. Кто удалял ей молочные зубы, когда меня здесь не было? Она услышала и спустилась. Я рассказала ей о последней встрече двух моих матерей, которая случилась неделей раньше, и о том, что они решили переселить меня назад. — Ты что, уезжаешь? — в ужасе спросила Адриана. — Не сейчас, а в сентябре, когда пойду в старшую школу. — Разве ты не этого хотела? — спросила она, немного помолчав. В ее неожиданно взрослом голосе я услышала легкий упрек, правда, мягкий, даже ласковый. — Конечно, они насильно вернули тебя сюда, но мы тебе не нравимся. Ты Арминута и поэтому плачешь каждую ночь, ворочаешься под одеялом, не можешь уснуть. Разве ты не рада, что возвращаешься в город? — Я уже ни в чем не уверена, совсем запуталась. Никто мне не говорит, где я буду жить. Моя мать найдет мне место, возможно, в интернате при монастыре. — Ты с ума сошла! В интернатах начальство все чокнутое, просто ужас! Они даже нижнее белье проверяют. — С чего ты взяла? — Есть тут один тип, живет за пекарней. Он такое рассказывает! — Монахини меня волнуют меньше всего, — пробормотала я, проведя рукой по ее волосам. — Я тебя больше не увижу, — всхлипнула я. Мы вместе немного погоревали, потом она выпрямилась и подпрыгнула, приземлившись на середину кровати. — Почему они таскают тебя с места на место, куда им в голову взбредет? Слушай, хватит им подчиняться, ты должна взбунтоваться, — убеждала она меня, тряся за плечо. — Как? — Пока не знаю, мне нужно подумать. А пока что поклянись, что мы больше не расстанемся. Если ты уедешь, я поеду с тобой. Он скрестила указательные пальцы и поцеловала каждый из них сверху и снизу, быстро вертя руками. Я смутно видела ее в темноте. И дала клятву, как она. Я обняла ее, и она быстро уснула, прижавшись спиной к моей груди. Ее позвонки напоминали зерна четок. Когда она описалась, я продолжала лежать неподвижно, хотя мокрое тепло разлилось у меня под животом. Время от времени она вздрагивала, один раз даже засмеялась, наверное, ей что-то приснилось. В другие ночи ее тело, разморенное сном, успокаивало меня, но только не той ночью. Мне не было никакого дела ни до собственных тревог, ни до своего неопределенного будущего. Теперь я беспокоилась только об Адриане и Джузеппе. Я их приручила. Дав клятву несколько минут назад, я уже не верила, что смогу ее сдержать. Не верила, что мы останемся вместе. В сентябре я должна буду уехать из поселка — одна. Каково им обоим будет без меня? Она, скорее всего, как-нибудь выкрутится, а малыш? Он все еще ползает и даже не говорит «мама» и «папа». Чтобы помочь ему, я медленно произносила слоги, сильно выпячивая или округляя губы, но его внимания хватало ненадолго. Он был не готов. * * * В том доме, где сейчас живет Джузеппе, он разговаривает с одним работником, но только с ним одним, и когда тот уходит в отпуск, мой брат все это время молчит. Тогда они сообщают мне. Всякий раз, приезжая к нему, я привожу бумагу и карандаши, твердые и мягкие, он рассматривает их и один за другим щупает грифели указательным пальцем. — Хорошие, — говорит он мне и добавляет серьезно: — А вот работы за этот месяц. Обычно он изображает свои руки, которые рисуют сами себя: правая работает, а левая придерживает лист бумаги. А еще бегущих животных — собак или скачущих галопом лошадей: он ловит тот момент, когда они несутся в воздухе, не касаясь земли.