— Кто? — Адальджиза с сыном. — Не знаю я, куда она умотала со своим ребенком, оттого до сих пор и не поздравила. Она вытерла губкой стол, собрала капли с пола. — Слушай, хватит того, что эта ничего не ест, ты хоть не дури. Взобью тебе яйцо, а то нехорошо, все-таки Рождество. Прежде чем она начала готовить, я ушла. * * * Мы с Адрианой несколько дней не разговаривали, но я постоянно чувствовала на себе ее испытующий виноватый взгляд. Она редко ходила к вдове, все крутилась возле меня, держась на расстоянии. Однажды вечером я читала в постели, и книга выпала у меня из рук. Она была куда проворнее меня: по-кошачьи ловко спустилась по лесенке и подняла книгу. — Интересно? — спросила она, заглянув под обложку. — Надеюсь. Я только начала. Она опустилась на колени на пол, перелистала несколько страниц. — Вот черт, ни одной картинки. Ты мне ее дашь, когда закончишь? Я знаю, если ты читаешь какой-нибудь роман, значит, мне тоже нужно его прочитать. — Ладно, — сказала я, и она вернулась к себе наверх, светясь от радости. Она прекратила голодовку, а я, как могла, сражалась с едой, которая на вкус казалась мне горькой, как лекарство. Я ела ровно столько, сколько было необходимо, чтобы не привлекать к себе внимания. Перед отъездом я оставила книгу на подушке Адрианы. Ее не было дома, и я ушла не попрощавшись. Едва я миновала площадь, как услышала за спиной знакомые шаги: она догоняла меня и совсем запыхалась. — Мария как банный лист, зовет меня каждую минуту. Просила меня помочь ей передвинуть мебель, но я сбежала. Она взялась за вторую ручку сумки, которую я несла, чтобы разделить тяжесть на двоих. Мы направились дальше, к остановке, и теперь шли, как бы держась за руки. — Наверное, я иногда слишком много говорю, — призналась она, задыхаясь на подъеме. — Ты не виновата в том, что сказала правду. Такую неправильную правду. Поставив ногу на ступеньку автобуса, я повернулась и посмотрела на нее: — Как приеду, спрошу у синьоры, сможет ли она найти для тебя место. Ты права, она добрая. Это был не самый срочный вопрос, который вертелся у меня на языке, когда синьор Джорджо открыл мне дверь. Он был дома один, его жена и дочь находились в больнице. Сандра сломала ногу, хотя нигде не падала, думаю, кость просто не выдержала ее веса. Ее собирались выписать на следующее утро, а на эту ночь мать осталась с ней, так что разговор пришлось отложить. Я позвонила Патриции, и она пригласила меня поужинать с ними: с тех пор как я вернулась в город учиться, время от времени мы с ней виделись. Как раз в тот момент, когда я надевала пальто, собираясь выходить, синьора Биче повернула ключ в замке. Она спешила — заехала домой только для того, чтобы что-то взять. Из вежливости я спросила ее о Сандре, но даже не услышала ответ: в тот момент она меня не волновала. — Я потеряла номер телефона моей тети. Вы не могли бы мне его дать? Она немного удивилась, вероятно вспомнив, как сдержанно я вела себя, когда она упоминала об Адальджизе. Я не поняла, что именно она обо мне знает, кроме того, что тетя оплачивает мою учебу. — У меня был какой-то номер, но потом она его сменила и забыла оставить мне новый. Извини. — Но как же вы договариваетесь… о деньгах? — набравшись смелости, спросила я и отвела глаза. Некоторое время она молчала, возможно, пыталась сообразить, можно мне это говорить или нет. — Она приносит мне их в последнюю пятницу каждого месяца. Конечно, утром, когда меня уже нет дома, в противном случае мы бы встретились. — Одна? — словно ненароком обронила я. — Да. А теперь я спешу, Сандра ждет, — сказала она и, вместо того чтобы уйти, сделала два шага к ванной и застыла. Я стояла у двери, держась за ручку. — Ты вернулась раньше времени, и лицо у тебя такое мрачное. Я рада, что ты идешь к подруге, хоть развлечешься немного. Если захочешь остаться у нее ночевать, я, разумеется, не буду против. 31 Передо мной стояла тарелка с ломтиком паннетоне, стол был накрыт скатертью с рождественским узором. По краю — вереница оленей, запряженных в набитые подарками сани. У первого оленя не хватало головы, срезанной кромкой ткани, остальные как будто бежали следом за ним. — Ты тоже не любишь цукаты? — спросила мать Патриции, так как я не решалась притронуться к угощению. От ее слов внутри меня словно что-то оборвалось, и я расплакалась: слезы лились ручьем на засахаренные фрукты и изюм, на нежный желтоватый мякиш сладкого кекса. Ванда незаметно сделала знак мужу, он ушел в гостиную и включил телевизор. Пат, не произнося ни слова, неподвижно сидела на стуле рядом со мной и смотрела на мать. За исключением нескольких безуспешных попыток Николы разрядить обстановку, ужин прошел непривычно тихо. Слышалось только позвякивание столовых приборов, и больше ничего. Недавно умер их старый кот, и они тоже грустили. — Она не болела. Она была беременна, — проговорила я, вытирая щеки красной полотняной салфеткой. — Я должна была сразу это понять, еще до того, как меня отправили в поселок. — Значит, ты не была готова, — сказала Ванда, встав из-за стола и подходя ко мне. — Поэтому она меня и прогнала. Чем я ей помешала? Я помогала бы ей с ребенком. — Она сама тебе сказала? — Я услышала это от своей сестры. Ванда, не веря своим ушам, положила руку мне на плечо, и я прижалась головой к ее мягкому боку, почувствовав прикосновение теплого шерстяного свитера. Она обняла меня. Я закрыла глаза от усталости, мне хотелось, чтобы никто не говорил и не двигался хотя бы какое-то время, чтобы я могла немного отдохнуть, забыться, прислонившись к живому человеческому телу и растворившись в его аромате. — Маленькой девочке пришлось рассказать тебе обо всем. Это немыслимо. Я была уверена, что с тобой должна поговорить Адальджиза, до отъезда или позже, она сама обязана была объясниться с тобой. Я почувствовала, как внутри у нее поднимается гнев, резко выпрямилась и села. — Зато теперь я знаю, когда она приносит деньги за месяц синьоре Биче, — утром, пока я в школе. В следующий раз она встретит там меня. Никола позвал Ванду к телефону: ей кто-то звонил. — Я тоже пойду с тобой, прогуляю уроки, — вызвалась Пат, которая до этого все время молчала. — Нет. Я сама. — Слушай, а я ведь однажды видела Адальджизу, она была с ребеночком и своим новым мужчиной, — задумчиво произнесла Патриция, словно внезапно что-то припоминая. — Помнишь, некоторое время назад у нас в приходе постоянно бывал один вдовец, такой красивый мускулистый мужик? Я не обратила на него внимания, а потому почти не помнила. Да, он венчался в нашей церкви, а потом, после смерти жены, нередко приходил туда ближе к вечеру. Я немного поспорила с Пат — вяло, скорее по привычке, — потому что так было нужно в тот момент. — А ребенок? — спросила я, прервав затянувшееся молчание. — Думаешь, я на него смотрела? Куда важнее было разглядеть отца. К тому же малыш спал. По крайней мере, она видела, кто нес его на руках? Ну да, Адальджиза. Если подумать, малыш этот не был мне даже сводным братом. А его мать не была моей матерью. Патриция хотела посплетничать и попыталась втянуть меня в разговор, но тема была слишком болезненной. Вернувшись в комнату, Ванда услышала ее последнюю шутку. — Заткнись, — приказала она, бросив на нее тяжелый взгляд. * * * Немного позже Пат попросила меня сходить с ней на вечеринку, которая будет через неделю. Мне никуда не хотелось идти, и она не сумела меня уговорить. Мы сидели по-турецки лицом друг к другу на индийском ковре в ее комнате. Нас освещала стоявшая на тумбочке лампа из разноцветного стекла. Пат перечислила наших знакомых мальчиков, которые наверняка придут, и показала мне свои первые туфли на высоком каблуке, купленные в торговом центре. Я могла бы надеть туфли ее мамы, у нее такой же размер. В тот момент к нам на секунду зашла Ванда, чтобы пожелать спокойной ночи, и Патриция попросила ее уговорить меня. Я повторила, что меня не интересуют вечеринки. — Тебе нечего стыдиться. Все, что с тобой случилось, — это не твоя вина. За все в ответе взрослые, — сказала она и подняла указательный палец, словно от чего-то меня предостерегая.