— Хорошо, спасибо. Только мне будет тяжело в этой толпе ребят, которые пришли повеселиться, я больше не чувствую себя им равной. Я думала, что я одна из них, но это оказалось ложью. Теперь я знаю, что у меня другая судьба. Я обращалась только к Ванде, словно Патриция не сидела на ковре тут же, рядом со мной. — О судьбе рассуждают одни старики, а в четырнадцать лет ты не можешь всерьез в нее верить. А если все-таки веришь, то должна ее изменить. Ты не такая как все, это правда, ни в ком нет твоей силы. После того, что произошло, ты по-прежнему крепко стоишь на ногах, аккуратная, собранная, и за первое полугодие у тебя средний балл — восемь. Мы восхищаемся тобой, — сказала она, бросив быстрый взгляд на дочь, как будто ища подтверждения своим словам. — Вы не представляете себе, каких усилий мне стоит быть, как вы говорите, аккуратной и собранной, и учиться. Она со вздохом села на кровать. — Я знаю, но оставайся такой и не отвлекайся на дурные мысли. Патриция схватила меня за руки и крепко их сжала. — Ты моя подруга, и между нами все будет как прежде. — Между нами двумя — да, — вздохнула я, наклонилась вперед, и мы легонько стукнулись лбами. Внизу на улице загрохотали бочки: приближалось Богоявление.[4] 32 Я разделась в тусклых отблесках уличных фонарей, стоявших рядом с домом. С прозрачного неба, раскинувшегося над городом, лился необычайно холодный свет. На балконе синьоры Биче с прошлого лета стоял шезлонг, я вытянулась на нем, откинувшись на спинку, когда по очереди сняла с себя верх и низ пижамы, носки и нижнюю майку, еще хранившие мое тепло. Звезды бросали бледный отсвет на мою грудь. Когда я выходила, Сандра спала в комнате, и ее нога в гипсе, прикрытая одеялом, напоминала колонну. Холод пробрал меня до костей, чего я и добивалась. Просто надо было немного подождать. Я вздрогнула, потом затряслась, и зубы стали выбивать дробь. Я решила, что должна полчаса просидеть голой, и засекла время по будильнику, который принесла с собой. Некоторое время я держала его в руке, следя за незаметным движением светящейся стрелки, потом положила на пол и села. Я почувствовала, как болезненно сжались соски, а пальцы ног, которые были гораздо дальше от сердца, погрузились в мертвый сон. Не отводя глаз от фосфоресцирующих цифр и зеленоватого, медленно вращающегося треугольника, я терпела как могла, повторяя то, что должна буду сказать завтра. Наступала ночь с четверга на последнюю январскую пятницу. К утру у меня непременно должен начаться жар. Когда незадолго до восьми часов синьора Биче, обнаружив, что я еще не вставала, появилась за матовым стеклом двери в нашу комнату, я уже была больна. Она услышала, что я кашляю, и взяла термометр из тумбочки Сандры. У меня оказалось больше тридцати восьми. — Тогда оставайся дома. Принесу тебе завтрак, — сказала она и сделала два шага по направлению к кухне. Потом остановилась, застигнутая внезапной догадкой, и посмотрела на меня. Я лежала в постели с книгой в руках, но не смогла прочесть ни единой страницы. Пробежала несколько строчек, в голове ничего не задержалось, и пришлось перечитывать абзац снова. Я ждала звонка в дверь. В первый раз это оказался всего лишь почтальон: нужно было за что-то расписаться. Сандра, проснувшись, несколько раз пыталась со мной заговорить, но только напрасно потратила время. В одиннадцать часов снова позвонили в домофон: на сей раз это была Адальджиза. Пока она поднималась по лестнице, синьора Биче заглянула в комнату и вопросительно посмотрела на меня. — Нам нужно поговорить, — сказала я ей. — Хорошо, как только мы закончим расчеты, я тебя позову, — и она закрыла дверь. У двери послышались приглушенные шаги, потом она вошла, щелкнул замок, и за женщиной, которая меня воспитала, захлопнулась дверь. Звуки голосов, взаимные приветствия: Адальджиза пока не знала, что я ее слышу. Они отправились на кухню, наверное, собирались выпить кофе. Прошло несколько минут, задвигались стулья, и я испугалась, что она снова ускользнет от меня. Я не стала ждать, пока меня позовут. Ее взгляд, когда она меня увидела, — одно из самых живых воспоминаний о ней и, наверное, самое губительное. У нее были глаза человека, который попал в западню и не может спастись бегством. Она как будто увидела призрак, явившийся с того света, чтобы мучить ее. Но это была всего лишь я, немного повзрослевший ребенок, а детей никто не боится. Она не двинулась с места, только немного наклонилась в сторону, рискуя потерять равновесие. Большое родимое пятно у нее на подбородке стало темнее, возможно, оттого, что кожа вокруг него была белой. Она сбрила росшие на нем волоски, и они только начали пробиваться наружу. На коричневом деревянном столе рядом с ней под сахарницей лежали деньги, которые она каждый месяц платила за меня. — Ты не в школе? — произнесла она, с трудом шевеля губами, подкрашенными более ярко, чем обычно. Я не ответила. Я вся горела и стояла, держась за стенку. — У нее температура, — вмешалась синьора Биче. — Она хочет поговорить с вами. Идите в столовую, там вам никто не помешает. Она проводила нас. Адальджиза шла впереди меня: мне показалось, что она слегка пошатывается на каблуках своих замшевых туфель. Линии ее фигуры стали более плавными и округлыми, и это прибавило ей женственности. Я, словно в густом тумане, видела, как она идет по коридору. Оказавшись в комнате, куда почти никто никогда не заходил, мы уселись за прямоугольным столом, как хотела синьора. Затем она вышла, и мы остались одни в тишине, лицом к лицу. Зеленое шерстяное платье туго обтягивало ее пополневшую грудь. Я не спеша рассматривала ее, чувствуя, что за это время стала сильнее от пережитой несправедливости. Злее, но в то же время спокойнее. Я ждала ее полтора года, теперь настал ее черед говорить. Она подняла руки с коленей и положила на стол. На пальцах ничего не было: она больше не носила обручальное кольцо. Я подумала о ее ребенке: интересно, кто с ним сейчас, ведь скоро полдень, а она пока не может поехать домой. Она вздохнула, и ажурный золотой кулон на ее груди засверкал, рассыпая крошечные блики. — Я любила тебя и теперь люблю, — сказала она, прервав молчание. — Меня больше не волнует твое отношение ко мне, я убедилась в том, как ты меня любишь. Скажи мне, почему ты меня прогнала. — Это было нелегко. Не знаю, что ты подумала… — произнесла она, водя пальцем по резному краю стола. — А что я должна была думать? Ты мне соврала про семью, которая якобы хотела забрать меня обратно, в поселке все об этом знали, но мне не говорили. Когда я уезжала, ты лежала в постели и тебя рвало. Я думал, что ты тяжело заболела. Я волновалась за тебя. Я позвонила, но никто не ответил. Я дважды подходила к дому, но он был на замке. Я думала, что ты лежишь в больнице где-то далеко и умираешь. И я ждала тебя несколько месяцев, надеясь, что ты поправишься и заберешь меня. Она вытерла слезы носовым платком, который достала из сумки, висевшей на спинке соседнего стула. — Это было нелегко, — повторила она, покачав головой. — Ты могла бы просто сказать мне правду, — сказала я и подалась вперед, наклонившись над столом. — Для правды ты была слишком мала, я хотела подождать, пока ты немного подрастешь, — произнесла она те же слова, что и та, другая. Кашель, который не осмеливался прервать меня раньше, теперь с яростью напал на меня, дав ей передышку. — Разве не ты всегда мне говорила, что брак — это таинство, неразрывный союз? — У ребенка должен быть отец, и они должны жить вместе, — стала оправдываться она. — Мне понятен твой гнев, но не я одна принимала это решение. — Но я бы поехала с тобой, просто чтобы быть рядом. Я пыталась совладать с голосом и не заплакать. Внезапно я всем телом ощутила каждый градус своей температуры и безнадежный упадок сил. — Я постаралась устроить тебя наилучшим образом. Мне не хотелось, чтобы ты жила вдалеке от меня, но так получилось. — А твой муж, он ничего не сказал? Я не могла остаться у него? — Это было трудное для него время. Он ничего не соображал. Она положила руки на колени, опустила голову. Я откинулась на спинку стула и стала разглядывать хрустальные капли на люстре, сверкавшие тысячами граней. Мне казалось, они дрожат, как при землетрясении, но это была всего лишь моя простуда. — Ты ни разу не встретилась со мной, наоборот, нарочно избегала меня. — Я уже сказала: я ждала подходящего момента. Я помогала тебе, хотя и на расстоянии. Я забыла почти все слова, которые хотела бросить ей в лицо, а те, что вспомнила, произносила вяло, словно не придавала им особого значения. В конце концов, что я могла поделать? Даже пуговица, которую я долго теребила, оторвалась и покатилась к ней, но не задела ее. Некоторое время мы молчали. Ее губы были просто двумя тонкими черточками помады. Потом она подняла палец и заявила: — Знаешь, я была в курсе всех твоих дел. Не верю, чтобы ты не чувствовала, что я по-прежнему несу за тебя ответственность. — Да ладно, — обронила я и повернулась к гравюре, изображавшей древнюю Флоренцию. С кухни доносились запахи рагу, которое готовила синьора Биче. Повернулся ключ в замке; открылась, потом захлопнулась входная дверь: синьор Джорджо пришел на обед. — А сейчас тебе хорошо? — спросила я с упреком и легким любопытством. Она не ответила, на несколько секунд задумалась, потом достала из сумки бумажник. Осторожно вытащила фотографию ребенка, улыбнулась, положила ее на стол и подтолкнула ко мне. Я еле сдержалась, чтобы не вырвать снимок у нее из рук: этим жестом я только унизила бы себя. Не взглянув на фото, я перевернула его лицом вниз и оттолкнула обратно к матери, на самый край стола. Она успела схватить его, иначе бы карточка упала. Синьора Биче загремела столовыми приборами. Адальджиза опомнилась, озабоченно посмотрела на маленькие золотые часики, которые на моей памяти носила всегда. Она встала, я не шелохнулась. Почти ничего нового я от нее не узнала. — Еще минуту, пожалуйста. Мне нужна помощь, речь идет о моей сестре Адриане. Ей тяжело жить в поселке, она долго там не выдержит. — В каком она классе? — спросила Адальджиза, еле скрывая нетерпение. — В первом классе средней школы. — Не беспокойся, мы поговорим об этом в следующий раз. Запомни: я думаю о тебе. И прошу тебя, продолжай хорошо учиться. Она быстро записала на бумажке новый номер телефона. — Если что-то срочно понадобится, звони. Она на секунду застыла в нерешительности, хотя ей нужно было торопиться, — тогда я не поняла почему. Возможно, она думала, нужно ли ей подходить ко мне, чтобы попрощаться, и насколько близко. Наверное, мое поведение обескуражило ее, и она на некоторое время так и замерла, стоя за столом. Я тоже встала — ноги плохо держали меня, — и подошла к окну, как будто ее уже не было в комнате. Я выглянула наружу: дорога и балконы на фасаде выглядели по-зимнему тусклыми, школьники садились в городской автобус, чтобы ехать домой. 33 С той январской пятницы Адальджиза начала меня удивлять. Я-то думала, что увижу ее неведомо когда, а может, и вовсе не увижу, и что она будет платить за меня, как прежде держась на расстоянии. Однако прошло всего два дня, и она позвонила. Трубку взяла синьора Биче.