– Обедаете?! – Надеюсь, ты не подумал, что я даром терял свое драгоценное время? Я спас Людовика Эмбера от верной смерти, которой ты ему грозил. Господин Эмбер – человек благодарный, он пригласил меня на обед. Помолчав, собеседник решился спросить: – И вы не отказались? – Голубчик, – важно ответил Арсен Люпен, – если я допустил нынче небольшую драку, если позволил себе в три часа ночи возле земляного вала ударить тебя тростью по запястью и ногой по щиколотке, рискуя навредить единственному другу, то вовсе не затем, чтобы отказаться от благодарности за хорошо организованное спасение. – Но относительно его состояния ходят очень скверные слухи… – Не вставай у них на дороге. Вот уже полгода я собираю сведения, плету сеть, расспрашиваю слуг, заимодавцев, подставных лиц, полгода следую тенью за женой и мужем. Мне есть на что положиться. Передал ли им свое состояние Брейфорд, как они утверждают, или они его получили из другого источника, я знаю: богатство есть. А если богатство есть, то оно мое. – Черт! Сто миллионов! – Разделим на пять или на десять, невелика важность. В сейфе лежит толстая пачка ценных бумаг. И я буду не я, если в один прекрасный день не заполучу ключ от сейфа. Трамвай остановился на площади Звезды. Сосед прошептал: – А пока что? – Пока ничего. Я тебя предупредил. У нас есть время. Через пять минут Арсен Люпен поднимался по великолепной лестнице особняка Эмберов, и Людовик представил гостя своей жене. Жервеза оказалась разговорчивой, маленького роста толстушкой. Она приняла Люпена с распростертыми объятиями. – Я решила, что мы будем чествовать нашего спасителя только с мужем вдвоем, – объявила она. С этой минуты «наш спаситель» стал другом семьи. За десертом они сдружились окончательно, и полились взаимные откровения. Арсен рассказал всю свою жизнь и жизнь своего отца, неподкупного судьи, поведал о безрадостном детстве и нынешних затруднительных обстоятельствах. Жервеза тоже вспомнила молодость, замужество, доброту старичка Брейфорда, унаследованные от него сто миллионов и все препятствия, вставшие на пути к благополучию: займы под сумасшедшие проценты, чтобы заплатить налог на наследство, нескончаемые суды с племянниками Брейфорда. А секвестры! А недоброжелатели! – Представьте себе, господин Люпен, ценные бумаги здесь, рядом, в кабинете мужа, но если мы воспользуемся хоть одним купоном, то потеряем все. Они вот тут, в сейфе, но мы не можем и притронуться к ним. Сердце господина Люпена забилось быстрее, когда он ощутил близость драгоценных бумаг. И еще совершенно определенно понял, что ему, господину Люпену, деликатность возвышенной дамы не свойственна и у него таких колебаний не возникнет. – Так они здесь? – переспросил он с пересохшим горлом. – Да, конечно здесь. Знакомство, завязавшееся под такой счастливой звездой, не могло не превратиться в тесную дружбу. Арсена Люпена деликатно расспросили, а тот не стал скрывать, что нуждается и участь его незавидна. Бедного юношу тут же сделали личным секретарем супругов, положив жалованье сто пятьдесят франков в месяц. Он жил по-прежнему у себя, но каждый день являлся за распоряжениями, и для общего удобства хозяева решили обустроить ему кабинет на третьем этаже и предоставили выбрать любую комнату. Он выбрал как раз ту, что над кабинетом Людовика. Неужели случайно? Арсену не составило труда заметить, что его должность – в чистом виде синекура. За два месяца ему дали переписать четыре незначительных письма и один раз хозяин вызвал его к себе, предоставив лишнюю возможность полюбоваться сейфом. Еще Люпен понял, что эта синекура не дает шанса лично созерцать депутата Анкети или главу адвокатской коллегии Грувеля, так как на знаменитые великосветские приемы Эмберов секретаря не приглашали. Секретарь не был в претензии, предпочитая счастливую свободу в тени, на своем незаметном месте. Но времени он не терял. Не раз, не ставя Людовика в известность, он навещал кабинет хозяина и свидетельствовал сейфу свое почтение, что не уменьшало неприступности мощной крепости. Рядом с этим бронированным чудовищем все напильники, сверла и отмычки выглядели детскими игрушками. «Что ж, – решил Арсен Люпен, – раз нельзя взять силой, возьмем хитростью. Лишь бы глаза и уши были на месте». Он был человеком гибким. И принял необходимые меры. Осторожно и деликатно он потревожил паркет у себя в комнате и вставил трубку, конец которой оказался в кабинете, среди потолочной лепнины. Через этот ход, одновременно задействуя слуховой аппарат и подзорную трубу, Арсен Люпен намеревался следить за происходящими событиями. С этих пор он жил лежа на полу, на животе. И, надо сказать, нередко наблюдал, как Эмберы совещались, доставая из сейфа папки, сверяя списки. Когда они последовательно щелкали четырьмя ручками, которые открывали доступ к замочной скважине, он считал щелчки, стараясь понять, какие там набирают цифры. Ловил каждое движение, каждое слово. А ключ, что он собой представляет? Где его прячут? Однажды, приметив, что хозяева вышли, а сейф не закрыли, он мигом спустился. Решительно распахнул дверь… Чета Эмбер уже снова была в кабинете. – Простите, ошибся дверью, – рассыпался в извинениях Арсен Люпен. Жервеза ухватила его за рукав. – Входите, входите, господин Люпен, разве вы не у себя дома? Посоветуйте, какие акции нам лучше продать, иностранные или ренту? – А как же секвестр? – удивился Люпен. – Ему подлежат не все бумаги. Жервеза открыла дверцы – на полках лежали кожаные папки, перетянутые ремешками. Она взяла одну из них. – Нет-нет, Жервеза, – запротестовал муж, – продавать сейчас иностранные – безумие. Они еще поднимутся. Сейчас в цене наши. А вы как полагаете, дорогой друг? Дорогой друг думал совсем о другом, но посоветовал принести в жертву ренту. Жервеза взяла другую папку и вытянула из нее наугад бумажку. Это была облигация трехпроцентного займа на сумму 1374 франка. Людовик положил ее в карман. После обеда он, взяв с собой секретаря, поехал на биржу и с помощью брокера получил за бумагу сорок шесть тысяч франков. Что бы ни говорила Жервеза, Арсен Люпен не чувствовал себя как дома. Напротив, его положение в особняке вызывало удивление. Так, он убедился, что прислуга не знает его имени – его называли просто «господин». Людовик тоже говорил: «Предупредите господина. Господин пришел?» К чему, спрашивается, такая таинственность? К тому же после того, как первое воодушевление миновало, Эмберы почти перестали с ним беседовать, хотя и обращались с уважением, положенным спасителю. Они как будто условились считать его оригиналом, который не любит, чтобы ему докучали, и ничем не смущали его покой. Как будто он сам установил такое правило, как будто это был его каприз. Однажды проходя по вестибюлю, Люпен услыхал, как Жервеза толкует каким-то двум господам: «Он истинный дикарь!» «Пусть дикарь», – подумал про себя Люпен. И не обращая внимания на странности хозяев, продолжал разрабатывать собственные планы. Выяснил, что на случайность или беспечность рассчитывать не приходится. Мало того что Жервеза всегда держала ключ при себе, она никогда не забывала переставить в замке цифры. Стало быть, Арсену надо действовать. Некоторые события ускорили дело. Газеты вели яростную кампанию против супругов Эмбер. Их обвиняли в мошенничестве. Арсен Люпен следил за развитием пьесы, за волнениями хозяев и понял: промедление смерти подобно. Пять дней подряд, вместо того чтобы уходить в шесть часов, как ему полагалось, Люпен запирался у себя в комнате. Считалось, что секретарь ушел. Однако он лежал на полу и следил за кабинетом Людовика. За пять вечеров благоприятные обстоятельства, которых он ждал, так и не сложились. Люпен ускальзывал среди ночи через черный ход. Во двор вела дверь, от которой у него был ключ. На шестой день он узнал, что Эмберы в ответ на оскорбления врагов предложили провести инвентаризацию сейфа. «Значит, сегодня вечером», – решил Люпен. После ужина Людовик отправился к себе в кабинет. К нему присоединилась Жервеза. Они принялись проверять содержимое папок. Прошел час. Потом второй. Прислуга улеглась спать. На втором этаже теперь больше никого не было. Полночь. Эмберы продолжали инспектировать бумаги. – Пора! – прошептал себе Люпен. Он открыл окно, выходившее во двор, очень темный, когда не было ни луны, ни звезд. Достал из ящика веревку с узлами и привязал ее к балконной решетке, потом осторожно соскользнул, придерживаясь рукой за водосточную трубу, к окну кабинета. Хозяева задернули плотную штору, и комнаты не было видно. Люпен задержался на балконе, внимательно приглядываясь и прислушиваясь. Тишина его успокоила, и он осторожно толкнул створки окна. Если никто их не трогал, они должны открыться, потому что после обеда он отодвинул шпингалеты. Створки приоткрылись. С неимоверной осторожностью Люпен раздвинул их пошире. Просунул меж ними голову и замер. Немного света просачивалось в щель между штор, он заглянул в нее. Людовик и Жервеза сидели возле сейфа. Они были заняты разборкой бумаг и почти не переговаривались. Арсен Люпен прикинул расстояние, которое отделяло его от них, рассчитал каждое движение, чтобы справиться с обоими до того, как они позовут на помощь, и уже готов был ринуться вперед. Но тут раздался голос Жервезы: – Что-то я замерзла! Пойду-ка лягу. А ты? – Я хочу закончить. – Да ты тут всю ночь просидишь! – Нет, еще час, не больше. Жервеза удалилась. Двадцать минут. Полчаса. Арсен тихонько толкнул створки. Шторы зашевелились. Он еще немного растворил окно. Людовик обернулся. Увидев, что ветер колышет шторы, поднялся и направился к окну… Ни единого крика, никакой борьбы. Несколько точно рассчитанных движений – и Арсен Люпен, не причинив своей жертве боли, завернул ее в штору и связал, так что Людовик даже не увидел, кто на него напал. Затем Люпен подошел к сейфу, забрал обе папки, покинул кабинет, спустился по лестнице и выскочил с черного хода. На улице его ждал экипаж. – Спрячь и пошли со мной, – приказал Люпен кучеру. Они вернулись в кабинет, опустошили сейф, затем молодой человек поднялся к себе, отвязал веревку и уничтожил все следы своего пребывания. Дело сделано.