– И что? – спросил комиссар. – Значит, завтра! – Что завтра? – Ограбление! У меня унесут картины! Ганимар оставил удочку, сложил на груди руки и повернулся к барону. – Вы всерьез думаете, что я буду заниматься вашими глупостями? – спросил он. – Какое вознаграждение вы попросите за присутствие в замке в ночь с 27 на 28 сентября? – Ни единого су. Оставьте меня в покое. – Назначьте любую цену. Я богат. Я очень богат. Столь неделикатное предложение покоробило комиссара, и он повторил: – Я здесь в отпуске и не имею права вмешиваться… – Никто об этом не узнает. Я даю вам слово молчать. Что бы ни произошло! – Да ничего не произойдет. – Скажите, сумма в три тысячи франков покажется вам достаточной? Комиссар взял понюшку табака, подумал и сказал: – Так и быть. Но заранее вас предупреждаю, что вы напрасно потратите деньги. – Для меня это не имеет значения. – Ну, раз так… В конце концов, может случиться всякое. У нашего ловкача Люпена всегда море помощников. Вы уверены в ваших слугах? – Если честно… – Хорошо. Не будем на них рассчитывать. Я вызову телеграммой двух надежных парней, они обеспечат нам безопасность. А пока ступайте, не нужно, чтобы нас видели вместе. До завтра. Я буду к девяти часам. Назавтра – в день, назначенный Арсеном Люпеном для визита, – барон Каорн осмотрел свой арсенал, почистил и зарядил револьвер и прошелся по окрестностям замка. Ничего необычного на глаза ему не попалось. Вечером в половине девятого он отпустил слуг. Те жили в дальнем крыле замка окнами на дорогу. Оставшись один, барон тихонько отпер ворота. Вскоре он услышал шаги. Комиссар Ганимар представил ему своих помощников – двух здоровенных парней с бычьими шеями и мускулистыми руками. Потом комиссар ознакомился с внутренним расположением замка, задал кое-какие вопросы, тщательно запер и забаррикадировал все двери в залы, которые могли подвергнуться опасности. Он простучал стены, проверил полы под коврами и посадил помощников в центральной галерее. – Не зевайте, ребята. Мы здесь не затем, чтобы дрыхнуть. При малейшем шуме открывайте окно во двор и зовите меня. Внимание на воду! Десять метров вверх по скале для этого молодчика – легкая прогулка. Он запер помощников, положил ключ в карман и сказал барону: – А теперь и мы займем свои посты. Сам Ганимар собирался провести ночь в маленькой привратницкой, устроенной в стене у главных ворот замка. Одно ее окошко выходило на мост, другое – во внутренний двор с колодцем посередине. – Вы мне сказали, господин барон, что в подземелье можно было попасть через колодец, но этот вход давным-давно перекрыт. – Именно так. – Стало быть, если не существует другого хода, известного только Арсену Люпену, что весьма сомнительно, за этот мы можем быть спокойны. Ганимар поставил рядком три стула, удобно улегся на них, закурил трубку и сказал: – Похоже, господин барон, если уж я взялся за такую тупую работенку, мне очень захотелось пристроить мансарду к тому домишке, где собираюсь закончить свои дни. Когда расскажу об этом нашему дружку Люпену, он животик надорвет. Барону было не до смеха. Со всевозрастающим беспокойством он вслушивался в тишину. Время от времени подходил к колодцу и тревожно в него вглядывался. Одиннадцать часов… Бум! Бум! Часы начали бить полночь. Барон схватил Ганимара за руку, тот мгновенно вскочил. – Слышите? – Да. – Что это было? – Мой храп. – Да нет, прислушайтесь. – Автомобильный рожок. – Ну и? – Ну, я не думаю, что Люпен воспользуется автомобилем как тараном и вломится к вам в замок. На вашем месте, господин барон, я бы мирно спал, как делал это я и собираюсь сделать снова. Спокойной ночи. Больше ничего тревожного в эту ночь не было. Ганимар погрузился в сон, и барон имел честь слышать его спокойное ровное похрапывание. На рассвете барон и комиссар покинули привратницкую. Вокруг все дышало глубоким покоем: замок, сонная река, прибрежный тростник. Барон затрепетал от радости, Ганимар сохранял присущую ему невозмутимость. Они поднялись по лестнице. Тишина. Ничего подозрительного. – А я вам что говорил, господин барон? Не надо было мне соглашаться. Стыдно брать деньги ни… Ганимар открыл ключом дверь и вошел в галерею. Стражники, ссутулившись и свесив руки, крепко спали на своих стульях. – Ах вы, барбосы негодные! – рассердился комиссар. В ту же секунду раздался жалобный вопль барона. – Мои картины! Поставец! Барон протянул руку к пустой стене, туда, где торчали одни лишь гвозди и болтались ненужные теперь веревки. Обводя другой рукой галерею, он, задыхаясь, бормотал: – Мои канделябры Людовика XVI… Светильник эпохи Регентства… Святая Дева двенадцатого века… Барон забегал по галерее в отчаянии и ужасе. Он одновременно подсчитывал убытки и оплакивал потери, он выкрикивал суммы, которые заплатил, складывал цифры и рыдал от горя. Барона корчило, он дергался в конвульсиях, его душили отчаяние и ярость, он метался, не зная, что делать и за что взяться. Похоже было, что бедняге, потерявшему все свое драгоценное имущество, оставалось только одно: утратить еще и рассудок. Утешением ему мог послужить только ступор, в который впал комиссар Ганимар. В противоположность мечущемуся барону комиссар стоял неподвижно. Он как будто окаменел. Однако глаза его медленно перемещались с предмета на предмет. Окна? Закрыты. Створки двери? Тоже. Нет бреши в потолке. Нет дыры в полу. Вокруг идеальный порядок. Работа была проделана методично и безупречно, по заранее составленному плану. – Арсен Люпен! Ну Арсен Люпен… – пробормотал он. Тут комиссар очнулся, будто и до него наконец докатилась волна гнева, подбежал к помощникам и принялся их трясти, осыпая ругательствами. Но те не просыпались. – Черт! Тут что-то не так! Ганимар наклонился и внимательно пригляделся: сон был явно неестественным. – Их усыпили, – сказал комиссар барону. – Кто? – Люпен, черт его побери!.. Или шайка, которую он подучил. Это его рука, его почерк. – Значит, все пропало. Ничего не поделать. – Ничего не поделать. – Но это ужасно. Это чудовищно. – Подайте жалобу. – Зачем?