Она нажимает «отбой» и оборачивается к Светке: — Церковь рухнула! — Какая? — В детском парке. Там коровы еще. Светлана тушит сигарету о железный бортик урны: — Чё за коровы? — Дохлые вроде, я не поняла толком. Трупную вонь девочки почувствовали одновременно, когда проходили мимо ворот храма Михаила Архангела с Городца с надвратной колоколенкой. За Главпочтамтом она стала невыносимой. Церкви в детском парке больше не было, она превратилась в груду камня на холме. На самом верху из обломков торчал вверх ногами золотой крест. Вперемешку с кирпичом и крупными осколками штукатурки лежали коровьи туши. Всё подножие холма тоже было усеяно трупами, а несколько даже сползло на парковую дорожку. — Я видел всё! — Перед девчонками появился щекастый парень в дубленке и джинсах с меховым отворотом. Это был Миша. Он проезжал на своем «Форде» мимо парка по Октябрьскому проспекту и сквозь музыку в салоне услышал какой-то грохот, повернул голову и увидел, как над горкой, где только что был храм, поднимается клуб пыли. — Охренеть можно! — Да вообще! Мать с рыдающим от испуга ребенком на руках обходит по газону коровий труп на дорожке. Тело мертвого животного расперло от газов, в глазницах пузырится кровавый гной. Кто-то пробежал мимо с прижатым к носу белым платком. Другая женщина на глазах у Леры вытащила из-под куртки коричневый шерстяной шарф и замотала им лицо, но сама не спешит уходить. Перед горкой с обломками храма собирается небольшая толпа зевак. — Я сам сюда никогда не хожу, — говорит пожилой мужчина с аккуратной седой бородкой. — Нехороший храм. Когда немцы в войну открыли в Пскове все церкви, которые перед этим закрыли коммунисты, Василия на Горке эту староверам отдали. Иконы там и нынче ихние висят. — А знаете, что там в подвале при Сталине людей расстреливали? — Отвечает ему женщина, его ровесница. — Это сам настоятель по телевизору рассказывал, я своими ушами слышала. Она начинает пересказывать телевизионный сюжет. В нем говорилось о том, что около восьми сотен псковичей было приговорено за время сталинских репрессий к высшей мере наказания, но их почти всех казнили в Ленинграде, тогдашнем областном центре. В самом Пскове убили только что-то около тридцати человек, не считая тех, кто сгорели заживо в тюрьме НКВД. Это было уже в 41-м, красная армия спешно отступала на восток, и политзаключенных не стали никуда этапировать, а просто подожгли тюрьму в подвале здания. Где проводили немногочисленные расстрелы здесь, в городе, точно неизвестно. Но после войны при реставрации церкви Василия на Горке в подвале обнаружили замурованный скелет с отверстием от пули в затылке. — Его перезахоронили? — Говорят, что нет. При реставрации еще время такое было, что не стали шум поднимать и обратно замуровали, а сейчас управление городской архитектуры отмуровывать не дает. Кого-то из зевак вырвало: ни Лера, ни Миша не видели этого, но поняли по звуку. Светланы уже давно нет рядом. — Ладно, пойдем, — говорит Лера. Мишу самого подташнивает, и он только рад согласиться. Автомобиль он оставил на парковке перед памятником княгине Ольге с внуком Владимиром. На Завеличье его «Форд» сворачивает на перекрестке с Рижского проспекта на Юбилейную, а оттуда — в новый жилой массив по улице Шестака. Под элитным двором, где в одном из домов живет семья Леры, построена первая в городе подземная автостоянка, но всё пространство на поверхности сверху заставлено автомобилями. — На этой парковке место под машину как вторая квартира стоит, — объясняет парадокс Лера. Описавший перед этим полный круг по двору, «Форд» устраивается наконец на место отъехавшего «Ленд Крузера». Шагать к подъезду приходится по диагонали от противоположного дома. Пока перед дверью Лера ищет ключи, с той стороны доносится звук падающего предмета и недовольно-утробное: «Мяу». Обои в прихожей — экологически чистый бамбук. Разувшись на половике, Лера подхватывает рыжего мейн куна на руки, целует, качает перед собой как младенца и ставит обратно на пол. — Ты сразу в душ? — Мать скоро придет. На ручке двери в бывшую детскую висит табличка с нарисованным мишкой и надписью: «Тихо! Медвежья берлога». Лера заводит парня в комнату и идет к шкафу за полотенцем. На белых обоях рядом со шкафом — прямоугольник от постера любимого когда-то бойз-бэнда: когда они с Лерой начали встречаться два года назад, плакат еще висел на стене. По комнате расставлены и рассажены мягкие игрушки, почти все — медведи: маленькие, большие, и даже очень. Самый крупный, с голубой шерстью и ростом больше самого Миши, сидит в углу за этажеркой. Оставшись один, он от скуки рассматривает содержимое полок и на одной из них замечает корову в дамском костюмчике. Между передними копытцами корова держит подушечку с надписью: «My darling», — вышитую алыми нитками. Этой игрушки он раньше не видел. Он вертит ее в руках, случайно нажимает на живот и слушает новогоднюю песенку. Лера возвращается из ванной с обмотанным вокруг бедер полотенцем. Миша обнимает ее одной рукой ниже талии, а другой — по-хозяйски сжимает грудь с маленьким твердым соском. Босые ступни парочки тонут в ворсе ковра на полу. Они целуются какое-то время стоя и идут к кровати. Всё кончается минуты через две. Она лежит, свернувшись клубочком на покрывале. Он вздыхает, приваливается сбоку к ней, бормочет про старуху, на которую бывает проруха, и еще более глупо шутит о том, что половой жизни у него не было с прошлого года. На тумбочке рядом с кроватью сидит кот, который пришел в спальню вместе с Лерой и от начала до конца наблюдал любовный этюд. На Мишу он смотрит с откровенно издевательским выражением на лице. — Вы Бусика вроде кастрировать собирались? — Собирались. Всё не доехать. У отца работы много. — У тебя какая-то корова новая. — Миша лежа указал на этажерку. — Подарок? — Ваня на Новый год подарил. Перед смертью. — На память решила оставить? — А что, выбрасывать? — Пожар расследовали, кстати? — Чуть похолодевшим тоном спросил Миша. — Ничего неизвестно. Олечка рассказывала, что ее следователь допрашивал, старпер какой-то. Пытал, было у них что-то, или нет, и почему она до Нового года из квартиры ушла. — А она чего? — Да ничего. Объяснила, что он напился сильно. Она его спать оставила и на такси поехала домой. Но там у них экспертиза уверена, что у Вани перед смертью был половой акт. — Может быть, он — сам с собой? И типа от трения возгорелся? — Миша без трусов тупо хихикнул. Лера поморщилась в ответ. Из прихожей донесся шорох ключа в замке. Любовник быстро натянул на себя семейники цвета британского флага и джинсы. Лера накинула халат. На ковре остались лежать розовые трусики, почти сливающиеся с ним тоном. — Сдала? — спросила с порога мать. — У меня лекция не отксерилась, — ответила Лера таким голосом, что стало всё понятно. — Я тебе говорила вчера. — И, конечно, именно этот вопрос попался? — Конечно, именно этот! Из бывшей детской появился Миша, поздоровался и начал запихивать ноги в модные ботинки с длинными носами. — Пообедай хоть! — Спасибо, Елена Ивановна, никак не могу. Схемотехника завтра. Лёхин. Жесть вообще, — предполагаемый будущий зять не очень хорошо учился в политехе на программиста. — Про церковь слышали? Лера достала из сумки смартфон. Там были какие-то фотографии парка, но не те. Лера не помнила, когда их сделала. — Мы были рядом как раз. Погоди, найти не могу. Полноватый Миша в дубленке уже успел вспотеть: — Ну я пойду. Жарко. Она чмокнула его в щеку. Он напялил шапку и шагнул на выход. Не отрываясь от смартфона, Лера пошла к себе в комнату, где зацепилась большим пальцем ноги о трусики на ковре, но даже не заметила этого, и плюхнулась на кровать. Она снова перелистала фотографии из парка, которые видела вначале, и посмотрела у одной дату и время съемки. — Пипец! От телефона она подняла глаза на кота на тумбочке, который ответил ей таким же растерянным взглядом. Через несколько секунд она набрала Светкин номер: — Ты церковь фоткала?! Посмотри!.. Нет, ты сначала посмотри, а потом скажу!.. Ну о’кей, глянь, как доедешь… С телефоном в руках Лера идет на кухню. На плите греется борщ. Елена Ивановна, ухоженная женщина немного за сорок, нарезает на длинной столешнице из цельного камня магазинные помидоры. Ее груди вздрагивают под шелковым халатом в такт движению ножа. — Нашла? — Да муть какая-то, — дочь поднесла к ее лицу телефон.