— Ну? А где она разрушенная уже? — Это и есть разрушенная! Лера принялась объяснять. Мать слушала ее и не верила. — Вот, мужик этот был в красно-белой куртке, он стоял и снимал на камеру, здесь он тоже стоит, — Лера приблизила несколько лиц в толпе на экране. — Вот бабка, она про расстрелянного в подвале рассказывала, а вот эта что-то из Библии цитировала про разрушение храма. — Какое разрушение? Церковь — целая. — Я не знаю! — А в новостях фотографии есть? Мать бросила резать помидоры и вместе с дочерью полезла в интернет. Из двух городских новостных сайтов один просто промолчал о случившемся, а на другом в разделе происшествий была короткая заметка без картинок. «20 января около 14:30 по МСК в Пскове произошло частичное обрушение православного храма святителя Василия Великого по адресу Октябрьский проспект, д. 5, более известного как Церковь Василия на Горке. Храм является памятником архитектуры XV века. Причины случившегося уточняются». О коровах не было ни слова. После обеда они снова открыли новости. Материал не дополнялся, комментарии к статье то ли закрыли, то ли они были закрыты с самого начала. Зато в разделе происшествий появилась статья о новом преступлении лесного убийцы Родионова. Окончание грибного сезона заставило его выйти из леса в поисках новых жертв. Погибшей была жительница Стругокрасненского района 1924 года рождения. Новой деталью стала пятиконечная звезда, которую изувер кровью убитой нарисовал на деревянном полу. По словам полиции, это было сделано из хулиганских соображений: жертва была участницей Великой отечественной войны, и убийца наверняка знал об этом. Возможный ритуальный след они отрицали. Отец вернулся в двенадцатом часу ночи, выслушал жену с дочерью и ничего не понял: мысленно он был еще на своем «Скобаре» — собственном предприятии среднего бизнеса по производству скобяных изделий. Только за ночным чаем он вспомнил про Лерин экзамен, узнал, что та не сдала, наградил дежурной «лентяйкой» и тем окончательно испортил ей настроение. По его настоянию перед сном Лера взялась учить билеты по современному русскому, но скоро сдалась и отложила на тумбочку стопку ксерокопий с раздражающе прилежным Олиным почерком. Перед сном она почувствовала, что у нее поднимается температура. Обычного при простуде насморка не было, но легкие как будто жгло изнутри. — Ты чего хрипишь? Простудилась? — Забеспокоилась мать, когда заглянула пожелать ей спокойной ночи. Лера попыталась возразить, но тут же зашлась приступом тяжелого болезненного кашля. Даже слезы выступили из глаз. Елена Ивановна потрогала ей лоб и вернулась с градусником. Через пару минут в проеме двери возник сонный отец: — Ну что там? Лера вытащила градусник из подмышки и протянула матери. — Тридцать восемь и три. — Зашибись. Мне теперь и с русским на допсу? — Так ты же всё равно идешь, — как могла, успокоила ее мать. Лера попыталась сказать что-то еще, но опять закашлялась. Мейн кун с дурацкой кличкой Бусик заскочил на одеяло и поглядел сначала на Леру, потом на родителей с ясно читающейся тревогой в огромных янтарных глазах. Книга 2. Глава 5. Мор Коровьи туши коммунальщики вывезли в те же сутки: люди и техника работали до середины ночи. Сам холм за два дня успели обнести лесами и затянуть тентом высотой с бывшую церковь, чтобы не будоражить псковичей видом священных развалин. Идет мелкий зимний дождь. Перед глазами Оли мелькают машины. Она стоит у пешеходного перехода, принюхивается и морщит носик. Здесь, на «зебре» перед площадью Ленина, ей снова чудится трупный запах, который ветер как будто доносит из детского парка за полкилометра. Горит зеленый. В толпе идущих впереди Оля замечает квадратную спину Эхта. Профессор держит над собой огромный зонт, который очередной порыв ветра выворачивает наизнанку. Он сердито кряхтит и кое-как вправляет спицы на место. Несмотря на ранний час, у ступеней корпуса маячит давешний нищий. Эхт под зонтом заметил его, неожиданно свернул с пути и первым начал разговор. Оле стало так любопытно, что она остановилась у профессора за спиной и сделала вид, что что-то ищет в сумке. — «Красная Русь»-то этать... того… — Ну, в светлый путь! — Отвечает профессор нищему и ловким движением швыряет ему в шапку-ушанку старинную серебряную монетку, по форме вроде рыбьей чешуи. Оля видела похожие в музее: лет пятьсот назад они были в ходу в Пскове. Одуревший от такого улова старец осеняет Эхта крестом: — Храни Вас Господь! — Ты сам-то уже — того! — Шипит профессор, который отдернулся от крестного знамения как ошпаренный. На втором этаже Оля врывается в круг девочек перед закрытой аудиторией: — Представляете, сейчас Эхт на моих глазах этому попрошайке… — Она резко замолчала, когда в поле ее зрения показался доцент Велесов. — Здравствуйте! — Отвечает Велесов на хоровое приветствие десяти студенток старшего курса и начинает отпирать дверь соседней аудитории. Сразу за доцентом из-за угла появляется Викуша: запыхавшаяся и с заплаканным лицом. — Лера умерла! — Всхлипывает она сходу. Андрей Валентинович, который только что управился с замком, подошел к группе: — Лера?! Усвятова?! Викуша утвердительно шмыгнула носом. — Что случилось? — Пневмония, — ответили за нее. — Кошмар! Бедный ребенок! Викуша оттянула рукав своей кофточки и вытерла со щек слезы. В больницу Леру отвез отец, когда столбик на градуснике дополз до 40,5C. За ночь ей уколами сбили жар, она поспала и утром бодро отвечала на эсэмэски. Но к обеду температура вернулась к прежней отметке. Медикаменты не помогали. Вечером в больницу пришла Викуша с коробкой шоколада и зимними яблоками из бабушкиной деревни, но подруга была уже в реанимации, и Викушу не пустили к ней. На скамейке перед дверью она застала Лерину мать. Отец в прострации измерял шагами коридор. Уходя из больницы, Викуша оставила родителям пакет с гостинцами и взяла от них обещание позвонить, как только Лере станет лучше. В четвертом часу утра отворилась дверь палаты интенсивной терапии с табличкой «Вход воспрещен», и две санитарки выкатили каталку с телом под простыней. Елена Ивановна вскрикнула, затряслась крупной дрожью и сползла со скамьи на больничный кафель. Отец, успевший забыться тяжелой дремой, вскочил на ноги и заозирался по сторонам: еще несколько секунд он не понимал, где он и что происходит. На пол из опрокинутого Викушиного пакета покатились зеленые с багряным румянцем яблоки твердого зимнего сорта. Лера оказалась одной из первых «нетипичных» легочных пациентов, которых привозили в городскую больницу ночь и день напролет. Когда в реанимации не осталось коек, техники установили аппаратуру в соседней пульмонологии. Главврача уговаривали закрыть клинику на карантин, но тот колебался в ожидании лабораторных ответов. По телефону связались с коллегами из областной больницы, и те сообщили о молодой пациентке с похожим набором симптомов. Это была Светлана. Ее доставили днем из соседнего райцентра: на «скорой» и уже без сознания. Той же ночью, что и Лера, она умерла, не приходя в себя. С первого курса Света про всё забывала и на всё забивала. Консультация не экзамен. Никто не подумал, что с ней тоже что-то могло случиться, и не стали звонить. Викуша сморкается в салфетку и достает пухлую косметичку. Анжела смотрит время на мобильном: — Где Полистовская? Уже пятнадцать минут прошло. Еще через пятнадцать минут, за которые Викуша успевает снова поплакать, на кафедру отправляется делегация в составе той же Анжелы и Ани. На третьем этаже Анжела стучит в высокую дверь, потом еще раз и, не дождавшись ответа, дергает ручку. — Здравствуйте, а у нас консультация по сравнительной грамматике, — начинает она. — Полистовская… — Алевтина Порфирьевна, — договаривает за нее Аня. Единственный человек на кафедре — Ольга Борисовна Лемминкяйнен. Она сидит за дальним столом и разговаривает по городскому телефону. Два года назад Лемминкяйнен вела у их группы курс народной культуры. Ей чуть за тридцать, у нее очень светлые волосы и светло-серые, почти прозрачного цвета, глаза. Белесые ресницы с бровями сливаются тоном с кожей. Косметикой она не пользуется, даже не красит губы. При виде студенток Ольга Борисовна прикрывает рукой телефонную трубку и указывает на плешивую от старости норковую шапку на крючке-вешалке: — Вы разминулись с Алевтиной Порфирьевной. Она только что вышла к вам. Буркнув хором «спасибо», девочки побежали обратно. — Извините, студенты. Преподавателя своего потеряли… Нет-нет, в буквальном смысле… — Говорит Ольга Борисовна в трубку, поглядев перед этим в сторону закрывшейся двери. — С вашим амулетом я, кажется, разобралась. Желтое вещество в нем — это смола асафетиды, или ферулы вонючей. Вы и сами заметили, что у нее очень неприятный запах. Асафетиду часто применяют в колдовстве и в народном целительстве: от легочных болезней, от лихорадки, как обезболивающее. В сочетании с кошачьей перхотью и волосами девственницы, состриженными… со срамного места, — добавляет Лемминкяйнен после неловкой паузы, — смолу используют для борьбы со всякой мелкой нечистью. Думаю, для этого и была сделана ваша ладанка, а лик Богоматери, пречистой девы, может быть, нужен для усиления эффекта. — Я именно так и подозревал, спасибо, — отвечает из трубки высокий мужской голос. — Еще вопрос. Вы знаете что-нибудь об исторических записях Малиновского? В интернете я ничего про них не нашел. — Вам о них Андрей Валентинович рассказал? — Так точно. На кладбище. — На самом деле, это фольклорные записи, а не исторические, хотя точные датировки в преданиях — исключительная редкость. Документа вы не найдете нигде, кроме нашего архива, — он попросту не публиковался. Если нужно, могу сделать вам копию тетради. — Малиновский — ваш преподаватель? — Студент Псковского учительского института. Так до революции назывался наш ПГПИ. Как выяснил Точкин из дальнейшего рассказа, тексты передала в институт Эльвира, сестра исследователя, в 1920 году. Согласно приложенной записке, материал был собран ее братом Сергеем на территории Псковской губернии с февраля по октябрь 1916 года. Как многие тогдашние педагоги, Сергей Малиновский придерживался левых взглядов. По убеждениям он был близок к социал-демократам и даже состоял в конспиративном центре псковской группы, отвечавшей за издание и распространение газеты «Искра». 24 октября 1917 года, за день до переворота в Петрограде, члены подпольного Военно-революционного комитета в Пскове неудачно штурмовали каторжную тюрьму, где содержались революционные солдаты и офицеры. Малиновский участвовал в операции и был ранен. В течение следующих нескольких дней большевики взяли реванш: были захвачены главпочтамт, телеграф, железнодорожный вокзал. С ноября в городе установилась власть советов. Вместе с Леоном Поземским, первым руководителем псковского комсомола, Малиновский занимался организацией молодежного движения в городе. В 1919 году, защищая Псков от наступления белогвардейского добровольческого корпуса, Поземский был захвачен в плен на переправе через реку Кебь и на месте расстрелян. Красным не удалось удержать город. В Псков вошли войска белого командира Булак-Балаховича, известного своим болезненным пристрастием к повешениям. Виселицы поставили на Сенной площади и каждый день казнили коммунистов и сочувствующих. Террор продолжался три месяца, пока в город не вернулась советская власть. В 1923 году Сенную площадь переименовали в Площадь Жертв Революции, и на ней установили гранитную стелу с именами погибших. В списке есть и фамилия Малиновского.