Другой неприятно улыбается Николаю и демонстрирует рот, в котором вместо половины зубов — гнилые пеньки. На правом указательном пальце Точкин заметил у него уголовную татуировку-перстень с крестом. — Свои это. Пожарщики, — представил колдун попутчиков. — Слыхал, «Красную Русь» бабы спалили? — Какие бабы? — Те, из коих женщина твоя будет! Через двор, заставленный машинами, к соседнему дому протискивается фургон скорой помощи. Архип Иванович многозначительно тычет пальцем в стекло. — Доколь она тебя тут стеречет, чтоб не наделал чего им, другие добрых людей волшебной болезнию морят за обиду свою. Дождались, проклятые, своего воскресения черного! Выползли! — Откуда выползли? — А ты ако сам разумеешь? Часто ль к нам кто с небес лезет? — Риторический вопрос повис в горячем воздухе салона. — Ни молениями, ни снадобьями сей мор не укоротить. Доколь здесь бабы, не отступит поветрие. — А вы про студента Малиновского никогда не слышали? — Неожиданно переменил тему Точкин. — Про такого не слыхал, — удивился Архип Иванович. — Редко ко мне студенты хаживают. По осени две девки были за приворотами да Иван за оберегом, и того ты привел. Кабы в тот день мы с тобою потолковали бы, многих скорбей бы спаслись. — Славный оберег вышел, — мрачно съязвил Точкин. — Каков бы ни вышел, греха на мне нет! Да и был бы грех — не грех, а Богу деяние угодное! — Николай при этих словах уставился на собеседника с враждебным выражением на лице. — Ты погодь зыркать! Своими очами скоро сам всё узришь! Как бабку его Роман зарезал, Иван без морса ногтяного одно не жилец был. Помышлял я его еще в «Красной Руси» топором посечь, да и посек бы, коль бы не ведал, что с тобою он в проводе явился. Сие нынче расплата за страшивство мое! Зло велие Псков покрыло, человеками ако куклами вертит! За шиворот Точкину скользнули чужие пальцы. Он вздрогнул и за миг до того, как обернуться, почувствовал легкий укол в шею. «Беззубый» на сиденье за его спиной выставил вперед ладони в примиряющем жесте и улыбается той же мерзкой улыбкой. Николай не спускает с него глаз, сует руку под шинель и расстегивает карман кителя, где прячется опасная бритва. — Ты не боись его, — на плечо Точкина с погоном ложится старческая рука. — Баловный он, да незлобивый. Я его вот таким крохоткой помню, — колдун прикладывает другую ладонь ребром к своему колену. — За мною всё ходил: то по рыбу, то по грибы — любил меня вельми маленький, без батьки рос, сирый. Точкин отпустил бритву, убрал руку из-за пазухи и вдруг ни с того ни с сего легонько прикрыл ею сухую ладонь Архипа Ивановича. Их глаза встретились. Архип Иванович улыбнулся ему. Щеки у Николая зарделись. — Изловить нужно непокойниц бестелесных, до последней всех, да отпеть по обряду тайному, — продолжал колдун прежнюю речь, — тогда, глядишь, и примет их, анафем, Господь Милосердный. А и нет — то всё одно, его это, Господа, дело, а наше, людское, — пред лице Его богомерзких нечестивиц поставить. Точкин не мог отвести взгляда от его губ, которые сейчас оказались совсем близко от его собственных, и едва понимал смысл того, что говорил ему Архип Иванович. Они всё еще держались за руки. Сердце его трепетало. Отпустит или нет?.. Архип Иванович не отпускал и продолжал держать его ладонь в своей. Кожа мужчины сладко пахла ладаном. — Как же их изловить, раз они бестелесные? — Николай с трудом собрался с мыслями. — Кресты для сей охоты нужно изрядить из древесины заповедной да еще молитвы читать тайные особые. Без подмоги не сдюжить мне, ветхий стал, иже за тобой и явился. А кто еще мне возверует? Эти разве? — Архип Иванович мотнул головой назад. — Да каков с них прок? Для охоты сей исключительный человек нужен — навроде тебя, витязь славный. Я же и в дивизии о тебе справки навел, — с этими словами старик свободной рукой ласково отнял его пальцы от своих. Николай вздохнул с разочарованным видом. Водитель повернул ключ зажигания. «Козел» тронулся с места в лужу. Тротуары обезлюдели под холодным дождем, но автомобилей в городе было не меньше, чем в любой будний день. На проезжей части вокруг них сама собой образовалась дистанция: от разрисованного «Козла» водители старались держаться подальше. Через мост их УАЗ выехал в район, называемый когда-то Застеньем, а ныне Центром. В детском парке на холме показался тент, за которым были спрятаны развалины церкви. Когда они свернули на улицу Советскую, Точкин заметил одну деталь, о которой никто до сих пор не написал в Интернете. Черной краской на белой материи тента некий злоумышленник нарисовал перевернутый православный крест. Он был как раз над тем местом, где до обрушения находился вход в храм. — Не храм сие уж, а пажить проклятая, — говорит по поводу увиденного Архип Иванович с водительского сиденья. — Шабаши впору творить. Осквернили его женки с неро́дивым толокою сатанинской. Советские здания на Советской появляются только в конце улицы, ближе к вокзалу. Перед ними идет старинная застройка: деревянный домик революционерки Софьи Перовской, баня царских времен, и за ней — руины дома купца Карамышева XVII века, который пару лет назад случайно спалили ночевавшие там бомжи. Из-за угла выглянули и скрылись белокаменные палаты купца Подзноева. Только иногда Николай рассеянно посматривал в окно, а всё остальное время не спускал нежного взгляда с Архипа Ивановича за рулем. Еще секунду назад ни о чем таком Точкин не думал, но сейчас вдруг стал раздевать его глазами. У знахаря были стройные ноги и, наверное, подтянутый крепкий зад, хотя под овчинным тулупом и брюками этого было не разглядеть. Когда на светофоре водитель обернулся к нему с хитроватой, и в то же время доброй усмешкой, Точкин почувствовал, как краснеет. — Куда едем? — Спросил он, чтобы отвлечься от своих жарких мыслей. — К бабушке. — К вашей? Знакомиться? — Разволновался Николай. — К чертовой, — процедил колдун. — Зелия она состав ведает, да и утварь гожая в наличии есмь. С площади Победы «Козел» выезжает на Кузнецкую. По левую руку, за гигантскими кленами и дубами Ботанического сада, тянется стена Среднего города из белого камня. Свое имя улица получила от несохранившейся исторической тезки в Окольном граде, где селились псковские кузнецы: из соображений пожарной безопасности им было запрещено работать в городской черте. — Если на Ленинградское выезжать, то лучше прямо было. — А нам к Ивану напрежь наведаться надо. — На кладбище? — Не понимает Николай. — Зачем? — Вещь взять. — Что взять? — не отступает он. Собеседник молчит. Дождь стих. Архип Иванович выключает дворники. За мостом через реку Пскову УАЗ сворачивает в частный сектор, где хижины советских лет мирно уживаются с дворцами современной эпохи. На кладбище они останавливаются у задней калитки — там, где помойка и железные гаражи. Точкин вылезает наружу вперед спиной из салона, крестится на иконы на приборной доске и только после этого натягивает фуражку. Как обычно, на погосте после обеда пусто. Лишь на одной из могил неподалеку прибирается старушка — божий одуванчик в берете, из-под которого выбиваются сиреневые локоны. Она пытается не обращать внимания на странную компанию, но всё равно то и дело бросает взгляды украдкой. Происходящее ее настораживает. Разве что фигура Точкина в форме, пусть и не полицейской, придает действу некий вид законности. Мужики-погорельцы принимаются за работу. Эксгумация растягивается на час с небольшим. Пот копателей мешается с грязью. Когда в руках у одного из них с хрустом ломается пополам лопата, копать начинают по очереди. Теперь, пока один работает, другой курит. Окурки бросают через оградку, на соседнюю могилу. Внизу в яме хлюпает коричневая жижа. Запыхавшийся «беззубый» снимает кепку и ловким движением набрасывает ее на деревянный крест, который перед этим они вдвоем с товарищем выкорчевали и приставили к оградке. Голова у мужчины наполовину седая, волосы подстрижены почти под ноль. Могильная лавочка была еще немного мокрой после дождя, но, когда Архип Иванович уселся на нее, Точкин тут же устроился рядом. Он спросил, куда Архип Иванович перебрался жить после пожара. Тот отвечал уклончиво. На вопрос, не нужно ли помочь вещами, или еще чем, колдун ответил, что не нужно. Беседа как-то не клеилась. Тогда сам Николай стал жаловаться на свое одиночество, и разговор осторожно подходил к тому, что он пригласит Архипа Ивановича пожить к себе в квартиру. Но тут «беззубого», который уже несколько минут отдыхал на цветнике соседней могилы, позвал товарищ. Он полез в яму. Вдвоем погорельцы вытащили гроб из-под земли. Местами доски уже прогнили, наружу текла гнилая вода. — Рухлядь какая, — проворчал Архип Иванович, который встал со скамьи и теперь разглядывал гроб. — Прежде домовины из цельных стволов дерева делали. Точкин стоял рядом с ним. Декоративные гво́здики, которыми была привинчена крышка гроба, заржавели в своих скважинах и не поддавались, но с собой у мужиков был небольшой ломик. Николай, который уже мысленно приготовил себя к виду разложившегося трупа, осторожно заглянул в гроб, но тут же отшатнулся и чуть не вскрикнул. В гробу лежала деревянная кукла в человеческую величину, одетая в промокшую джинсовую рубаху и почти истлевшие брюки. Из прорехи в паху торчал вверх сучковатый отросток. Копатель в камуфляже тронул деревянный член кончиком сапога. — Не балуй! — Рявкнул на него начальник. Тот сразу же отдернул ногу. Когда Точкин снова пытается выяснить, что им нужно взять от Ивана, и слышит в ответ: «Древесину», — то чувствует дурноту и садится обратно на скамейку. Работяги побросали в могилу обломки домовины, кое-как закидали яму землей и теперь курят уже вместе. Николай находит в себе смелости снова посмотреть на деревянное тело на земле и находит, что фигура вытесана очень грубо, но лицо своими чертами, в общем, повторяет лицо покойного. Колдун оглядывается вокруг: — Добрый погост — дерева́, церковка, благодать. — Погостил и харе, — шепелявит «беззубый» и, отбросив щелчком окурок, поднимает тело подмышки. Напарник берется за ноги. Старушка в берете, очевидно, приняла предмет за настоящий человеческий труп, и теперь торопится прочь с безлюдного кладбища, пробираясь по узкой тропинке между могилами. На могилке, где она убирала листья, остались стоять грабли, прислоненные рукояткой к оградке. На выходе с кладбища, слева от калитки, стоят два ржавых мусорных контейнера. В один из них мужики выбрасывают мокрую ветхую одежду, которую перед этим содрали с деревянного тела. Туда же отправляется и сломанная лопата. Тело пеленают в садовую пленку. Точкин помогает привязать его тросом к багажнику на крыше УАЗа. Перед тем, как сесть в машину, Николай приводит в порядок свою военную форму. Архип Иванович предлагает для умывания святую воду, и тот с благодарностью принимает бутыль из рук. Когда автомобиль мимо красной кирпичной «свечки» заводской малосемейки выехал на улицу Инженерную, Архип Иванович нарушил молчание в салоне: — Чтоб нечисть какую уловить, крест надо из выдолбка сделать. А у нас женок полная дюжина. Из малого столько не будет, да и силы волшебной в нем меньше, чем в большом. Как порог в моем доме Иван преступил, я зараз смекнул, из чего гость любезный сделан. Говорил, что островский сам, да отродясь там такого не мастерили. Бог видит, что из пришлых. Принесли его в Остров откуда весть знает. Про выдолбков знаешь что? — Ничего почти что, — признался Точкин, который понемногу отходил от увиденного. — Куклы он навроде, да люди думают, что живой. Коли надо сделать деревянного, берут поленце покрепче да дитяти подобие из него вырезают. В воду мертвую укладывают, туда же и ногти, с покойников стриженные, — с охотой поделился волшебник своим знанием. — Чтоб ожил он, к северу лицом вставши, «Богородице дево радуйся» 666 раз прочитывают, да только не по-церковному, а задом наперед. — Это, наверное, сутки читать надо? Зачем же столько! — Не один Господь наш любит, когда многажды одно повторяют. Чтобы не сбиться со счета, волшебники используют особые длинные четки, известные как «чертовы», так объяснил колдун. После того, как заклятье прочитано, куклу оставляют в зелье, пока не услышат плач. Плачет выдолбок горько и не переставая всю свою короткую жизнь, потому что пребывание на белом свете доставляет ему одно лишь мучение. — А для чего эти выдолбки? — Чтоб покражу дитяти настоящего скрыть, али для колдовства какого черного. Материал их ценный зело да очи дивные: видеть могут, но, чтоб до этого дорос он, колдовство творят. Не приемлют деревянные ни молока материнского, ни пищи иной какой. Повячат да сдохнут, ежели зелием не подкормить. А ежели подкормить, то ничем от человека он отличаться не будет. Неро́дивыми в миру называют их — выдолбков, да и прочую нечисть, какая средь добрых христиан поселится.