В Печорах в бытность ведьма лютовала, Василисою звалась. Раз выдолбка ей заказали сделать. Сделать-то сделала, а отдать не смогла. Лихая баба была, да екнуло у ней в животе чего-то, и золото не надо стало. Тридцать три года растила древесного! И крестьяне-то в селе не дураки да не слепцы какие — ведали о всем, да помалкивали, страшились ее зело. Тако и дальше бы шло, кабы в церкве ихней настоятель не помер. Новый, что из монастыря Печерского явился, про неро́дивого и слышать не хотел. Велел ночью, когда почивают Василиса с выдолбком своим, избу маслом елейным по кругу помазать, да сжечь. Тако и сотвореше. По-зелому вышло, но прав этот новый настоятель был, — заключил колдун. В это время УАЗ под его управлением по дуге заворачивал с Инженерной на Вокзальную улицу. — Неро́дивый в миру скорбь едину сулит. Грех великий порядки Божии нарушать. На своего вон соседа глянь: жил жизнью людской, да ступил в церкве на кости проклятые, и не спасли белые стены. Неро́дивый на то он и есмь: нет заслонов ни им, ни от них. Прицепились к нему женки окаянные да не отпускали до самой толоки нечистой и на Илью Муромца в ночь через уд его деревянный на свет Божий вышли. Девичий голос, который услышал колдун в прихожей у Николая, не оставлял сомнений в том, что из дюжины проклятых женок в квартире поселилась Варвара, известная в бытность как Блудница Псковская — на манер Вавилонской. Мать ее, Агния, была самой ужасной из сожженных баб: при жизни она пустила собаками бессчетное множество древнерусских свадеб, а однажды обратила боровом самого новгородского митрополита. Семибатюшная дочь ее, не считая разврата, запомнилась современникам колдовской способностью лишать мужчин полового члена. Когда Точкин услышал об этом, то непроизвольно опустил взгляд на свои брюки. Заметивший это колдун рассмеялся сухим старческим смехом. Перед железнодорожным вокзалом УАЗ поворачивает на виадук, за которым начинается окраинный район Кресты. Не считая военного городка и аэропорта, тот может похвастаться единственной достопримечательностью — советским кинотеатром «Молодежный», который в 90-е годы превратился в первый и единственный городской рок-клуб. За полвека до этого во время немецкой оккупации в Крестах был нацистский концлагерь. Только число погибших в нем было в полтора раза больше, чем всё тогдашнее псковское население. Автомобиль тормозит напротив одноэтажной аптеки. Архип Иванович вручает Точкину сложенный вдвое полтинник: — Поди боярышник от каркоты купи, ноль-двадцать-пять, настой спиртовый. Оставив в салоне фуражку, Николай выбрался из машины и юркнул под вывеску с красным крестом. — Добрый вечер, — поздоровался он, отворив стеклянную дверь, сделал шаг к прилавку и тут же отпрянул. С прилавка на Николая смотрели глаза. Они плавали в расставленных на полках банках, какие обычно используют под зимние заготовки. Емкости наполнял зеленоватый, похожий на огуречный, рассол. Точкин сдвинулся в бок на один на шаг, и глазные яблоки, все вместе, повернулись в его сторону. Рядом с глазами стояла трехлитровая банка, в которой сокращалось человеческое сердце. Алые легкие в квадратном аквариуме на отдельной полке выпускали крупные воздушные пузыри. Перед кассой спиной к Точкину стоял покупатель очень высокого роста. На нем был белый плащ и белая морская фуражка на голове, в руке он поигрывал белой тростью, какими пользуются слепцы. Женщина-аптекарь говорила с ним оправдывающимся тоном: — Голубые закончились, к сожалению. Есть серые, есть карие в ассортименте и черных пара — гляньте какие жгучие! — Руки в белом халате поставили на прилавок банку, содержимое которой с интересом уставилось на мужчину. Очи чёрные, очи жгучие, Очи страстные и прекрасные... — Пропел мужчина в морской фуражке красивым баритоном и обернулся к Точкину. Взметнулись полы плаща. Без предупреждения он ткнул Николаю своей тростью в лицо. Николай увернулся. Собственных очей у морского волка не было — под густыми бровями зияли две пустые глазницы. Как люблю я вас, Как боюсь я вас... — Моряк совершил новый опасный выпад и чуть не оставил лейтенанта без глаза. Отступая, Николай бросился назад к двери, но оказался, к своему полному ошеломлению, перед тем же прилавком. Драчливый моряк, правда, куда-то исчез, и фармацевт — вместе с ним. Но, стоило Точкину шагнуть ближе, как она вынырнула из-под прилавка и с грохотом опустила перед ним на деревянную стойку болван с надетым на него париком. Звякнули склянки. Николай вздрогнул. Длинный парик был огненно-рыжего цвета. — За паричком, вестимо?! — Гаркнула аптекарь. У нее были взлохмаченные волосы с сединой, лицо без косметики покрывали крупные оспины. — Нет, спасибо, — выдавил Николай и снова попытался ретироваться, но, обернувшись на полкруга, опять смотрел на прилавок. Выхода не было. — А мазь не хотите от рубцов ожоговых? Белорусская, экологическая, мне вон как помогла! — С визгливым хохотом она задрала рукав белого халата и продемонстрировала сгоревшую до кости руку. На глазах Точкина она сжала и разжала пальцы: внутри омерзительно задвигались сухожилия. Тут кто-то схватил Николая под руку и протащил прямо сквозь прилавок, оказавшийся миражом: — Пошли уже! Выследовали нас чаровницы окаянные! Впредь без моего спроса из «Козлика» ни ногой! На улице морок рассеялся. В левой руке Архип Иванович держал флакончик с настойкой боярышника, которым успел разжиться, пока замороченный Точкин кружился по торговому залу под взволнованным взглядом настоящего провизора. Почти с облегчением Николай вдохнул запах пота и человеческой грязи в салоне. Знахарь не глядя протянул назад гостинец. — По-христиански разделить не забудь. Далече едем, — услышал от него «беззубый», который первым вцепился в пузырек. Он отвинтил крышку и за пару глотков опустошил сосуд не меньше, чем на две трети, но потом все-таки нехотя передал остаток напарнику. По салону, перебивая другие запахи, разлился густой запах спирта с ягодным ароматизатором. Позади осталась высокая стела к 50-летию красной армии. УАЗ повернул с Крестовского шоссе на Ленинградское. В зеркале заднего вида на прощание блеснули золотом купола нового храма Веры, Надежды, Любови и матери их Софии, освященного прошлой осенью. На самом выезде из города перед машиной на проезжую часть выскочил пузатый гаишник в жилете и что-то заорал, при этом смешно размахивая пистолетом. Его напарник говорил по рации на обочине. От резкого торможения Точкина бросило на ремне вперед. Иконы на приборной доске содрогнулись. Архип Иванович дождался, пока инспектор приблизится, опустил стекло и осведомился ледяным тоном: — Чем обязаны? — Труп на крыше — чей?! — Буратино, — ответили сзади и загоготали. Полицейский не оценил шутки, отступил на шаг и направил ствол на водителя. — На выход все! Руки на виду! Стрелять буду! Никто не шелохнулся. — Буду стрелять, — повторил он потише и уже не так уверенно. — У нас всё законное, — промолвил колдун. — И грамотка есмь, — медленным движением он достал из кармана и показал полицейскому какой-то старинный образок. Одного взгляда на предмет хватило гаишнику, чтобы с ним случилась чудесная перемена. Он спрятал оружие в кобуру и растерянным жестом указал на багажник: — Что везем? Первым нашелся Точкин: — Скульптуру для украшения интерьера. — На дачу, в Кебь, — вставил колдун. — Автор — Петр Сидоренко, заслуженный резчик России. Страж дороги склонился к опущенному окну и посмотрел сначала еще раз внимательно на тощего старца в тулупе с массивным золотым крестом на груди, потом на военного лейтенанта при полном параде рядом с ним и перевел взгляд на криминогенный элемент на заднем сиденье. Коллега, который до сих пор стоял перед машиной с пистолетом в руке, был совершенно сбит с толку. Он переместился ближе и заглянул в лицо напарнику. — Всё нормально, Паш. Скульптура, — отмахнулся тот. — Спасибо! Счастливого пути! — Последняя фраза была обращена к водителю. Колдун протянул руку к стартеру и тут же отдернул. — Стоять! — Дуло Пашиного пистолета смотрело ему в лицо. Паша поднял руку и пощупал привязанный к багажнику большой сверток. — Какая... скульптура?!... Ты... потрогай!.. Теплый... еще! — В промежутках между словами полицейский неуклюже ругался матом. — Ствол убери! Паша, который был на несколько лет моложе напарника, и, видимо, младше по званию, через силу подчинился: — Ты хоть документы проверил? Сейчас подкрепление будет. — Вот именно! Давно не позорились? Поезжайте! — Рявкнул Пашин напарник, теряя терпение. Оставив сослуживцев выяснять отношения посреди дороги, «Козел» дал газа и стал быстро набирать скорость. С широкой Ленинградской трассы машина свернула на карамышевское направление, потом сделала еще один поворот, знака перед которым Точкин не разглядел. Небо начало проясняться, из-за облака выползла некрасивой формы, полная на две трети, луна. На шоссе среди исполинских сосен они были одни. Работяги сладко сопели на заднем сиденье. Через несколько километров, за лесом, начинался дачный кооператив. Зимой здесь почти не было признаков жизни, и только совсем вдалеке среди кромешной тьмы светилась единственная пара чьих-то окон. Промелькнул синий указатель: «р. Кебь». УАЗ въехал на низенький мост из бетонных плит и после него свернул на грунтовую дорогу, которая шла вдоль крутого берега. С другой стороны дороги были дачи. На одном из дачных участков за забором из штакетника фары УАЗа высветили силуэт тучного мужчины. Несмотря на зимнюю погоду, из одежды на нем были только очки. Привалившись спиной к двери дощатой баньки с покосившейся трубой, голый дачник смотрел на автомобиль. Во взгляде его было глухое отчаяние. — Удавленник, — перекрестился Архип Иванович. — Остановиться надо! Отговорить! Подождите! — Почти выкрикнул Точкин. — Поздно отговаривать. Тридцатый год он уже тут стоит. Николай издал непонятный звук и следом за колдуном осенил себя крестным знамением. Речное русло свернуло направо, а УАЗ по прямой въехал в дремучий бор. Пересекли еще одну речку, на этот раз безымянную. Извилистая лесная дорога становилась всё у́же, трясло сильней. На ухабах веревка разболталась, деревянное тело колотилось о крышу, так что водителю пришлось сбавить газ. Теперь они проезжали село, а точнее, селище с полуразвалившимися домами за частоколами из высоких бревен. Заросший черный пруд с мостками, гумно, деревянная церквушка с заколоченными окнами и без креста. Огней не было. На выезде Николай увидел указатель: надпись «Святое» на белом знаке была перечеркнута по диагонали жирной чертой. За следующим поворотом автомобиль чуть не врезался в телегу. Возница отпустил вожжи и дремал. В сене на дне телеги копошилось что-то черное и живое. Архип Иванович дернул руку к кнопке сигнала, но передумал и пристроился сзади. На первой прогалине он обогнул гуж. Двое всадников на вороных конях, которые попались скоро навстречу, сами разъехались по обочинам, уступая дорогу. Небосвод опять затянуло. Радиоприемник, который уже давно передавал только помехи, вдруг сам настроился на радиостанцию. Нежный женский голос, которому подыгрывала балалайка, пел неизвестную народную песню: В церкви Божией вопиют жертвы, Вся пожаром озарена церковь. Добрый князь то слышит и видит. Из палат своих он выходит И идет один в божию церковь.