Николай уселся обратно за стол и придвинулся поближе к Архипу Ивановичу. Обглодав тонкую косточку, профессор сплевывает на тарелку коричневый ноготь и утирает рот платком. Архип Иванович, который всё это время вяло ковырял свой кусок, отставил половину угощения недоеденным. Лицо у него было в эту минуту мудрое и печальное. Рядом с этим зрелым мужчиной Николай чувствовал уверенность, но в то же время и желание защитить его — такого тонкого, хрупкого, ранимого. Место исчезнувшей посуды на столе заняла деревянная кукла в человеческий рост. Для начала тело расчленяют при помощи тупого ножа, и Николай, хотя сам не чужд физическому труду, тут же натирает мозоль. Он пожалел, что не захватил из дома своего инструмента, но колдун объяснил, что со своим нельзя. Заповедный волшевий нож не получится ни купить, ни изготовить самому, но можно только взять в обмен на услугу у другого колдуна. О первоначальном их происхождении не сообщалось. Когда поперек распилили туловище, Николай не сдержался и пересчитал кольца: их оказалось ровно двадцать. Работа давалась с трудом. Отсыревшее тело крошилось под нажимом тупого лезвия из древнего булата. Первый крест удалось вырезать Архипу Ивановичу из бедра. Точкин попробовал повторить с другой ногой, и у него получилось. Следующая заготовка сломалась. Николай взялся за ягодицу. Едва за столом началась работа, профессор шагнул к дальней лавке, докуда почти не доходил свет, и в буквальном смысле растаял во тьме. Его бабушка всё это время вымешивала в горшке сернисто-желтое зелье и ежеминутно пробовала его на вкус. Деревянная ложка до дрожи противно шкрябала о ее зубы. Плотничали почти ночь напролет. Когда распятия были готовы, старушка сложила их в котелок с зельем, поставила в печь и подкинула еще поленьев. Коту стало горячо. Он соскочил на пол и с недовольным видом направился в сторону Николая. С расширенными от ужаса зрачками Точкин уставился на наступающую бестию, но зверь даже не удостоил его ответным взглядом, прошествовал мимо стола в угол избы и следом за Эхтом скрылся во мраке. Дерево, когда его достали из кипящей жидкости, оказалось покрыто твердой желтоватой глазурью, а на ощупь — гладким и неожиданно холодным как лед. На каждый из крестов навязали бечевку. При пересчете изделий оказалось, что их тринадцать, а не двенадцать, как было нужно. Лишний крест Архип Иванович сунул к себе в карман, а остальные сложили в полотняный мешок. На улице Николай заботливо подхватил нетяжелую ношу и взял колдуна под руку. Уже возле машины за их спинами раздался ехидный возглас: — Не староват ты, батюшка, для таких фокусов? Оба обернулись. Колдун промолчал. — Любовь, Николай, опасная штука, — Фридрих Карлович теперь обращался к Точкину. — А порою и злая. Сегодня огонь — завтра лед. Вы прожили столько лет в одиночестве, и вот, кажется, что, наконец, своего человека встретили. А вдруг, он и не ваш вовсе, а чей-то еще? Например, мой? Легко обжечься. Психологов я не признаю, но позвольте кое-кого другого посоветовать. Прекрасный специалист. Лучше не найдете! — С этими словами он вручил ему визитную карточку, на которой шрифтом с вензелями на фиолетовом фоне было отпечатано: НАТАЛИЯ ЗАБОЛОТСКАЯ привороты, отвороты, снятие порчи с чрева и мужского органа — Выкинь, — скомандовал знахарь. Точкин послушно бросил визитку на землю. Эхт криво усмехнулся. — Приятно было познакомиться. Еще увидимся, — прощаясь, он пожал Николаю руку, и на обратной дороге к бабушкиному домику вдруг затянул густым оперным басом: Ваши пальцы пахнут ладаном, А в ресницах спит печаль. Ничего теперь не надо нам, Никого теперь не жаль. — А люди где? — Спохватился Николай, когда колдун уже завел мотор. — Какие-такие люди? Пожарщики, что ль? Так их бабушка у себя оставила. Али я не сказал? Подсобят пока суд да дело, дровишек сколоть, сальца стопить для светильников, тяжко ей с домом ладить, зело ветхая. Точкин понимающе закивал. «Козел» ехал по лесу. Уж начинало светать. В мешке на опустевшем заднем сиденье постукивали друг о друга деревянные распятия. Из динамика запел Вахтанг Кикабидзе: Я часто время торопил, Пускай я денег не скопил, Мои года моё богатство. Шепчу «спасибо» я годам И пью их горькое лекарство И никому их не отдам, Мои года моё богатство. Водитель с раздражением выключил магнитолу. — А Всеслав Брячиславич — это древний князь Полоцкий? — Спросил Точкин. — Он самый, — ответил колдун. Николай читал о нем в каком-то историческом романе. Правнук Владимира Красно Солнышко и княжны Рогнеды, Всеслав Брячиславич по прозвищу Волхв запомнился летописцам не по-человечески долгим княжением и умением по нужде превращаться в волка. Архип Иванович начал долгий рассказ. Начинался он с осады Пскова полоцким войском в далеком 1065 году. Командовал осаждающими Всеслав Брячиславич, князю тогда было тридцать шесть лет. Псковский лучник со стены тяжело ранил его в живот. Событие это, не упомянутое в хрониках, стало сигналом к отступлению. Через двое суток дружина встала на побывку в псковской деревне. Двигаться дальше состояние раненого командира не позволяло. Травница в селе осмотрела рану и велела искать исповедника, но, когда к горлу ее приставили меч, вдруг заговорила иначе. Она рассказала дружинникам про обряд из некой заповедной грамоты. Князя, который так и не дождался священника, самого на руках понесли в храм. Там уже всё было приготовлено для обряда, и двенадцать женщин-христианок томились, привязанные к сооруженным наскоро ко́злам. Увиденное князь счел предсмертным бредом и больше ничему не удивлялся. Один из воинов вложил ему в одну руку свечу, а в другую — свиток с колдовским воззванием и указал прочесть вслух. Чтобы не было лишних слухов, дружинники вырезали село подчистую и начали со знахарки, хоть ей и была обещана жизнь. На следующее утро во главе с Всеславом Брячиславичем, который уже поднялся на ноги, отряд тронулся в бездорожный путь. По возвращении в родной Полоцк князь неожиданно обнаружил у себя способность оборачиваться волком. Перемещение на четырех конечностях при тогдашнем уровне белорусской дорожной инфраструктуры давало огромные преимущества в разведке и в государственном деле. Правление Всеслава было счастливым для половчан, одно только смущало их: не меняющийся с годами княжеский лик. По городу ходили разговоры о его чародействах, связи с нечистой силой и волколачестве. Но когда через сорок пять лет после Псковской осады боярин-старожил на пиру подошел к Всеславу, вгляделся ему в лицо и объявил во всеуслышание, что за полвека на лице стольного не добавилось ни единой морщины, а на бороде не поседел ни один волос, это было правдою только отчасти. Не меняясь обличьем, Всеслав Брячиславич ощущал глубокие изменения внутри себя. Скоро старик-боярин отдал Богу душу, а следом и по Всеславу справили пышную тризну. В закрытую домовину вместо княжьего тела для веса положили кули с землей, а Всеслав наскоро попрощался с семьей, выдал указания преемнику — младшему, но совсем не молодому уже сыну Давыду, — и скрылся в лесах, куда его всё чаще тянуло. Ареалом нового, кочевого, обитания князя стала восточная часть нынешней Белоруссии. Иногда, по недоброй памяти, он забегал на Псковщину и чинил там зверства. Так он жил вдали от всех, пока осенью 1695 года не был застрелен польским помещиком Тадеушем Залесским на псовой охоте. В последние века своей жизни князь-волколак постоянно жаловался на здоровье: наконечник псковской стрелы так и остался в его печени. Часто он заходил к бабушке на огонек, но всегда отказывался от угощений. — Тощий был ако доска стиральная, — с жалостью вздохнул Архип Иванович. — Ничтоже утроба евоная не держала: ни постного, ни скоромного, ни говядины, ни дичи какой. По помету бедолагу и выследили. Убийца, разумеется, знал, о том, что имеет дело не с простым зверем. Ружья охотников вместо пуль были заряжены серебряными гвоздями, которые панский кузнец выковал по гравюре из старинной польской книги. Но вместо того, чтобы похоронить настрадавшегося князя по-человечески, пан Залесский велел изготовить из волколачьей шкуры шапку, которой не упускал случая похвастаться перед гостями своего захолустного поместья. Страшная кара постигла его. Книга 3. Глава 1. Ектения ...Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшим рабам Твоим Евфросинии, Евпраксии, Анастасии, Агнии, Варваре, Евфросинии, Марфе, Ксении, Евдокии, Наталии, Анастасии, Марфе и сотвори им... Проклятие! Заново придется всё делать! Распятие давайте сюда! — Отец Димитрий поворачивает лицо к Точкину и коленкой из-под рясы останавливает кадило, которое на золотой цепочке раскачивается у него в руке над грудой камней с осколками битого стекла. Что день предстоит скверный, Димитрий понял еще у себя в соборе, когда только вышел после утренней службы в притвор. Поясницу ломило, голова трещала так, что даже подташнивало, и больше всего на свете страждущему хотелось куда-нибудь прилечь, но прежде — выкурить сигарету. Грех, к которому будущий иерей пристрастился еще в старших классах школы, был тайной за семью печатями — даже семейство не знало о нем. Накануне Димитрий зачитался глубоко за полночь увлекательным мирским романом, потом еще долго ворочался. Во сне к нему явился ангел младшего чина и отбранил за неподобающий сану образ жизни. Единственная пара крыл небожителя трепетала во гневе. Димитрий так разволновался, что проснулся, и не нашел ничего лучшего, как уединиться в уборной с сигаретой. Уничтожая табачные улики, он разбрызгал столько туалетного освежителя, что кошка снаружи предательски расчихалась и чуть не разбудила матушку с дочкой. Время было под утро. В спальне он поглядел на будильник у старинной кровати и заключил, что ложиться в постель уже нет смысла. После заутрени в притворе Троицкого собора толпились, как всегда, престарелые вдовицы, половину из которых Димитрий знал по имени, и всех до одной — в лицо. Молодые шли обычно после работы или в обеденный перерыв, а сезонный наплыв студентов иссяк на днях: в Педагогическом закончилась сессия. Вдруг перед церковной лавкой он заметил незнакомого армейского офицера. Офицер был роста ниже среднего, по виду — ровесник священника. В руках перед собой лейтенант — Димитрий, сощурясь, разглядел по две звездочки на его погонах — держал фуражку. Голый череп и лицо без бровей были изборождены шрамами от старых ожогов. Подобно Димитрию, он, кажется, провел ночь без сна, и, хоть был в парадной форме, вид имел довольно потрепанный: брюки измяты, верхняя пуговица расстегнутой шинели — вырвана с мясом. — «Святая ночь», «Большой скит», «Дары волхвов», «Царский», «Сады Византии», «Эдем», — лавочница Ольга перечисляла названия и одну за другой выставляла на витрину перед лейтенантом разноцветные коробочки и баночки с ладаном. — «Афонский праздничный микс» на той неделе привезли. Понюхайте, очень вкусный, — с этими словами она отвинтила жестянку. — Есть еще простой келейный. Но я не советую. Вы какой, батюшка, предпочитаете, русский или греческий? Армянский еще в продаже имеется. Вам для чего? — Непокойниц поймать, — выдавил из себя вконец растерявшийся Точкин. И в эту секунду будто гром Господень грянул над его головой: — Кого?! — Непокойниц, — обернувшись, пропищал Николай. Словно Бог Отец с полотна Итальянского Возрождения, на лейтенанта сверху вниз сурово взирал бородатый священник из собора. — Это еще что за твари неведомые?! — Ведьмы, псковичами сожженные, — негромко стал объяснять Димитрию лейтенант, — они из ада вернулись в бестелесном обличии и на город эпидемию напустили, а перед этим еще… — Если б из ада возвращались, то он бы адом и не назывался! — Сердито оборвал Димитрий. Святой отец мог гордиться не только своим ростом, но и в целом крупным сложением, кое подобает уважаемому иерею. Он носил старомодные очки в толстой роговой оправе и говорил низким басом: — На паперти меня подождите. Выйду сейчас. Ладан мужчине не продавать! — Крикнул он через голову Точкина. Ольга, суетясь, бросилась расставлять упаковки обратно в витрину. Николай не без труда отворил тяжелую дверь собора и спустился вниз по крутым ступеням. У подножья к нему подковыляла нищенка довольно крепкого вида и жестом попросила денег. Николай вытряхнул из шинели сдачу с последней автобусной поездки. — Благодарствую, — басовито прозвучало в ответ. У попрошайки были густые черные брови, лицо наполовину скрывала марлевая повязка. Вокруг было пустынно, и лишь у подножия крепостной стены, никого не стесняясь, курил работник кремлевского музея. Спускаясь по лестнице, отец Димитрий одарил курильщика издали завистливым взглядом. — Рассказывайте! — Приказал Точкину священник, у которого поверх рясы теперь была надета кожаная куртка. — Следует встать над костями, окурить воздух смолой священной, ладаном называемой, и читать заклятие на воззвание мертвых. Только в дыму ладана непокойниц увидеть можно. Когда вокруг будет окурено всё, нужно вызвать их по одной по имени во Христе, и каждой, которая будет являться, накинуть на шею крест из древесины чудотворной, — почти слово в слово повторил он инструкцию, полученную от Архипа Ивановича, и потряс перед Димитрием полотняным мешком. Внутри забрякало. — Кресты у меня с собой, — пояснил он. — Так пойманы они будут и обезврежены. После того их только отпеть остается. Я знахарю знакомому по мобильному позвоню — он на машине приедет и литию отслужит тайную. — Знахарь?! Литию?! Это где же такой умник у нас обитает?! — В деревне одной, — уклончиво ответил Николай.