Наталия несколько секунд молча смотрела на него: — Вы про Ваню знаете, что он… ненастоящий? — Узнал этой ночью. — Чаю не хотите? Может, травяного моего отведаете? — С удовольствием отведаю! — Точкин понемногу оживлялся. Он повесил на крюк шинель, разулся и проследовал за хозяйкой в зал. — Присаживайтесь! — Перед тем как уйти на кухню, она пододвинула к дивану журнальный столик. Из кухни до комнаты доносились слова разговора. Из того, что услышал, Точкин сделал вывод, что молодые мужчины — неработающие сыновья Наталии. В отсутствии старших дружелюбная собака забралась на широкую диванную спинку и оттуда пыталась лизнуть Николая в лысину, которая чем-то очень ей приглянулась. Точкин как мог уворачивался. Вернувшись, хозяйка поставила на столик серебряный поднос с печеньем в стеклянной вазочке, двумя кружками и чайником, после чего сняла с ноги тапок и погрозила собаке. Та взвизгнула и метнулась под стол с поджатым хвостом и явно переигранным испугом. — Всё в порядке, — вмешался Точкин, — она просто пообщаться хотела. Наталия только махнула рукой. Гость отхлебнул из фиолетовой чашки с золотым зодиакальным кругом. — Душица, чабрец, мята, и еще что-то. Тмин? — Попытался угадать он. — Белена. Всего один цветочек, — стала оправдываться чародейка, когда Николай с подозрением уставился на нее. — Из природных средств это лучшее успокоительное. Вам сейчас как раз нужно. Едва только гость протянул руку к шоколадному печенью, собака выбралась из-под стола и встала столбиком. В этой позе она была похожа на сурка-перекормыша. Дрожащей от напряжения вытянутой лапой попрошайка отчетливо указала на угощение на столе. — Ей можно? — Обойдется! Точкин виновато развел руками. Собака ответила обиженным взглядом. — Вы Марии Егоровне с Иваном помогали, я знаю. — Помогала, — помолчав, призналась Наталия, — и ей на грех, и себе. Всё с этой мелиорации началось. Кому оно надо было?! Колхозы уже разваливались. Отступиться от этой белой топи следовало-то по-хорошему, а Сергей Никитич, председатель наш новый, компромиссы взялся искать. Церковь вот построить решил. Не сам он придумал, конечно. История такая есть, то ли легенда, что в Пскове, где детский парк сейчас, в древности белая топь была. А князь Довмонт, когда в Псков из Литвы пришел да крестился, решил ее извести: мешала она городу. Там вокруг болотина была сплошная, и только два холма, как раз по краям белой топи. Вот и велел Довмонт на каждом холме по церкви деревянной построить. Теперь вместо них каменные стоят. Ну одна, точнее, осталась сейчас. А в самом парке, рассказывают, если чуть поглубже копнуть, то и почвы нет — одни кости. Бабка моя, Царство Небесное, говорила: в таких белых топях дух в плоть претворяется, животворенье происходит, но и наоборот тоже. Как последней, мол, не станет, так и всему миру конец. Я и по телевизору тоже недавно видела, ученые что́ открыли: раньше думали, что жизнь в мировом океане произошла, когда еще суши не было, а сейчас говорят, что не в океане, а в болотах. В старину много их везде было, а теперь и не стало почти. Не болота — это, конечно, если по-научному, — поправилась Наталия, — а только так называют их. Что там под этим туманом белым, никто не заглядывал. Но, кто шел, те рассказывали: как по живому ступаешь, будто по червям копошащимся, или по змеям — ощущение такое. — А я слышал, что не возвращается из этой топи никто. Неправда, значит? — Это смотря кто. Возвращаются, конечно. Сила у этих болотец особая есть, великая. Любую болезнь, какая врачам не под силу, исцелить могут — на то и животворные. Чтобы сделать такое, колдуну надо вещь взять — любую, простую тряпочку обычно берут, — пойти в белую топь и заговорить ее. Потом человек больной тряпочку эту к болячке своей приложит — и всё проходит у него. Белая магия называется. Вот только зайти-то в такую белую топь всякий может, а, чтоб выйти, жертву надо принести, что ли. Душу живую человеческую. Обычно колдун младенца там чьего-нибудь оставляет, а вместо него матери выдолбка подкладывает. Знаете, как их делают? — Чертовы четки, молитва нечистая, вода мертвая, ногти, с покойников стриженные… — Начал перечислять Точкин. Наталия глядела на него с удивлением. — Архип Иванович, выходит, белую магию практиковал? — Спросил он. — Еще как! Рубли лопатой с ней греб! Младенцы-то у нас в районе и век помирали, чаще у пьяниц всяких. Большинство даже не догадывались, что Архипа это рук дело, а для него белая топь эта — что золотник была. Как избавиться от нее в правительстве сверху решили, стал как волк злой ходить. Потом люди сказали: в Порхове морг разломали, я сразу и поняла: ногти ему понадобились, да сразу в большом количестве. Деток в следующий год девять человек в колхозе померло: говорили, что эпидемия, только никто не мог из врачей болезнь определить. Архип в это время стращать начал местных, что это сама белая топь против людей поднялась. Сначала старого председателя погубил, а потом за батюшку Георгия взялся, который приехал строить церковь по приглашению Сергея Никитича, нового начальника. Против священника не смог он людей настроить, тогда выдолбка ему и подкинул. А тетя Маша и схватила сдуру. Орал он у нее день и ночь. Из новых островских соседей кто-то покрестить внука насоветовал, да только поп с деревяшкой ейной из собора ее выставил. Тогда тетя Маша в колхоз мне телеграфировала. Мы сами уже на чемоданах сидели. Василий, муж мой, Царство Небесное, давно в Пскове на заводе работал, в общежитии холостяцком жил, и в деревню только на выходные приезжал, а тут как раз комнату в малосемейке выхлопотал. На автобусе к тете Маше я в Остров поехала. Она-то не смекала, что с дитем не так. Думала, оттого болеет, что от мамки его оторвали. Я рассказала всё, заклинала, молила: хоть на помойку выбрось — одно не жилец! Она — ни в какую! «Даже если и деревянный он, а душа-то есть в нем какая-никакая», — говорит мне, сердечная тетка была. В детский дом отдавать его не хотела. Может быть, из-за того, что она сама детдомовская. Вы слышали, наверное, от нее? Николай ответил, что не слышал. — Из огненной деревни родом она, под Порховом. Единственная из жителей чудом спаслась и потом до конца войны у тетки на хуторе прожила. После войны, в голод, тетка померла, вот тетю Машу в детдом и определили. Ясно, добра там не было. Замуж вышла поздно, да и ненадолго, сами знаете. Собака была у них с Семеном, но и та умерла, и осталась она одна одинешенька. Не сумела я ее уговорить да и пожалела, что уж скрывать. Отправила к этой санитарке, к Антонине. Некроматка она, или иначе, матерь мертвых. Так тех зовут, кто на покойниках колдует. Дикое это дело! — А вы на чем? — Я — на травах только. Всё экологически чистое, как говорится! — Хохотнула Наталия. — У Антонины голова-то еще в войну такая стала, — рассказчица выразительно покрутила пальцем у виска. — Детки у нее погибли, ходила по деревне, всё кликала их. Потом ее родственница псковская пожалела, к себе взяла и в больницу устроила санитаркой. Сама эта родственница медсестрой работала. Слыхали, может, что в нашей областной больнице во время оккупации врачи-нацисты опыты ставили? Она вот как раз в том отделении была. — Какие опыты? — Такие самые! Над военнопленными! Родственница эта любовницей немецкого врача была, вместе с ним в Германию бежала, ее потом тайно КГБ убило — такую я версию слышала, хотя, может, и брешут. А Антонина после войны так и осталась в больнице, только в морг перевели ее. До сих пор работает. — Работала, — поправил Точкин. — Успокоилась никак? Ну, земля пухом, — сказала Наталия без сожаления в голосе и не стала выяснять подробностей. — Выдолбок — он ведь ни молока, ни другой еды есть не может и помирает скоро. Так бы и с Ванькой было, кабы Антонина не надоумила тетю Машу его зельем поить. У ней же она и ногти покупать стала. В зелье этом содержится почти всё то же самое, что нужно, чтобы выдолбка сотворить: ногти покойницкие, вода мертвая, ну и опилки еще добавляют: обычного питания не хватает им — целлюлоза нужна. Тетя Маша древесный наполнитель покупала для котов, так проще всего ей было в городе. У нас, у знахарей, так говорят: человеком каждый может быть, да цена за это у каждого своя. С прикормом выдолбок как настоящий человек становится: не видит того, что людям видеть нельзя, пищу нормальную кушает, да и с женщинами как у всех, — подмигнула волшебница. — Только выпивать им нельзя. Спирт из мозга забирает дубильные вещества, и от этого они полностью теряют контроль над собой. Тетя Маша знала об этом и сочинила историю, что у Вани родители пьяные утонули, и ему поэтому пить запрещала. — Я еще один заговор хотел вам показать, — Точкин вышел в прихожую и вернулся со сложенным вдвое листком бумаги. Знахарка развернула бумажку, посмотрела и тут же сунула обратно Николаю. После этого боязливо перекрестилась. Короткий текст на тетрадном листке в клетку был записан размашистыми печатными буквами и начинался с обращения к краснокнижному персонажу русского фольклора — Черному Владимиру, который вдобавок к прочим эпитетам именовался в заклинании «екзархом благомилостивым и добромудрым». — Вам это Архип дал? И, небось, еще место указал, где прочесть? Николай подтвердил, что всё так и было. — Вы понимаете, что для того он вам иглу за шиворот и воткнул? Чтобы по тяге своей сердечной вы эту прихоть для него исполнили! — Не знаю, прихоть это, или нет. Он говорил, что на Псков легочную чуму наслали ведьмы. — Что еще за ведьмы? — Удивилась Наталия. — В древности их целую дюжину сожгли в церкви Василия на Горке, теперь они вернулись, чтобы отомстить горожанам. Архип меня в детский парк и отправил, в развалины, чтобы их пленить. Так, говорит, город спасем. — Тоже мне, спасатель! — Ухмыльнулась Наталия. — Не верьте ни единому слову! Вы знаете, что раньше людей хоронили в церквях в подвалах? Но не всяких, конечно, а всё больше — знатных. Я слышала, в Пскове до революции какой-то студент таким же заклятием богатых покойников вызывал по криптам и по кладбищам и спрашивал, где какие сокровища у них при жизни были припрятаны. Так несколько кладов нашел. Видать, и Архип что-то подобное задумал. Узнал имена тех, кто в церкви этой похоронен был в старину. Раньше в храм было не попасть, а теперь в развалины влезть — пожалуйста. У него подручных хватает, но все — шаромыги, таким нельзя говорить, где деньги спрятаны. А вы — человек порядочный, сразу видно. Что душу свою загубите, так до этого Архипу дела нет. — Это какое-то опасное заклинание? Наталия покачала головой: — Вы знаете, кто такой Черный Владимир? — Мне про него одна преподавательница из института рассказывала, но совсем немного. — Его еще просто Черным называют. Или просто Владимиром. Но лучше никак называть не надо. Что с его именем на устах будет сказано, то всё исполнится. Но сказавшего постигнет страшная участь. «Княжья грамота», или просто «Князь» — такое имя носил берестяной документ, известный в чернокнижных кругах с древнейших времен. Как выяснил Точкин, оригинальный текст содержал дюжину заклятий на древнем языке, все — обращенные к Черному Владимиру. Подлинник утрачен, но точно известно, что написан он был не на кириллице, а еще на допотопной глаголице. До наших дней документ дошел только в виде отдельных заговоров, которые за тысячу лет расползлись по домашним гримуарам запасливых деревенских ворожей. Обращались к этим заговорам редко. В отличие от обычного волшебства, применять которое может лишь колдун с особым даром, могущественные заклятья из княжьей грамоты доступны простым смертным, но отплатить за услугу придется самым дорогим, что есть у человека, — собственной бессмертной душой. Точкин тут же заинтересовался предметом столь необычного колдовства и выяснил, что заклинание на воззвание мертвых, которым он чуть не воспользовался, было едва ли не самым безобидным из всех. Наталия рассказала, что с помощью княжьей грамоты можно получить неограниченное богатство, власть над людьми в любой земле, или способность прорицать будущее на век вперед. Тому, кто решит стать провидцем, нужно всего лишь найти двух близнецов-мальчиков, выпить их кровь и сказать несколько древних слов, обратившись при этом лицом к северу в ночь при растущей луне. — А еще я про князя белорусского слышал, который двенадцать женщин в церкви сжег и перестал стареть. Это тоже, наверное, из княжьей грамоты обряд? — Задал вопрос Точкин. Наталия подтвердила его догадку и еще рассказала, что сожжены должны быть не любые женщины, а только почему-то познавшие мужчину христианки. Перед этим в храме читается специальная молитва, в которой будущий престарец отрекается от образа Божьего, по коему сотворен, и бренного дара Его — человечьего века. — Ликотрупие, известно вам, что такое? Заболевание, ну или вроде того. Точкин отрицательно покачал головой. — Это когда Лик Божий, образ Его, в человеке истлевает. Ну а как истлеет он, вы сами понимаете, что остается. Точкин вопросительно посмотрел на Наталию. — Зверь лютый! — Подсказала она. — Волколачить они начинают, вот что! Кто раньше, кто позже. А пределом им чертов век положен: 666 лет. — Не такие уж и нетленные они, значит, — сделал заключение Точкин, — раз своей смертью, как заведено, умирают. — Да какое там своей! Охотник на такого волколака найтись должен, который заставит его судьбину принять. Оружие против этих бессмертников одно — серебро, но только не абы какое, а кованое. В самое сердце вогнать надо его, иначе никак. Иглу обычно берут, ну или гвозди тоже. В глубокую старину и мечи, говорят, ковали. — А если не найдется в срок такого охотника, или одолеет его волколак, то тогда что? — Да Бог его знает, что! — Не думаете, что Архип тоже может быть из этих, из волколаков? — Осторожно спросил Точкин.