— Сегодня я уже выходной. Завтра будет готово. — А если вечером? Ответ утонул в лае пса, которого, вопреки форме тела, звали не Шариком: — Мухтар! Мать твою, суку, за ногу! — От удара кулака, обрушившегося на будку, затрещали доски. Перепуганный пес грохнулся на землю, сжался, отчего стал еще более круглым, хотя это казалось невозможным, и заскулил. Точкин отвел осуждающий взгляд. — Да он так-то разумный, — сразу же принялся оправдываться за Мухтара хозяин. — А сдурел, как черт у меня поселился. Уже дней… — Кузнец начал загибать толстые пальцы, но они непослушно распрямлялись обратно, — хер знает сколько. Самое что интересное: ни женка, ни сын не видят его. Только я, да и то если выпивши. А Муха всё время чует. В кузнице вон, — богатырь махнул рукой в сторону сарая с трубой. — Так мало того, что сам явился, еще и табуретку свою припер! «В свинарне твоей присесть брезгую, — говорит. — Хоть бы мух подмел. А то сидишь тут как Вельзевул заточенный». Сам с бородой, в костюме, серьезный типа профессора и пишет чего-то всё, а то книжки читает научные. Не выдержал давеча, спрашиваю: «Кто такой будешь?». А он как захохочет: «Христов братец я», — говорит. «Чего, братец, забыл в кузне моей?» Отвечает: «Жизнь твою сторожу никчемную, да душу бессмертную». «Обойдусь как-нибудь без сторожей таких», — это я ему в ответ. Сидит. Молчит. Ну, меня и понесло. Табуреточку из-под него эту выдернул да об стену — вдребезги! Сгинул вроде. А потом слышу: стучит что-то. Глядь — чинит! Да еще молоток мой взял! Тут я уже в открытую пошел: «В церковь схожу, икону куплю и в кузне повешу, так ты у меня, Христов братец, попляшешь». А он с карачек поднялся, брюки свои отряхнул и так мне с угрозой в голосе: «Сходи, — говорит, — сходи, пьянь безбожная. Заупокойню заодно по себе закажи, чтоб супружнице твоей бедной ножки понапрасну не снашивать. Так уж ты ее, негодяй, замучил пьянством своим, что и мне смотреть жалко, а уж я-то всякого на свету повидал. И деньги, — еще добавляет, — посчитать не забудь. Дорого у них нынче всё. А ты вон уже подштанники последние пропил, седалищем голым пред людьми добрыми светишь». А я ведь оттого в фартуке хожу, что в кузне жарко. Одежда у меня всякая есть, — оправдывающимся голосом добавил кузнец. — Сегодня совсем не успеете? Я хоть до ночи ждать готов, — попробовал снова настоять Точкин. Василий не уступал: — Завтра утром — край. Немного стесняясь, кузнец попросил оплату вперед. Николай не стал возражать и отделил от пачки колдуна две бордовые «пятисотки». На Гремячей улице он остановился, чтобы разглядеть сооружение, давшее ей название. Круглая шестиярусная башня высотой с девятиэтажный дом таращилась по сторонам неровными бойницами, иные из которых можно было принять за пробоины в стене из белого известняка. В позднем средневековье, чтобы защитить подступ к городу по воде, между Гремячей и стоявшей тогда через реку Никольской башнями была возведена водобежная решетка. Ныне река Пскова до того обмелела, что не то, что кораблю проплыть, но даже искупаться в ней летом могут разве что собаки да дети. В последний раз Точкин был тут в советском детстве вместе с братом. Сергей еще на входе в башню учуял запах дерьма и внутрь Колю не повел. С тех пор внешне мало что изменилось, разве что вход закрыли деревянным щитом, уткнувшись в который теперь, спускались по крутому спуску и весело о чем-то спорили на ходу две туристки школьного возраста. Тут Николай снова услышал Мухтара. Пес пару раз тявкнул и вдруг завыл с такой горечью в своем собачьем голосе, что по спине побежали мурашки. Школьницы, которые успели добраться до дороги, разом замолкли и с тревогой обернулись на обветшалый дом по другую сторону улицы. Книга 3. Глава 5. Охота Точкин с белым ведром в руке стоял под козырьком своего подъезда и не спускал взгляда с въезда во двор. Наконец из-за кирпичной будки электрощитовой показался армейский ГАЗ-66. Десантник за рулем заметил Николая перед домом и поднял руку в приветствии. Парадный уборщик с радостным облегчением на лице помахал ему в ответ. Спрыгнув со ступеньки на асфальт, Андрей Любимов скрючился от боли и только погодя пожал протянутую Николаем ладонь. — В дивизии как обстановка? — Спросил у него Точкин. — Да как! Савченко умер, который из нашей с Серегой роты. Вчера хоронили, — с мрачным видом доложил Любимов. — А что про болезнь говорят? — Много чего. У нас вон в штабе есть радист Петров, алкаш, и он второе утро подряд про каких-то зараженных коров в детском парке твердит. Совсем от бухла поехал, или от страха. Точкин с удивлением посмотрел на Андрея, но ничего не сказал. — Никто не понимает, почему дальше Пскова эпидемия не распространяется. — А заболевших у вас много? — Позавчера сразу десятерых срочников из казармы в госпиталь увезли. Наверное, с концами, — вздохнул Любимов. — Всего за неделю — человек сорок. — А вчера? — Вроде, никого. Не слышал. У нас в дивизии собираются средства бактериологической защиты раздавать. Тебе, может, респиратор привезти по подъездам ходить? — Уже ни к чему. — В смысле, ни к чему?! — Возмутился Любимов. Николай промолчал. Они уже поднимались по лестнице в подъезде. Войдя, Андрей ударился ногой о тумбу для обуви, которую хозяин передвинул зачем-то к самой двери. — Перестановку, что ли, сделал? — Это мелочи. В ванной — самое главное, — таинственным голосом сообщает Точкин. Хозяин уговаривает Андрея раздеться и одновременно с этим почти силой стаскивает у него куртку с плеч. — Вот, смотри, — Николай открывает дверь в совмещенный санузел. Андрей из прихожей заглядывает внутрь и не понимает, что изменилось. — Да ты зайди. Капитан послушно делает то, что говорит ему Точкин. В эту же секунду дверь закрывается за ним с тихим щелчком, а снаружи с грохотом валится на пол обувница. Капитан толкает дверь, чтобы выйти, но тяжелая тумба не дает ей открыться. Камуфляжная куртка Любимова осталась в руках у Николая в прихожей, в кармане — ключи грузовика. В подъезде на бегу Точкин задевает дребезжащие перила ведром, в котором под ветошью для уборки спрятан мешок с волшебными распятиями. Уже на нижних ступенях лестницы он слышит матерный рев своего пленника, который доносится до первого этажа через две закрытые двери. Вещие женки не обманули, все были здесь. Когда пространство под брезентом наполнилось дымом ладана, Николай насчитал дюжину зыбких теней, сбившихся плотно друг к дружке в дальней части кузова. Он поставил лампаду на пол и достал из ведра деревянный крест. Первое из безымянных тел рухнуло на доски. Тошнотворно пахну́ло прокисшим жареным мясом. Легкие по нынешним меркам женские тела он перетаскивал и складывал на полу поперек кузова. Когда черед дошел до Варвары, самой низенькой и щуплой из всех, Точкин, как умел, не зная языка, стал объяснять ей, что скоро всё будет кончено. В ответном возбужденном шипении он разобрал только одно слово: «смерть». На выезде со двора его ГАЗ-66 чуть не таранит красный «Рено Логан». Девушка за рулем, из новых соседей, провожает военный грузовик сердитым взглядом. Минут через двадцать он въезжает в частный сектор на Запсковье. На ветках в садах догнивают неубранные фрукты, придомовые участки чернеют голыми грядами. В одном из дворов муж с женой, оба в резиновых сапогах, меняют стекло в парнике и, судя по дружно насупленному виду, успели уже поругаться. Дворняжка за сеткой-рабицей заходится тявканьем на грузовик, и дальше уже каждая собака по курсу считает своим долгом облаять подозрительно крупный автомобиль. Николай затормозил у кузнецкого дома и сразу встревожился тем, что не слышит Мухтара. Пес за покосившимся дырявым забором молча лежал головой на лапах перед своей будкой и не спускал взгляда с кузни. Только когда гость во второй раз постучал в приоткрытую калитку, тот рассеянно тявкнул, но так и не повернул головы. Из дома показалась худенькая женщина в платке. — Доброе утро! Можно увидеть Василия? — Он выходной уже. — Неужели в такое время? Жена кузнеца подошла к посетителю и начала жаловаться вполголоса: — Ни свет ни заря комедить начал. Еще глаза не продрала, слышу шум. Гляжу в окно: тащится по двору с дружками в обнимочку. И главное самое: не бомжи какие-то, а приличные люди. На машине. Один — так вообще в костюме, а на ногах не стоит! Охота им с таким голодранцем якшаться? — Я ему вчера заказ оставлял. Обещал, что утром готово будет. — Мало ли, что он кому обещал! Забор новый вон уже пятый год ставит, — супруга указала рукой на брешь в изгороди шириной в несколько досок. — Его же тут до чертей допиться угораздило, представляете? Ну, что мне делать? Бригаду по телефону вызвала. Приезжают санитары, крепенькие мальчишечки такие. Смотрят на него: «Извините, — говорят, — не справимся, тетенька, с таким габаритом. По-доброму его к нам в клинику приводите, или таблетку примет пусть». А мне в него этой таблеткой из ружья... — Может, все-таки зайдем, поглядим? — Вежливо перебил ее Точкин. Она провела Николая по тропинке мимо Мухтаровой будки и двух старых яблонь и отворила дверь, пропуская его вперед. Сама вошла следом. По всей кузне вместе с дохлыми мухами и прочим мелким мусором были разбросаны клещи, молотки, отвертки и разные другие инструменты, назначение которых было Точкину неизвестно, и даже сам факт принадлежности некоторых из них к орудиям труда вызывал сомнение. Середину помещения занимал пыльный верстак с прикрученными сбоку тисками и маленькой наковальней на нем. Рядом на полу стояло железное ведро под окурки, почти полное, а под верстаком — пылесос допотопной модели, заменяющий кузнечные мехи. — Ну вот! Глядите! — Всплеснула руками хозяйка. Мастер лежал в углу на цементном полу, широко раскидав свои богатырские ноги. Во сне он зарылся с головой в какое-то местное чумазое одеяло, но его хватало только до пояса. Задравшийся брезентовый фартук являл взору обычно скрываемые части тела. Гость стыдливо отвел глаза к верстаку и увидел на нем рядом с наковальней свой готовый заказ. Длинная игла была вложена в свернутый пополам тетрадный лист, два острия торчали по краям из него. Сверху лист был придавлен чистой рюмкой, невесть откуда взявшейся посреди этого грязного бардака. На бумаге печатными буквами была накарябана надпись: НИКОЛАЮ. ОПЛАЧЕНО — Это я — Николай, — сообщил Точкин. — Что?.. — Хозяйка обернулась к нему. — Да, забирайте, конечно. Игла поместилась как раз в широком кармане шинели. — А не простудится Василий? — Забеспокоился Точкин. — Так ведь и до смерти замерзнуть можно. — Да что с ним станется?! Только протрезвеет скорей! В паре шагов от неподвижного тела валялся на полу опрокинутый табурет со следами недавней починки — про него, видимо, говорил Василий при их прошлой встрече с Точкиным. Женщина еще раз взглянула на супруга и тут почувствовала неладное. Опустившись на корточки, она пощупала огромную волосатую руку: — Вась, а Вась… Вася!.. Васенька! — Вдруг вскрикнула она, повалилась на колени и по-собачьи завыла. Тело уже начало остывать. Точкин присел с ней рядом и помог перевернуть огромного Василия на спину. В потолок уставились белки закатившихся глаз кузнеца. Черты бородатого лица были исковерканы ужасной предсмертной судорогой. Со своего телефона Николай вызвал «скорую», незаметно попрощался и пошагал к машине. В кабине грузовика он набрал колдуна.