— Архип Иванович, вы на месте? К обряду готовы? Изловил я их. Вся дюжина в кузове. Через час-полтора в «Красной Руси» буду. Снаружи раздавались крики услыхавшей беду соседки. Вдова Василия сидела на холодной земле у двери кузни и пыталась что-то говорить ей, но не могла совладать с плачем. — Удалось в храм влезть? — Спросил Архип Иванович по телефону. — Никак нет. Обманом взял, — отрапортовал Точкин. — Они сами со мною на связь вышли. «Убей, — говорят, — блядуна ветхого, тогда мор в городе остановим». А я им: «Не верю ни слову единому, — отвечаю, — после того, что содеяли вы. Дадите себя пленить добровольно, так вместе в «Красную Русь» поедем, там и порешу его на ваших глазах». — Дивлюсь хитрости твоей, — крякнул колдун. — А меня не обманешь? Али право, и порешишь заодно? — Напрасно вы всех аршином своим мерите! Судья я вам разве? На днях в интернете Николай читал статью местного синоптика — тот объяснял аномально долгую оттепель в Пскове одновременным воздействием царившего над соседней Прибалтикой антициклона и воздушных потоков со стороны Псково-Чудского озера. Температурная граница проходила километрах в десяти от городской черты. После поворота с Ленинградской трассы с неба повалили белые хлопья. Николай оторвал руку от руля и включил дворники. В деревнях вдоль дороги дымили печные трубы. Легковушки то и дело мелькали в зеркале заднего вида, обгоняя медленный грузовик. Показался указатель деревни Болоты, а после него — знакомый железный штырь, обозначавший автобусную остановку. Снег здесь не шел. Армейский ГАЗ-66 сбавил скорость и свернул на проселочную грунтовку. Еще на подъезде к пепелищу «Красной Руси» Точкин заметил вдали, за полем, транспорт Архипа Ивановича. Он не стал останавливаться в бывшей усадьбе и направил свой грузовик прямо через припорошенное снегом жнивье. По пути его машина подняла в воздух стаю галок, клевавших что-то с мерзлой земли. «Козлик» колдуна с православными крестами на дверях и начертанными на брезентовом тенте охранительными молитвами был цел и невредим, как и предполагал Точкин. Машина стояла у кромки леса. Черные ветки берез неприветливо нависали над опушкой. Наружу из «Козла» высунулась голова в священническом клобуке: — Хлеб да соль, Коленька! — Ешь да свой! — Николай из-за опущенного стекла грузовика сверху вниз угрюмо поглядел на принарядившегося старца. За трое суток, что они не виделись, лицо Архипа Ивановича обросло седой щетиной. — Женок привез? Покажи! Лейтенант не стал глушить мотор. Спрыгнув со ступеньки кабины на твердую морозную почву, он направился к кузову. В это время автомобиль колдуна завелся. Когда Николай забрался на борт и открыл брезент, «Козлик» двинулся с места и подъехал к грузовику сзади, почти вплотную. Только на одну секунду ноги Архипа Ивановича коснулись земли. Заглянув в кузов, он тут же забрался обратно в салон своей заговоренной машины и захлопнул дверь. Времени ему хватило, чтобы разглядеть тело, лежавшее крайним. В блондинке средних лет он опознал известную на весь город литовку Бируту Поганую. В Пскове Бирута была крещена Евфросинией, но продолжала втайне приносить кровавые жертвы своим литовским идолам. Когда за ней пришли, чтобы вести на казнь, то обнаружили в одном из ее сундуков деревянную змею с короной на голове. После раздумья, которое показалось Точкину нарочито долгим, Архип Иванович скомандовал из окна: — Добро. За мной езжай. Машины двинулись одна за другой по узкой просеке, которая местами уже поросла кустарником. По стеклам скрежетали ветки обступавших дорогу деревьев. За поворотом открылся просвет в лесу. Церквушка из почерневшего бруса стояла на краю большой поляны. Древесину за годы изъела плесень, светлые разводы которой Николай сперва принял за иней. Единственный крохотный купол храма был увенчан простым стальным крестом. Точкин выбрался из кабины и прошелся вдоль церкви. За дальней стеной земля без предупреждения обрывалась вниз. Дно гигантской впадины легонько курилось белым дымом. Кое-где из почвы проглядывали кости оттенка от молочного до темно-коричневого. Николай услышал шаги за спиной и обернулся. Поверх шерстяной рясы на груди у Архипа Ивановича теперь была надета обветшалая епитрахиль с шестью крестиками, вышитыми золотой, но потускневшей от старости нитью. На шее висело золотое распятие с самоцветами. — Белая топь? — Бывшая, — поправил его колдун. — Много тут силы было зелой. Как в храм мощи святые внес, такая дымовуха поднялась! Боялся, что из Порхова огневщики приедут! — В колхозе людей губили, чтобы белую топь сохранить, а теперь уничтожили ее своими руками? — Для обряда храм нужен, и медлить нельзя ни дня. При советах нашел бы я другой — много тогда их заброшенных по Псковщине было. Да и нынче уже почти с настоятелем в Карамышеве договорился, только в последний день он попятную дал и деньги вернул. Испугался, что ли, или слухи какие пошли. «Ночью, — говорит, — еще пустил бы, а днем — нет». Да ночью я, его и не спрашивая, женок бы туда привез! Только обряд до захода солнца свершить нужно. Пришлось этот, колхозный, мне самому освящать — доделывать за батюшкой Георгием то, что закончить тот не сумел. Знамо было, иссохнет белая топь. — Как же вы храм освятили, раз от образа Божьего отреклись? — Искренне удивился Николай. — Да мало ль, кто от чего отрекся! Главное, что духовный сан есть. Один только Архиерейский собор имеет право иерея из священства извергнуть. Да что священство, подумаешь! Ты Христофора-псоглавца на иконах видал? В святые престарец записан! Лейтенант подошел к самому краю ямы и разглядел неглубоко на склоне под собой младенческий черепок, покрытый шапочкой свежего снега. Ниже из земли выступал скелет с руками, закованными в блестящие полицейские наручники. Он всё больше суровел лицом: — Смотрю, частенько вы тут гекатомбы свои приносили? Колдун даже ахнул от возмущения: — Сами они в болото перли! Ако тварь неразумная! Вон у Вовы-скотника зараз десять детей засосало: семь сынов и три дочери. Жена с горя померла, да он сызнова женился потом. Так ему новая супружница еще десятерых родила. Черт взял — Бог дал! — Чего же не огородили место проклятое? — Упрекнул Точкин. — Неужели в колхозе рук не хватало? — Богу — Богово, черту — чертово. Грех, в народе сказывают, порядки их нарушать! — А еще сказывают, что грех двум господам служить. — Не грех и трем, коль раб расторопный! — Архип Иванович развернулся и пошагал ко входу в церковь. Перед самой дверью он остановился и снова обратился к Точкину: — Как будешь входить, крест на грудь положить не забудь. Николай отворил дверь, с неохотой перекрестился и вошел в полутемную церковь. Внутри он заметил брошенный на полу матрас, из дыр в нем торчала солома: — Вы никак теперь в храме живете? — А ты что прикажешь? В машине день и ночь от баб хорониться? Не считая дырявого матраса, единственный предмет в помещении — аналой со старинным списком с «Троицы» Рублева. Триединый лик освещает тонкая свеча в лампадке. Из четырех окошек по периметру пробивается пасмурный зимний свет. Стены без единой иконы покрашены светло-серой краской. Своей пустотой храм напоминает жилье, из которого только что съехали, или еще не успели вселиться хозяева. Алтарная перегородка в церкви составлена из четырех фанерных щитов. По православному распорядку над входом в алтарь должна находиться «Тайная вечеря», но вместо настоящей иконы на фанеру приклеена скотчем маленькая глянцевая репродукция Леонардо да Винчи, вырезанная то ли из книги, то ли из календаря. Точкин не удержался от насмешки: — На том, что было, собираться пришлось? — Что освятили, то и свято! — Недовольно отозвался Архип Иванович. — Неужто и мощи для алтаря в арсенале имелись? — Того не имелось, да Бог дал диакона знакомого. В Святой Троице служит, клиент мой, — похвастал колдун. — Телефонировал я ему: «Отломи-ка мне по знакомству Довмонта святого кусочек». А он: «Грех сие», — говорит. «А ежель настоятель святотроицкий проведает, — спрашиваю, — чрез что ты у меня бессилье свое мужеское лечил? Али не грех это — уд свой срамной в чашу для причастия макать? А что вдовиц-прихожанок ты в ризнице ёб?» — Это последнее я уж наугад рёк, да чую чрез трубку, что ажно трясется весь. «Грех сие великий», — соглашается. Назавтре же у меня с мощами был, — при воспоминании о несчастном диаконе губы колдуна искривились в злорадной усмешке. — Что средствами вы никакими не брезгуете, я уж давно понял, — поморщился Точкин. — Ежель ты про приворот говоришь, то не серчать, а благодарить меня должен, что похотение твое удержал. Вспомнить тошно, как в «Козлике» под тулуп ты мне рученьки свои игривые совал! Лицо Николая вспыхнуло бордовым румянцем. Не говоря больше ни слова, вместе с Архипом Ивановичем он принялся за работу. Точкин мысленно порадовался тому, что на руках у него были хозяйственные перчатки: трупы сочились холодным гноем. Непокойниц сносили в храм и складывали на расстоянии шага друг от друга на нестроганые доски пола, местами уже начавшие гнить. В очередной раз он забрался под брезент и взял за подмышки Варвару. Та хрипло прошептала: «Блядун». Мертвая девушка открыла рот и попыталась плюнуть ему в лицо, но не сумела: из уголка губ потекла по подбородку черная жижа, похожая на смолу. Точкин ничего не ответил и потащил ее к краю кузова. Снизу тельце ловко подхватил напарник. Когда последнюю женку уложили на пол в церкви, Архип Иванович с Точкиным присели передохнуть. Рядом с ними обгорелым лицом вверх лежала старуха Анастасия, единственная из казненных бывшая при живом муже. Околдованный ею, старик-бондарь отказался добровольно выдать супругу людям и был убит. За Анастасией лежали одна за другой молодые вдовицы Евдокия и Евпраксия. Первая выблевала во время причастия дары Христовы, а вторая совратила какого-то монаха бесовскими чарами. Последнее открылось, когда отец-настоятель нашел их спящими вместе прямо в монастырской келье. Марфу-чернотравницу, как подумалось Точкину, колдун смог опознать разве что способом исключения: тело женщины было настолько изуродовано огнем, что даже половая принадлежность угадывалась с трудом. У второй Марфы сгорели ноги и нижняя часть туловища, но пламя пощадило лицо. Опалены были только брови с ресницами, из-под которых купеческая вдова с ненавистью взирала на двоих мужчин в церкви. Курносая и голубоглазая, с почти белыми волосами — внешностью она напоминала чухонку. Эта Марфа была одной из самых богатых женщин в городе. Пока одни разорялись, у нее сундуки только полнились золотом. Неравнодушные граждане подозревали вдову купца в колдовстве. Однажды в дом к ней случайно попал юродивый Филофейка. Он зашел в подвальную клеть, где хранилась еда и прочие припасы, и там застал хозяйку совокупляющейся с нечистым. Вдова, обнаружившая у себя в клети Филофейку, обвинила его в татьбе и вызвала в суд. Там юрод честно поведал сотскому обо всем, что видел. Суд завершился полем, или иначе, судебным поединком, на который богачка вместо себя выставила конюха из дворовых. Тот зашиб слабоумного одним ударом, но простые люди не забыли слов покойника и в ночь казни пришли за ней первой. Дослушав рассказ о собственной злокозненности, светловолосая Марфа что-то прошипела на своем древнем языке. Архип Иванович в ответ весело погрозил ей кулаком. Он прошелся по церкви, скрестил вещим женкам руки на груди по-покойницки и сунул каждой в персты не образок, как положено по русскому упокойному обычаю, а кусочек бересты с нацарапанным на нем то ли заговором, то ли короткой молитвой. После этого отец Архип скрылся в алтаре и скоро явился из царских врат, или попросту, из центрального выхода, с разобранным кадилом и коробком спичек. Предметы он вручил Точкину. — Разжигай, — приказал он. Лейтенант стащил с рук хозяйственные перчатки и взялся за дело. Спички отсырели, и он испортил несколько кряду, пока наконец одна из них не загорелась. Точкин сунул огонек между углей и принялся дуть в жаровню изо всех сил, но пламя только облизало угли и погасло. — Брате, еби лежа! Точкин обернулся. Архип Иванович с усмешкой на губах протягивал ему сложенную вчетверо газету. Пока Николай рвал на мелкие лоскуты бесплатный номер «Здоровья в дом», он успел прочесть один из заголовков: «Доктор Правдин предостерегает от поддельных средств». Вперемежку с бумагой угли занялись. Точкин передал кадило Архипу Ивановичу и через минуту принюхался. Вместе с запахом ладана он чувствовал знакомую луково-чесночную вонь. — Асафетида? Ответом Николаю был непонимающий взгляд. — Чертов кал, то есть? — Он самый, — подтвердил колдун. — А еще уд Гамаюнов, и нечуй-ветра цветы. Вельми дорогой букет да вельми редкий. Панихиду отец Архип запел не по Псалтыри, а по старой исписанной тетради, которую перед этим вытащил из-под рясы. Начал он как будто с конца, да и слов таких в ектении лейтенанту прежде слышать не приходилось: — Боже Сущий! Ис полла эти деспота! Упокой неусопших раб Твоих Евфросинию, Евпраксию, Анастасию, Агнию, Варвару, Евфросинию, Марфу, Ксению, Евдокию, Наталию, Анастасию, Марфу иво плоти, и в духе в месте жарке, в месте преисподне, отнюдуже отбеже злокозние, нелюбие и безчеловечество.