Скрипнула дверь, морозный пар ворвался внутрь, и вот – деревянные струганые полы, бревенчатые стены и каменный очаг. И запах свежего хлеба, и цветной половичок от двери до очага, вытканный умелыми руками. Послышался женский голос, что-то спросивший по-норвежски. Мэрит ответила, и тут же из соседней комнаты вышла пожилая женщина в длинном платье и чистом переднике. Волосы прибраны и покрыты платком, завязанным сзади, через лоб пестрая лента. Буторин увидел натруженные руки и добрые печальные глаза. – Это моя бабушка Сигни, – сказала Мэрит по-русски. – Бабушка, а это твой гость, о котором я говорила. Он из Советского Союза. Его зовут Виктор. Женщина протянула руку, посмотрела гостю в глаза, да так, будто заглянула в душу. И сразу стало неуютно от того, что эта женщина смогла прочитать его мысли о Мэрит. И еще много чего. Но тут же у него внутри шевельнулось что-то сильное, мужское. «Что это я, – подумал Буторин, – что в моих мыслях постыдного? Я мужчина и должен думать, как мужчина и вести себя, как мужчина, я воин, если уж говорить языком древних скандинавских саг». – Добро пожаловать, Виктор, – вдруг произнесла женщина по-русски. – Не удивляйтесь, я знаю ваш язык и вашу страну. Я бывала в России в молодости. Со своим мужем. Я не всегда была бабушкой и не всегда жила в лесу. Сигни улыбнулась тепло и просто. Буторин кивнул и принялся снимать куртку. Ужин был сытным. И очень по-домашнему горел очаг, добавляя запах дымка. Мэрит немного рассказала о своей семье, о своем брате, который недавно погиб, сражаясь с нацистами. Потом стала рассказывать Сигни. Буторин обрадовался, что женщины не требуют от него рассказов ни о советской стране, ни о его задании или его профессии на Родине. Он просто наслаждался теплом, ужином и обществом этих двух милых женщин. Не давали покоя мысли о Когане, о Шелестове и Сосновском. Где они сейчас, что с ними? Я-то добрался, я у цели и в тепле. А они? Он снова поймал взгляд Мэрит, и внутри потеплело. Эта женщина ему определенно нравилась. И, кажется, он ей тоже. – Мы должны дружить с русскими, – говорила Сигни, подливая своим гостям домашнего ягодного вина. – Так было всегда, наши народы всегда были близки. Нас разделяет всего лишь одно море, мы живем на разных берегах, но море у нас общее. Во времена древних конунгов они женили своих сыновей на славянских княжнах. И своих дочерей отдавали за славянских молодых князей. Мы вместе сражались в битвах, мы вступали в союзы против общих врагов. И мы никогда не были врагами с русскими. Наши воины всегда плавали по этим морям и часто в одних ладьях, потому что в те времена меч стоил дорого, а меч честного воина еще дороже. Это был клан викингов, воинов, которые составляли союз и воевали на стороне справедливости. Защищали караваны от морских разбойников, приходили на помощь монархам, когда назревала опасность. Это был наш мир, в котором мы были братьями. – Вы очень хорошо сказали, Сигни, – кивнул Буторин. – Мы ведь и сейчас братья с норвежцами. Нам нечего делить, у нас общий враг, и мы сражаемся с ним вместе. А когда кончится война, мы снова станем торговать, помогать друг другу и дружить, как это было раньше. – Знаете, Виктор, у нашего народа до сих пор сохранились сказания о славянском князе. Он правил народом, который жил на севере вашей страны, на берегах холодного моря. Храбрый князь, который спас конунга Сигурда Ринга, который воевал с Харольдом Боезубом. Звали его князь Бравлин Буривой. Он участвовал в битве и принес победу Сигурду. И в честь вашего князя названа была крепость Браваллы и местность вокруг. И было это тысячу лет назад, но наш народ помнит вашего князя. Черный «Хорьх» резко развернулся на площади, мазнув светом фар по стенам старинных зданий, и остановился. Фары погасли. Мужчина в сером драповом пальто с меховым воротником, стоявший возле столба под часами, неторопливо осмотрелся по сторонам, потом двинулся к машине. – Что случилось, оберштурмбаннфюрер? – спросил он, усаживаясь на переднее сиденье. – Русские в Норвегии, Раске, – коротко сказал Ветцлер с заднего сиденья, и его лицо осветилось огоньком сигареты. – Парашютисты? – Нет. Состав группы неизвестен. Ясно только, что их несколько человек и они проникали в северные провинции разными путями. Сейчас они, судя по всему, на севере, в Тромсе или Финмарке. – С кем они вступали в контакт? С партизанами, с англичанами? – В двух случаях, о которых мне доложила агентура, они столкнулись с партизанами. Судя по всему, переброска в Норвегию у них прошла с осложнениями, но связь у них здесь есть. Это совершенно точно. Есть сведения, что у русских был контакт с англичанами. Это Джордж Гилберт. – Гилберт? – Рыжеволосый Йенс Раске нахмурился. – Если он снова в Норвегии, значит, готовится какая-то морская операция. Вот уже год мы не можем выйти на этого человека. Он появляется и исчезает, действует дерзко. И мы не можем подвести к нему ни одного своего агента. Он их как будто чувствует на расстоянии. Хитер и осторожен, как лис. Я предлагаю подготовить облаву и прочесать все места, где Гилберт может находиться в данный момент. – Ни в коем случае, Йенс, – возразил Ветцлер и снова затянулся сигаретой. – Скорее всего, эта облава кроме шума и паники ничего не даст. Гилберт никогда не ночует дважды в одном и том же месте, никто не знает его планов и намерений, кроме самых близких, проверенных и надежных. Но и они действуют по той же схеме. Только собирать информацию, анализировать новые сведения. Мы должны заранее знать, что готовится, где готовится и какими силами. Помните запрос на сведения синоптических постов? Я думаю, что готовится какая-то операция с воздуха. Вот уже первый факт, в котором мы можем быть уверены! И еще один важнейший момент – Венге. Пусть нас выведут на Венге, а потом мы устроим им здесь чистку! Хмурый молодой командир партизан вошел к русским в комнату и, не глядя им в глаза, буркнул по-немецки: – Вы идете с нами. Здесь опасно оставаться. – Что случилось? – Сосновский вскочил на ноги и принялся натягивать куртку, кивнул Шелестову, чтобы тот тоже собирался. – Торопитесь, немцы скоро будут здесь. Передав слова норвежца, Сосновский быстро оделся, с сожалением похлопал себя по карманам, в которых не было сейчас даже пистолета. Они выбежали в темноту улицы, где уже собирались партизаны. Среди них было несколько женщин и даже два мальчика-подростка. Откуда-то взялся грузовик. При свете фар в кузов стали сажать женщин, забрасывать туда какие-то вещи, мешки, матрацы. Поставили несколько ящиков, как показалась Шелестову, с патронами. Он покрутился на месте, рассматривая партизан, потом спросил Сосновского: – Ты видишь этого Андресена, который требовал нашего расстрела? Нет? И я не вижу. – А что он тебе? – удивился Сосновский. – Да так. – Шелестов пожал плечами. – Привычка такая по жизни у меня, когда кто-то больше всех возникает, сомневается или жалуется, а потом в кризисной ситуации вдруг исчезает, это меня всегда настораживает. Ладно, черт с ним. Нам-то что приказали делать? Хольмен приказал русским идти с ним. С командиром было всего четверо бойцов, вооруженных трофейными немецкими автоматами. Один нес на плече ручной пулемет. Когда машина выехала со двора и скрылась за поворотом улицы, Хольмен повел остатки своих людей в горы. Шли быстро, обходя каменистые участки, густые лесные заросли. Русские быстро взмокли, но терпели, тяжело дыша и сплевывая густую слюну. Было понятно, что группа уходит безлюдными местами, опасаясь преследования, а может, имея и какую-то конкретную цель. Возможно, впереди их ждет бой. Вскоре Хольман разрешил сделать привал. Партизаны попадали на снег, на сухую мерзлую траву. Шелестов сразу почувствовал соленый запах моря, а еще где-то внизу слева гулко и заунывно бил колокол. Тревожный колокол какого-то фьорда, предупреждая, что впереди туман, что ориентироваться нужно по звуку, а еще лучше, если ты не уверен, то не входить в опасные воды фьорда, не рисковать разбить свое судно о скалы. – Море? – спросил Сосновский у командира. – Мы идем к морю? – Да, – кивнул Хольмен. – Квиннгерад. Очень опасное место. Шелестов передернул плечами, прислушиваясь к звукам. Тревожный колокол звучит как погребальный. Почему погребальный, Максим и сам не мог понять. Просто этот звук навевал такую тоску, что, кроме погребальных воспоминаний, ничего не вызвал. Ну, может, еще зубную боль, ноющую, дергающую глубоко в десне, сковывающую всю челюсть. Он толкнул локтем Сосновского и попросил узнать у норвежца, куда они идут, зачем и когда русским дадут оружие. Если это опасные места, то лучше быть готовым встретить опасность вместе со всеми. Но спросить Михаил не успел, вдруг где-то недалеко застрекотали автоматные очереди, несколько раз бухнули разрывы гранат. В пасмурной гнетущей тишине ночи, когда горло забивало туманом, когда от этого хотелось кашлять и материться, стрельба казалась особенно ужасной. Смерть, она кружила неподалеку, собирала свою жатву, а ты лежишь и ничего не понимаешь, ждешь спасения или смерти. И решает это кто-то другой, а не ты! Хольмен что-то прокричал партизанам, все вскочили на ноги, побежали за командиром, срывая с плеч оружие, дергая затворы. Бежали по лесу, немного в гору, потом перевалили через гребень, и стрельба стала слышна яснее. Там, внизу! Снова взрыв гранат, который блеснул в темноте, и наступила тишина. Командир поднял руку, все остановились, тяжело дыша. Кажется, там внизу была дорога, и на этой дороге только что шел бой. И не нужно быть ясновидящим, чтобы понять, что бой был между норвежскими партизанами и немецким подразделением. Русские подошли к командиру и встали рядом с ним. На дороге мелькали фары мотоциклов и нескольких грузовиков. Вдоль дороги при свете фар укладывали тела немецких солдат и гражданских людей. Там же бросали оружие, которое, видимо, принадлежало погибшим партизанам. Правее горели две машины. Одна лежала на боку возле дороги. Возле машин лежали тела нескольких немецких солдат, которых еще не успели отнести и положить вместе с другими. И там было оружие. Шелестов хорошо видел автоматы и даже ручной MG-42. – Натворил здесь кто-то, – тихо сказал рядом Сосновский. – Они перебили человек двадцать фашистов. – Но и сами полегли. Что-то не учли ребята, но храбрецы, я тебе скажу. Отчаянные головы! – Видать, засаду устроили, да немцев многовато оказалось, – согласился Шелестов и тут же схватил Михаила за руку, показывая на Хольмена. Норвежец подзывал к себе своих бойцов по одному, что-то шептал на ухо и отправлял куда-то в темноту. Последним ушел боец с пулеметом. Русские подошли к Хольмену, он посмотрел на них и отрицательно покачал головой: – Нет, вам это не нужно! Уходите на север. – Вас пятеро, – возразил Сосновский. – Это самоубийство. Зачем? Уже погибли люди. Дождитесь более благоприятных условий, нападите в другом месте, где будет гарантия успеха. Здесь это бессмысленно. – Бессмысленно? Вы просто не понимаете, – ответил норвежец. – Прощайте! Кивнув русским, Хольмен поспешил вниз. Сосновский посмотрел ему вслед, потом выругался и повернулся к Шелестову. Максим стоял и, покусывая губу, о чем-то напряженно думал. Потом схватил Сосновского за руку: – Ну вот что, Миша. Уходить нам резона нет. Мы с тобой проплутаем без проводника долго, нарвемся на немцев, вот самый большой риск. Да и кто нам рекомендации даст при следующей встрече с партизанами. Найдется новый тип вроде Андресена, который посоветует не разбираться, а расстрелять нас от греха подальше. И другого Хольмена может не оказаться рядом. Ты видишь пулемет? – Вижу, я про него тоже сейчас подумал. Ну что, поможем ребятам? В два пулемета мы с ними разберемся, пожалуй. Шелестов побежал вниз, стараясь не показываться из-за деревьев, но в такую погоду и в непроглядную темень можно было и не таиться. Сосновский бежал следом. У крайних деревьев они затаились. Горящие грузовики освещали часть дороги, хорошо видно было суетящихся немцев. Распоряжался молодой офицер в шинели с меховым воротником и фуражке, поверх которой были натянуты теплые наушники. Двое солдат шли по краю дороги к телам убитых товарищей, что лежали на обочине, в кювете. Шелестов кивнул на них, поднял два пальца и потрогал левый. Я беру левого, ты правого. Сосновский оперся руками о землю и приготовился. Солдаты прошли мимо притаившихся русских. Один наклонился к лежавшему возле машины пулемету, и в этот момент Сосновский прыгнул вперед. Он обхватил немца руками и повалил его на землю, сжимая одной рукой горло, а второй нащупывая на его ремне ножны со штыком. Ногами он обхватил своего противника так, что тот не мог вырваться. Схватка была короткой. Еще несколько секунд, и в темноте тускло блеснуло лезвие штыка. Немец вскрикнул и обмяк. Шелестов поступил проще. Он схватил второго немца за горло, сильным толчком колена в поясницу опрокинул его на землю и коротким резким рывком сломал ему шейные позвонки. Расстегнув ремни убитых, Шелестов и Сосновский стянули с них подсумки с автоматными магазинами. Затем Максим, забросив за спину трофейный автомат, подхватил пулемет, указав Михаилу на две коробки с лентами. Позиция напрашивалась сама собой. Две горящие машины перегораживали дорогу, и они же ограничивали обзор. Ложиться рядом с ними – означало быть на виду у немцев в тот момент, когда те почти все находились в темноте. Шелестов перепрыгнул канаву возле дороги и поднялся на несколько метров выше по склону, туда, где деревья были пореже и где красовался большой плоский камень. Они почти успели добежать до намеченного места, когда на дороге стали рваться гранаты, а потом застрочили автоматы. В пальбу включился пулемет. Несколько фар сразу погасли, немцы бросились в разные стороны и открыли ответный огонь. Эффекта неожиданности, на который рассчитывал норвежский командир, кажется, не получилось. Убито и ранено было всего человека четыре немцев. Гитлеровцы открыли шквальный огонь по нападавшим. Два пулемета начали поливать лес свинцом. Падали сбитые пулями ветки елей, от стволов летела кора, сыпалась хвоя. Не прошло и минуты, как немецкий офицер снова начал махать руками, укрываясь за грузовиком. Солдаты стали обходить норвежцев справа и слева. – Какого черта здесь происходит? – зло бросил Сосновский, опускаясь рядом с Шелестовым и открывая коробку с пулеметной лентой. – Норвежцы спятили? Сразу все? – Не знаю, но мы хоть как-то можем им помочь, – буркнул Максим, дергая затвор пулемета. – Ну, сволочи! Первая же длинная очередь прошила дорогу, взметая фонтаны рыхлого снега и камней. Несколько немецких солдат повалились как подкошенные. Остальные бросились искать укрытие. А Шелестов все бил и бил по ним. Теперь он стрелял очередями покороче. Надо сбить темп атаки, заставить противника укрыться, главное – отвлечь на себя гитлеровцев и дать возможность норвежцам отойти, поняв, что эта цель им сейчас не по зубам. С визгом рикошетили от камня немецкие пули. Стрельба не прекращалась и на другой стороне дороги, где расположились партизаны. Там бил пулемет, но он вскоре замолчал. У Шелестова заканчивалась вторая пулеметная лента. При такой скорострельности, которой обладал немецкий пулемет, патроны кончались очень быстро, хотя эффект от такой стрельбы был ужасающим. Максим насчитал пятнадцать убитых и раненых гитлеровцев. И это притом, что большинство из них пытались укрыться за своими машинами. Сосновский вскочил и бросился в сторону, заметив там какое-то движение. За деревом в обнимку лежали двое норвежцев. В одном из них Михаил узнал Хольмена. С окровавленной рукой и лицом он пытался тащить своего товарища. У второго на куртке в районе груди и живота виднелись рваные дырки от пуль. Сосновский потряс Хольмена, горячо шепча ему на ухо: – Брось его, он мертв! Умер он, не надо тащить, вставай, я помогу тебе. Командир как будто очнулся. Он поднял окровавленное лицо и посмотрел на русского, потом осторожно опустил своего мертвого товарища и оперся на руку Сосновского. Так они добрались до позиции Шелестова. Тот отложил бесполезный пулемет и, держа наготове «шмайсер», посмотрел вниз. Стрельба утихала. Еще несколько очередей, потом взорвалась граната, и все стихло. – Кажется, все, – хмуро сказал Шелестов. – Уходить надо. Бери его, Миша, я буду прикрывать, если что. Устанешь, поменяемся. Они шли несколько часов, пробираясь то по глубокому снегу, то по каменистой почве, где снега не было совсем. Дважды пересекли дорогу, старательно осмотревшись, чтобы не нарваться на немцев. Сосновский с Шелестовым менялись каждый час. Хольмен был плох, часто на него накатывал обморок, приходилось останавливаться и приводить его в чувство. Он озирался и показывал рукой направление. И тогда его тащили дальше. Никто ни о чем норвежца не расспрашивал. Не время, да и не место для этого. На море поднялся шторм. Сюда, на плато, доносился шум прибоя и все те же удары колокола. Хольмен указал рукой на деревья, густо стоящие на краю каменной гряды. Его перетащили туда. Шелестов наломал елового лапника. На него положили раненого норвежца. Отдышавшись, Хольмен набрал полную горсть снега и растер себе лицо. Потом посмотрел на наручные часы. – Все было не зря, – сказал он по-немецки. Сосновский удивленно глянул на партизана и стал переводить Шелестову. Норвежец говорил неторопливо, слабым голосом, но речь его была осмысленной и уверенной. Чувствовалась в этом человеке внутренняя сила и несгибаемая воля. Но то, что от него узнали русские, озадачило их. – Та колонна на дороге, – говорил Хольмен. – Она могла идти сюда. Дорога вела к Квиннгераду, и мы не могли допустить этого. Нужно было любой ценой обезопасить место высадки десанта. Колонну нужно было остановить, уничтожить или нанести ей урон, чтобы снизить их боеспособность. – Десант? – Сосновский уставился на норвежца. Потом спохватился и перевел эти слова Шелестову. – Какой десант, чей? Кто будет высаживаться, зачем? Это вторжение подразделений норвежского Сопротивления? Вы начали активные боевые действия по освобождению? Или это англичане? – Нет, – отрицательно качнул головой Хольмен. – Англичане. Это их коммандос, большая группа. Цель – взорвать цех по производству тяжелой воды. Это завод «Норск-Гидро» в Веморке. Сейчас на заводе большое количество этой тяжелой воды. Она нужна немцам для создания страшного оружия. Нужно уничтожить. Любой ценой. – Как они будут высаживаться? Шелестов покрутил головой по сторонам. Ветер склонял верхушки елей и сосен, снизу, со стороны фьорда, слышался шум прибоя.