– Михаил, – негромко позвал Шелестов Сосновского. – Как у тебя обстановка? – Все спокойно, никакого движения. – А у меня тут гости. И одного я, кажется, узнаю. Подойди сюда. Сосновский подошел в Максиму, приложил к глазам бинокль и стал рассматривать людей на краю деревни. – Андресен, – заявил он, не отрывая бинокля от глаз. – И, как мне кажется, он не арестованный. Разговаривает с офицером вполне дружественно. Значит, не опасается, что кто-то узнает о его отношениях с гестапо. Выследили они нас, Максим Андреевич. Уходить надо. – Ты прав, – кивнул Шелестов. – Они по нашу душу сюда приехали. Иди, буди пастора и Хольмена. Я пока понаблюдаю за гостями. События в деревне развивались по стандартному сценарию. И Максим лишний раз убедился, какова в этом спектакле роль Андресена. Тот показал рукой на два соседних дома, и туда побежали солдаты. Действовали они осторожно, стараясь не шуметь. Наверняка опасались активного сопротивления. Двое присели у каменного забора и приготовили оружие. Двое направились к дверям, прислушались, еще двоих поставили под окнами. Потом стали стучать в двери. Сосновский поднялся наверх и сообщил, что норвежец готов и можно уходить. Но когда Шелестов, натягивая куртку, спустился на первый этаж, то увидел пастора в домашней одежде. – Густав, вам лучше уйти с нами, – сказал он. – Вы напрасно думаете, что гестапо пощадит священнослужителя, если тот укрывал партизан. Сосновский перевел слова Шелестова. Пастор выслушал их спокойно. Он только качнул отрицательно головой и тихо ответил: – Что нам суждено, знает только один Господь. Уходите, а я постараюсь задержать немцев, убедить их, что в доме никого, кроме меня, не было. Удалю следы вашего пребывания. Не бойтесь за меня, я достаточно пожил на этом свете и сделал людям много добра. Мне не страшно умирать, если придется. А вам еще сражаться с врагами. Шелестов подошел и обнял маленького священника. Тот с улыбкой похлопал русского по плечу и перекрестил. Уходить и бросать пастора было горько, но ничего не поделаешь, он так решил сам, а переубеждать священника – дело безнадежное. Хольмен чувствовал себя уже значительно лучше и шел большую часть пути сам, только приходилось его слегка поддерживать под локоть на особо сложных участках пути, где был глубокий снег, скользкая дорога или надо было перелезать через поваленные деревья. Через два часа в деревне послышались выстрелы. – Сволочи, – тихо сказал Сосновский, глядя в сторону Рогне-Фрон. – Ну, попадись мне это «сказочник»! С удовольствием удавлю собственными руками. – Сейчас главное, чтобы немцы наших следов не обнаружили, – проворчал Шелестов. Хольмен держался хорошо. Казалось, что смерть товарищей, предательство одного из членов подполья, которого обязательно надо покарать, придавали ему сил, заставлял жить, идти и бороться! Шелестов посмотрел на норвежца и, заметив, что тот идет на пределе сил, дал команду сделать привал. Они развели с Сосновским костер, растопили снег и напоили партизана кипятком. Все трое были голодны. Уже сутки группа шла на север, а на вопросы русских Хольмен отвечал только односложным «скоро». Нужно было подумать о ночлеге. И хотя вокруг было так же темно, как и час, и два, и десять часов назад, организм по своим внутренним биологическим часам требовал отдыха и сна. Норвежец указал на северо-восток. Там якобы сохранилось здание старой небольшой гидроэлектростанции. Она была построена лет пятьдесят назад и раньше питалась напором воды из озера, которых здесь очень много. Потом случилась авария. А из-за войны ее так и не восстановили. Идти в гору было тяжело. Рыхлый мокрый снег, выпавший вчера, укрыл все вокруг, ноги часто разъезжались, попадали на камни или в небольшие ямы. Когда Шелестов и Сосновский все же довели норвежца до станции, Хольмен буквально рухнул на снег. Максим велел товарищу напоить партизана из единственной фляжки, а сам пошел осмотреть брошенное здание. Оно было наполовину занесено снегом. Разбитые окна пропускали ветер и дождь со снегом. Но внутри были помещения, куда осадки не проникали. Это машинный зал, складское помещение и трансформаторная подстанция. Максим обошел вокруг и уже собрался вернуться к своим спутникам, как вдруг перед ним возник человек в меховых сапогах, гренландской меховой куртке с капюшоном и немецким автоматом. «Попались», – с досадой подумал Максим, прикидывая, сможет ли он обезоружить этого человека. Но тут за спиной послышались шаги, и мужской голос что-то приказал по-норвежски. Пришлось подчиниться, поднять руки и выходить на улицу. Там возле Сосновского и Хольмена стояли еще двое вооруженных людей. Норвежец что-то говорил, показывая на русских. Бревенчатый дом, в который доставили задержанных, был сложен крепко, имел небольшие низкие окна, больше похожие на бойницы. Крыша была выложена дерном, на котором проросла густая трава, защищавшая строение от атмосферной влаги. Когда Шелестов вошел внутрь, то понял, что дом – это только небольшая часть здания, которое дальше переходило в невидимую снаружи землянку. Бревенчатый сруб был пристроен к этой природной нише в скале. Навстречу из-за стола вышел коренастый мужчина с седой густой бородой. Он увидел Хольмена, подошел к нему и крепко обнял. Шелестов и Сосновский переглянулись и облегченно вздохнули. Кажется, наконец, свои. Хотя трудно сказать, кто и как здесь отнесется к русским. Кто-то советовал прогнать их, кто-то видел в них фашистских шпионов и предлагал пристрелить. Но думалось, что таким инициатором расстрела все же был один только Нут Андресен, чье предательство можно теперь считать доказанным. Двое бойцов по приказу седобородого увели Хольмена куда-то вглубь дома. Хозяин заговорил с гостями. Сосновский стал переводить: – Это командир Альвисс Баккен. Он хорошо знаком с Хольменом и благодарен нам за помощь Сопротивлению. Он предлагает нам отдохнуть и подкрепиться. А завтра обещает поговорить о дальнейших наших планах. – Спроси его, знает он что-нибудь о других русских в этом районе? – Он сказал, что все разговоры – завтра, – недовольно пожал плечами Михаил. Русских проводили в дальнюю комнату, где было тепло, горел каменный очаг, на котором стоял бак с горячей водой. Шелестов и Сосновский с удовольствием вымылись и растянулись на двух деревянных лежанках. Еще бы переодеться в чистое белье, и тогда жизнь вполне могла показаться сносной. Говорить вслух о своих делах не стали. Кто знает, вдруг кто-то из норвежцев знает русский язык. Оставалось надеяться, что завтрашний разговор принесет пользу. А пока пришлось снова довольствоваться положением арестантов или почетных гостей… под хорошей охраной. Спали оба чутко. И когда неподалеку послышались шаги нескольких человек по грубым неструганым доскам, Шелестов сразу проснулся. Сосновский тоже поднял голову. Кусок брезента, закрывавший нишу, в которой спали русские, откинулся, и при свете керосинового фонаря появился улыбающийся Коган. – Вот они! Дрыхнут! Максим с Михаилом вскочили на ноги и бросились обнимать товарища. Улыбающиеся норвежцы постояли немного, глядя на встречу русских, потом деликатно ушли, оставив гостей одних. Шелестов с Сосновским уселись за стол, Коган подвинул табурет и сел напротив. Из-под куртки он достал флажку и встряхнул ее. – Ну, за встречу? За то, что мы живы и можем делать наше дело? – Что это? – повел носом Михаил, принюхиваясь. – Аквавит, – усмехнулся Борис. – Местная водка. На вкус, я бы не сказал, что впечатляет, – чистый картофельный сок. Но согревает хорошо. Дело привычки! Каждый сделал по большому глотку. Закусили оставшимся от ужина сыром. Тепло побежало по жилам, согревая, унимая дрожь, которая, казалось, уже никогда не оставит тело после блуждания по этой холодной стране во мраке полярной ночи. Коган стал рассказывать, как они с Буториным благополучно прошли передовую, но потом, уже в тактическом тылу у немцев, напоролись на пост. Как они разделились, чтобы уходить порознь, как Буторин прикрывал его. Рассказал, как попал к норвежцам, как ему не верили – подозревали в нем немецкого шпиона и как Когану пришлось доказывать свою лояльность и участвовать в операции по уничтожению аэродрома. – Не понимаю, – покачал Борис головой. – Как можно нам не верить, как можно в каждом иностранце подозревать нацистского шпиона. Неужели эта война ничему их не учит? Они же знают, как мы сражаемся, какую страшную войну ведет наша страна. Они сдались, их землю оккупировали. Все, лапки подняли, одни мы тянет на себе этот воз! – Не суди их строго, Борис, – сказал Сосновский. – Не они в этом виноваты. Это простые люди, которые, как и мы, умеют любить и ненавидеть. Но над ними теперь другое командование. Великобритания сейчас командует в Северной Европе, она считает себя правой стороной, которая может и должна диктовать не столько свою волю, сколько определять условия и ценности послевоенного мира. – О чем ты? – нахмурился Коган. – По-твоему, антигитлеровская коалиция… – …антигитлеровская коалиция – разномастная и разношерстная команда. Одни воюют, а другие уже прикидывают, что и как будет после войны. Это стиль мышления политиков, а не солдат. Они пытаются все предположить на несколько шагов вперед. Никому не нужна коммунистическая Норвегия, коммунистическая Скандинавия. Поэтому Англия осторожно и ненавязчиво изо дня в день капает норвежцам на мозги, что никого у них в друзьях нет и быть не может. Не на кого в этом мире надеяться несчастной Норвегии, кроме как на Англию. А ведь большинство этих ребята прошли подготовку в Англии и заброшены сюда. Их английские инструкторы обучали. Капают, Боря, а капля, как известно, камень точит. – Надо отдать должное, Англия тоже несет неслабые потери, – заметил Шелестов. – Видели мы с Михаилом на днях, как разбились несколько планеров, погибли английские десантники. Цель, как мы поняли, – завод. Запасы тяжелой воды, которую тут немцы производят для себя. Для создания страшного оружия. – Они к нему подбираются, – согласился Коган. – Я видел, как строят в натуральную величину какие-то части здания, имитируют подходы на заводе к цеху. Ждут еще какую-то группу. У них эта база называется «Ласточка». – Откуда такие сведения? – удивился Шелестов. – Ну, я же герой, – развел руками Коган. – Я им операцию спас по уничтожению запасного аэродрома. Меня тут уважают. Ну а еще я умею слушать, кое-каких слов нахватался. Кое-кто по-русски неплохо говорит. Сошелся я тут с одним парнем. Толковый инженер. Виттар Кнудсен. – Кто? – опешил Шелестов. – Виттар Кнудсен? – Ну да. А что такого? Ты его знаешь? – Виттар Кнудсен – один из немногих друзей Венге, с которым тот еще до войны дружил. – Это значит, что о Венге мы можем узнать у этого Кнудсена? – обрадовался Сосновский. – Правда, он может нам ничего и не рассказать. Ученого ищет гестапо, а мы чужаки. Мы можем быть в их глазах честными людьми и антифашистами, но можем и проболтаться, проявить неосторожность. Они могут верить в нашу честность, но предполагать неосторожность. Это ведь не наша тайна. А признаться, что мы пришли именно за Венге, будет означать полный провал. Они его спрячут или он сам спрячется так, что нам его не найти и год, и два. – Вот именно, – согласился Шелестов. – Торопиться и с наскока действовать тут нельзя. Надо любой ценой задержаться, надо попасть к ним в «Ласточку». – Да? – усмехнулся Коган. – А какую причину ты назовешь? Ее ведь еще придумать надо. И правдоподобную. Какого лешего нас принесло сюда, как это им объяснить? – А мы не будем врать, – улыбнулся Шелестов. – Признаемся, что нас тоже интересует завод возле Рюгена. И мы хотим его взорвать. Убедительно? Вот что, Михаил! Твоя задача объяснить руководству, возможно, и через Хольмена, что мы хотим помочь и наша помощь для них важна. Вторая задача – попутно понять, кто тут говорит по-русски. Если владеет русским, значит, были контакты, значит, бывал в СССР, значит, к нам расположен и его можно использовать для убеждения других. А ты, Борис, постарайся снова начать общение с Кнудсеном, если нам удастся задержаться. Ну и убеждай Альвисса Баккена, что мы можем помочь. Утром к русским в закуток, отгороженный от остальных помещений брезентом, пришли Баккен и Улаф Хольмен. Раненый норвежец выглядел намного лучше. Наверное, здесь нашлись хорошие лекарства для него. Но оба визитера были хмурыми, как будто их смущала причина визита. Шелестов догадался, о чем пойдет речь, и не ошибся. – Мы очень благодарны вам, – первым заговорил бывший моряк. Он говорил по-русски, со своим чудовищным акцентом. – Вы мужественные люди и умелые воины. Но у нас своя война, а у вас своя. Вам пора уходить. Сейчас здесь спокойно. Вас проводят в отряд Хеварда Лунда. Собирайтесь. – Послушайте, Альвисс. – Шелестов поднялся и подошел к норвежцам. – У нас у всех война общая, потому что общий враг. Это враг всего человечества – Гитлер! Наши солдаты сражаются на полях войны в своей стране, вы воюете за свободу в Норвегии. Но есть то, что объединяет и нас с вами, и всех патриотов. Мы должны вместе остановить огромную беду, которая надвигается на весь цивилизованный мир. Мы пришли в Норвегию помочь вам уничтожить оборудование завода и запасы тяжелой воды. – Вам пора уходить, – опустил голову норвежец. Было понятно, что этот опытный и смелый моряк, который не боялся ничего на свете, смущен. Он говорил не своими словами и выражал не свои мысли. А чьи? Англичан? Джорджа Гилберта? Скорее всего, именно они не хотят подпускать русских к этой операции. Вон и Хольмен, которому мы спасли жизнь, глаза отводит. – Дайте нам оружие, и мы пойдем с вами вместе, – твердо заявил Шелестов. – И будем умирать с вами рядом, если это будет необходимо. Если вы не доверяете нам, то не давайте нам оружие, а просто возьмите с собой. Мы сами добудем его у врага и будем сражаться! – Хевард Лунд даст вам оружие, – ответил Баккен. – Вам пора уходить. Максим решил все же настаивать на своем. Не применят же норвежцы силу против них. Ведь русские столько им помогли за эти дни. Но тут он услышал голос. Человек что-то сказал, всего пару фраз с сильным английским акцентом. И почти сразу, откинув брезент, вошли трое партизан с автоматами в руках. Лицо Баккена, которое уже начало смягчаться во время разговора, снова стало каменным, будто кусок скалы, обветренный на побережье моря. – Уходим, – процедил Шелестов сквозь зубы. – Сейчас говорить уже бесполезно. На этот раз обошлось без лыж. Русских посадили в кузов грузовика, и несколько часов они тряслись и мерзли, пока машина колесила по горным дорогам, буксуя в рыхлом снегу. Тогда группа выходила и дружно толкала грузовик. Это была единственная возможность хоть как-то согреться во время унылого ночного путешествия через заснеженные леса и обледенелые горы. Наконец, машина выбралась на ровное место и покатилась между высокими прямыми соснами. У одинокого каменного дома, прижавшегося к скале на краю поляны, стояли люди. Когда грузовик остановился, Шелестов поднялся в кузове в полный рост и сразу увидел, что вместе с норвежцами стоит Буторин. Живой и здоровый. – Виктор! – Шелестов перемахнул через борт и, подбежав к Буторину, схватил его за плечи и порывисто обнял. – Живой! Черт, мы уж не знали, что и думать. Живой! Молодец! – Нормально! – обрадовался Буторин. – Вы как тут с ребятами? – В норме. Все добрались. Вот они. – Шелестов кивнул на машину, откуда на снег спрыгнули Сосновский и Коган.