– Тягомотина закончилась, – отозвался Сосновский. – Хуже нет, когда перед серьезным делом приходится сидеть и ждать. И от тебя ничего не зависит, когда ситуацию не контролируешь. – Держи нервишки в кулаке, – посоветовал Максим. – А когда дела нет, думай о деле, прокручивай ситуацию со всех сторон. Отвлекает и для дела полезно. – Учи ученого, – улыбнулся Сосновский. – А то я в разведке первый день! Я же бывший «закордонник». Там и не такое терпеть приходилось. Я просто вздохнул свободнее сейчас, когда мы от лодки отошли. – Дыши, не кашляй, – посоветовал Максим. – А еще лучше смотри вперед и слушай. Сосновский замолчал, некоторое время они шли в тишине, нарушаемой лишь рокотом мотора и шелестом воды под днищем лодки. Шелестов следил за направлением по компасу, держа расчетные обороты двигателя. Скоро вход во фьорд, надо быть максимально осторожными. Здесь можно или слишком близко подойти к одному из берегов и повредить свое суденышко, а можно столкнуться с патрульными судами немцев. – Туман, – повернув голову, громко сказал Сосновский. – Вот он час опоздания! Туман скапливается под утро. Шелестов промолчал. Да и что тут говорить? Нужно выбираться, задание нужно все равно выполнять, есть туман или нет. Еще шесть минут движения, потом нужно сбавить скорость и установить переключатель в положение «два». Сосновский наклонился, будто к чему-то присматривался, потом зачерпнул ладонью воду за бортом и поднес к лицу. – Дизельное топливо, – прокомментировал Михаил. – Или утечка была недавно в этом районе, или стоянка судов рядом. Шелестов тихо выругался. Если верить часам и стрелке компаса, они идут верно. Но солярка в воде может означать, что они слишком близко подошли к базе катеров. Самое опасное место. Стиснув зубы, Шелестов чуть повернул руль, взяв на пятнадцать градусов южнее. И тут же, как будто подсказка, где-то слева в тумане несколько раз коротко рявкнула судовая сирена. Сосновский сразу поднял руку и оглянулся на командира. Шелестов показал, что взял правее. Его подмывало сбросить скорость, но он не рискнул изменить график. И вот минутная стрелка прошла цифру 12. Максим уменьшил скорость, теперь стали слышны удары волн о скалы. Южный берег близко, отвесная стена. Вот она. В тумане вдруг показалось что-то черное, массивное. Лодку стало подбрасывать на волнах, отражающихся от стены фьорда. Звук колокола Шелестов уловил не ухом, а, скорее, внутренностями. Низкий тревожный звук как будто вязнул в тумане, пытался выбраться из него и предупредить об опасности. Штормовой и туманный колокол, который звучит в этих местах не одну сотню лет. Бом… бом… бом… Холод и сырость забирались под гидрокостюмы. Тело то и дело сотрясала мелкая дрожь. Начинали лязгать зубы. Максим принялся делать упражнения для согревания – напрягал и расслаблял мышцы тела. Дрожь – плохой помощник, особенно когда нужно будет спешить и понадобится точность в движениях. Не дай бог, еще и бой. А вот в воду лезть придется. Этого никак не избежать. От этой мысли дрожь только усилилась. Туман становился все плотнее. Показалось, что гул тревожного колокола стал громче. Сосновский снова оглянулся и сморщился, как от зубной боли. Он показал на наручные часы, а потом сделал знак к берегу. «Молодец, как время чувствует», – с удовлетворением подумал Шелестов и тут же замер на месте. Впереди, прямо по курсу, послышался какой-то гул. Это могло означать только одно – по фьорду идет судно. Не очень большое, но сейчас столкновение даже с патрульным катером или морским охотником – это гибель. – К берегу! – крикнул Сосновский и, оглядевшись в лодке, подвинул к себе баул с оружием. Максим сбавил скорость и повел лодку ближе к берегу, которого почти не видел. Жаль, что это судно впереди появилось так рано. Ведь до места высадки оставалась всего пара километров. А сейчас… Гул прошел мимо, в тумане появилась и исчезла черная тень. И тут же в борт ударила тяжелая волна. Она приподняла лодку, Шелестов тут же попытался развернуться с помощью двигателя и встать носом к волне. Но сделать он этого не успел. Лодка упала вниз, и ее мгновенно опрокинуло сильным ударом. Шелестов оказался под водой, но колени ударились о каменистое дно, под ногами зашелестели мелкие камни. Он встал на ноги, но его снова ударило волной и накрыло с головой. Максим даже не успел заметить, где лодка, где Сосновский. Соленая ледяная вода попала в горло, в нос, руки окоченели. Шелестов не стал стараться снова подняться на ноги. Пусть улягутся волны, поднятые немецким судном. Здесь и так мелко, значит, не стоит и силы тратить на борьбу с водой. Максим задерживал воздух в легких, позволяя набегавшей волне толкать его и перекатывать с боку на бок. Еще немного – и он смог подняться на ноги и, помогая себе руками, двинулся по грудь в воде к берегу. Внутри все было напряжено. Самое скверное сейчас было бы услышать угрожающие команды на немецком языке, хуже всего именно сейчас попасть врагу в руки, сейчас, когда ты безоружен и беспомощен. И голос прозвучал, но это была русская речь. Насмешливым интонациям Сосновского Максим сейчас был рад. – Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, – громким шепотом проговорил Михаил, возникший из тумана. – Так, командир? – Типун тебе на язык, – огрызнулся Шелестов. – Где лодка? Унесло? – Смыло волной, – подтвердил Сосновский. – Думаю, утащило течением. Хреново это – немцы найдут и догадаются, что кто-то высаживался на берег. Лодка-то военного образца, десантная. А один баул я успел поймать у берега. Самый легкий правда. – Значит, с одеждой. И без оружия мы остались. Но в нашем положении и сухая одежда – это спасение. Шанс на спасение все же оставался. Предусмотрительный Шелестов даже в баул с одеждой положил спички в герметичной упаковке, два больших десантных ножа, пару банок тушенки, немного галет и шоколада. Отойдя подольше от берега к крайним деревьям, которые могли их хоть как-то укрыть от посторонних глаз, оперативники прислушались. Кроме шума моря и действующего на нервы тревожного колокола – ничего. Поспешно распаковав баул, они достали теплое шерстяное белье, свитера, кожаные штаны и куртки на меху. Затолкав в баул гидрокостюмы, они постарались укрыть его понадежнее, завалив камнями. А погода портилась на глазах. Еще только забрезжил над скалами рассвет, как повалил крупный снег. Шелестов и Сосновский поднимались в гору, стараясь до начала светлого времени суток уйти подальше в лес. Они шли уже почти два часа. Уставшие, голодные русские диверсанты буквально валились с ног, скользя ногами по влажным камням, обходя раскидистые ели. Местами снега намело столько, что ноги проваливались по колено. – Все, больше нельзя идти, – прохрипел Шелестов, падая на колени и прижимаясь спиной к скале. – Обессилим до того, что бери нас голыми руками. Нужно укрытие, нужен отдых. Скоро рассветет! – Надо жилье искать. Может, тут есть какие-нибудь уединенные хижины. Какой-нибудь лесник или отшельник. – Ага, как в сказке, – устало улыбнулся Максим. – Старая колдунья или гномы, охраняющие сокровища. – Точно! – вдруг обрадовался Сосновский. – Пещера! Что-то мне тут попадалось на глаза. Пошли, Максим, поднимайся. Они снова поднялись на ноги и, пошатываясь, стали обходить скалу со всех сторон. Наконец Сосновский позвал: – Есть, нашел! Сюда! Шелестов, оступаясь, побрел на голос. Сосновский стоял возле узкой вертикальной трещины в скале. Туда едва мог притиснуться боком взрослый человек. Снизу трещина уже по колено была заметена снегом. Войдя в пещеру, они осмотрелись. Небольшая узкая щель. Вверху, на высоте метров трех, она почти совсем сходилась, превращаясь в сводчатый потолок с еле заметным отверстием. Пещера размером не больше десяти квадратных метров была хорошо защищена от ветра изгибом прохода, ведущим внутрь. Надежда на отдых, а может, и на спасение прибавила сил. Шелестов и Сосновский, не сговариваясь, кинулись наружу, наломали и затащили внутрь несколько охапок лапника, устроив себе лежанки. Затем у стены выросла гора сухих палок и обломков старых тонких стволов. Еще несколько минут, и между самодельными лежанками из лапника загорелся высокий костер. Дым хорошо вытягивало в отверстие под потолком. Прежде чем улечься, Шелестов вернулся к выходу. Щель заметало. Теперь она снаружи была забита свежевыпавшим снегом почти в рост человека. Потрескивал огонь. Тепло слепляло глаза, но нужно было обязательно подкрепиться, восстановить силы. Вскрыв банки с мясом, разведчики разогрели его на костре, торопливо и с наслаждением съели. В опустевшие банки набили снега и поставили его кипятиться на угли. Оба блаженно растянулись на лапнике. Трещали просмоленные ветки, снаружи завывал ветер, а в пещере было тепло и сухо. Была надежда, что ветер занесет следы чужаков. На какое-то время можно было забыть об опасности и подумать о том, что предпринять дальше. Карта погибла вместе со снаряжением, но Шелестов и Сосновский хорошо запомнили местность, посвятив этому занятию немало времени. Для начала придется после окончания снегопада определиться на местности, понять по ориентирам, где им пришлось высадиться на берег, а потом двинуться к месту встречи со связником. Путь предстоял неблизкий. Хевард Лунд вошел в комнату и остановился, глядя на девушку. Мэрит Хельсен, укрывшись большим шерстяным платком, лежала, отвернувшись к стене и поджав ноги. Она лежала так уже несколько часов. Не меняя позы, не шевелясь. После гибели брата, когда ее саму партизаны чудом разглядели среди комьев рухнувшего снега, Мэрит ни с кем не разговаривала, не проявляла интереса к происходящему вокруг. Казалось, что она ушла в себя настолько, что ей стала не интересна сама жизнь. Командир партизан присел на край кровати и положил ладонь на руку девушки. – Мэрит, – позвал Хевард. – Возьми себя в руки, девочка. Вся Европа в огне войны, наша страна оккупирована врагом. Ежедневно гибнут люди: и на полях сражений, и в тылу, в нацистских лагерях. Тысячи и тысячи, десятки тысяч гибнут ежедневно! Вы с Петтером добровольно взяли в руки оружие, чтобы сражаться. Вы знали, что вступили в смертельную борьбу. И вот теперь его нет. Твой брат совершил подвиг, наш народ будет гордиться Петтером и рассказывать о его подвиге детям. Ты должна быть достойна его, ты должна продолжать его дело, нашу борьбу. С гибелью твоего брата мир не остановился, и его гибель не должна быть напрасной. Мы все оплакиваем Петтера, других наших погибших друзей, мы будем сражаться еще более яростно, еще более умело с врагом, потому что мы должны победить. Иного выхода и иного пути у нас нет. Ты нужна нам, Мэрит. Поднимайся! Девушка пошевелилась, сбросила платок и села на кровати. Хевард посмотрел в ее лицо и улыбнулся. Сейчас эта храбрая девушка, которая всегда была примером для других бойцов, уже не выглядела убитой горем, сломленной и несчастной. Лицо ее было холодно, губы решительно сжаты. Мэрит свесила ноги с кровати и села, сложив свои крепкие кулачки на коленях. – Что я должна делать? У тебя есть задание для меня? Седые брови командира сошлись над переносицей, взгляд Хеварда стал суровым. Вот так лучше! Мэрит всегда была сильной, мужественной и решительной девушкой. И Петтер был таким же. На них всегда можно было положиться. Сейчас Хевард Лунд мог послать на задание любого из своих партизан. И каждый выполнил бы его не хуже. Но он хотел пробудить к жизни Мэрит, хотел вернуть ее к борьбе. Широкие охотничьи лыжи, подбитые оленьей шкурой, легко скользили по свежевыпавшему снегу. Мэрит сделала большой крюк и остановилась на краю скалы, откуда был виден путь на несколько километров. Никто не шел по следу, лыжня была чистой, она вилась между деревьями, то исчезая, то снова появляясь. К вечеру ветер занесет снегом лыжный след, а к утру он исчезнет совсем. Отряхнув от снега длинную полосатую юбку, девушка сняла меховые рукавицы, поправила за пазухой пистолет, затянула потуже ремень, подпоясывающий меховую безрукавку. Ну, теперь уже недалеко. Это она хорошо придумала – привести русских к своей бабушке. В этих местах не бывает никого. Нацисты даже не подозревают, что здесь может кто-то жить. Натянув рукавицы, Мэрит взяла в руки лыжные палки и пошла вверх по склону, ставя лыжи «елочкой». Не прошло и нескольких минут, как девушка почувствовала запах дыма. Бабушка топила печь! Скоро можно будет раздеться, просушить одежду и ботинки, умыться и посидеть в тепле, прижавшись спиной к теплым кирпичам. Радость встречи с бабушкой омрачало лишь то, что придется сказать ей о смерти Петтера. Наверное, все бабушки в любой стране одинаковые. Мэрит очень удивилась, когда, войдя в дом, почувствовала запах свежеиспеченного хлеба, зажаренной на углях рыбы. Старая Сигни Свеен только улыбнулась, когда удивленная внучка с раскрасневшимися от долгого бега на лыжах щеками замерла у входа. – Я же все чувствую, – тихо сказала она. – Я знала, что ты сегодня навестишь меня. Почему ты пришла без Петтера? Сигни задала вопрос с такой печалью в голосе, что Мэрит снова почувствовала, что бабушка и правда все чувствует и все понимает. И девушка не удержалась, горько разрыдавшись. Она бросилась на шею старой женщине, уткнулась лицом в ее плечо и плакала, плакала, пока были слезы. А Сигни только гладила ее по волосам и молчала. Все понятно без слов. Любящее сердце не обманешь. А потом они сидели у печи, и внучка рассказывала о том, как погиб Петтер и как он спас остальных. И как сама Мэрит чудом спаслась, потому что ее нашли и вытащили товарищи. Сигни слушала, то и дело вытирая глаза платком, и смотрела на огонь. Женщине было страшно от того, что она пережила своих детей, а теперь еще пережила и внука. Уходят молодые, сильные, здоровые. А она, старая и слабая, остается. Они уходят, оставляя ее наедине с памятью, со своей печалью. А потом они сидела за столом. Сигни достала настойку на северных ягодах. Мэрит вздохнула и заговорила о деле: – Бабушка, мне нужна твоя помощь, нам нужна твоя помощь! – Чем же я могу вам помочь, милая? – удивленно посмотрела на внучку пожилая женщина. – Нужно укрыть у тебя двух русских! На несколько дней, пока нацисты не прекратят поиски. Они из Советского Союза. – Русские. – Сигни чуть улыбнулась. – Да, они хорошие люди, душевные. Я помню русских, когда еще твой отец работал горным инженером и к нему приходили домой русские специалисты. Да, сейчас они переживают страшную войну, и им надо помочь! Я все приготовлю, милая. Ты не бойся, сюда никто не заходит. Да никто и не помнит, что я здесь живу. Некому рассказать немцам про меня. А зачем они придут, что им нужно в Норвегии? – Мне это неизвестно, бабушка, – покачала Мэрит головой. – У нас не принято задавать таких вопросов. Если придут, значит, так надо. Это нужно для борьбы с нацистами. – Я не буду расспрашивать тебя, – снова улыбнулась одними уголками губ Сигни. – И их не буду расспрашивать. Отдохни, внучка. Все, что будет завтра, будет только завтра, а сегодня ты у меня, сегодня тепло и вкусно пахнет хлебом. Я постелила тебе постель, ты должна поспать. Много и беззаботно. Как в детстве. – Детства уже не будет никогда, – вздохнула Мэрит. – Ничего уже не будет из того, что было раньше. Это была другая жизнь, другими были мы. Я не хочу спать, бабушка, я хочу сидеть с тобой у огня, обнимать тебя и слушать, как в очаге потрескивают поленья. Это единственное, что в моей памяти сохранилось теплого и приятного. После их проводов Платовым настроение у Буторина испортилось окончательно. Такого еще не было, чтобы куратор группы провожал своих подопечных на передовой перед переходом линии фронта. Хотя не так часто группа выполняла задания за линией фронта, но все равно такого плотного контроля Виктор раньше не замечал. – Какого черта он приехал? – проворчал Буторин, лежа в окопе боевого охранения. – Как будто доверять нам перестал. Снег сыпал крупными белыми хлопьями, укрывая скалы, кустарник и раскидистые лапы елей. Было тепло, после вчерашнего мороза было даже приятно лежать на снегу, сдвинув вязаную шапочку на затылок. Коган в таком же белом маскировочном костюме, как и Буторин, шевелился рядом, укладываясь удобнее. Снег хрустел под ним. Наконец напарник перестал возиться и затих. – А может, дело и не в доверии вовсе, – раздался голос Когана. – Ты обратил внимание, что Платов нервничает? Ты хоть раз видел его за все время нервничающим? Вот и я не видел. А сегодня мы оба были с тобой свидетелями. И знаешь, Виктор, мне не по себе. Если уж Платов стал нервничать, то какой спрос с нас. Дело очень серьезное, будешь тут нервничать. Если ничего не получится, я боюсь, нам этого не простят. Берия Платову не простит, а кое-кто и самому всесильному наркому не простит. – Считай, что ты меня успокоил, – хмыкнул Буторин. – Ты подожди ерничать, – перебил его Коган. – Дело и правда такое, что ни в какие ворота не лезет. Я что хотел тебе сказать, Витя… Буторин насторожился. Он молча ждал, что еще скажет Коган. Просто так Витей тот назвал его впервые. Коган откашлялся тихо, в кулак, и снова заговорил: – Дело серьезное, серьезней у нас еще не бывало. Платов намекал, но ты, может, и не понял его намека. Я хочу сказать, Витя, что случиться может всякое, когда пойдем на ту сторону. Но дело надо нам сделать любой ценой. Поэтому я предлагаю вот что… Если кого-то из нас ранят, если кто-то окажется не в состоянии выполнить задание и будет мешать напарнику доделать дело… – Предлагаешь бросить и идти дальше одному? – угрюмо спросил Буторин. – Да не бросить! – разозлился Коган. – Ты пойми, что нельзя будет останавливаться. Все загубим же. Когда подразделение идет в атаку на врага, когда рядом падают твои товарищи, с которыми ты еще вчера из одного котелка хлебал, не останавливаются, слюни не распускают, а рвутся вперед, мстить, победить рвутся, иначе все жертвы напрасны! – Ты чего разорался? – осведомился Буторин. – Нервный какой-то стал. Ты не переживай, я брошу тебя. А хочешь, даже пристрелю, чтобы ты не мучился. – Хорошо, – тихо ответил Коган и замолчал. Буторин тоже молчал, поглядывая на светящуюся стрелку, которая неохотно ползла по циферблату его наручных часов. Вот цинично пошутили, выговорились, и стало легче на душе. Обычная мужская перепалка: беззлобная, насмешливая. И, главное, никто из них так не думал. Виктор вспомнил, как совсем недавно они на катере прикрывали отход Шелестова. Вот так же рядом с Коганом. И, между прочим, оба готовы были умереть, понимали, что не хватит ни боеприпасов, ни скорости, чтобы оторваться от немцев. Хорошо, что тогда подоспел советский «морской охотник», а то бы крышка обоим. А что касается вопроса, бросать или не бросать напарника, тут и обсуждать нечего. Все от ситуации зависит! В одной ситуации это называется «бросить» друга, а в другой… Да, один жертвует собой, чтобы другой дошел. Их сейчас двое, и кто-то должен обязательно дойти.