Я выровнял самолёт по осевой линии и начал выводить обороты двигателя. Было непросто, поскольку в своей полковой и военной практике, порой приходилось нарушать инструкцию. А здесь — чем ближе к документу, тем лучше. — Спокойно. Взлетаешь, как положено. Дальше пойдут вводные, — сказал Гена, когда я полностью вывел обороты на форсажный режим. — Гордый, 451й, взлетаю. Разрешение РП мне дал, и я отпустил тормоза. Самолёт рванул вперёд по длиннющей полосе. Её края не было видно совершенно. На расчётной скорости мы спокойно оторвались от полосы, и я убрал шасси. Форсаж выключил. — Занимай курс в пилотажную зону и начнём работать, — сказал мне Гена, когда я запросил на первом развороте отход по заданию. Не прошло и нескольких секунд, как у меня в кабине стало темно. Голубое небо куда-то исчезло и остаётся доверять только приборам. — Шторка закрыта. Продолжай набор до 5000, вертикальная 40, — дал мне параметры полёта мой инструктор. Ручку управления отклонил на себя и прибавил оборотов двигателя. Для начала нужно слегка собраться и спокойно пилотировать. Самолёт плавно набирал высоту, и я, при подходе стрелки высотомера к значению нужной высоты, выровнял самолёт. Ни на единицу не вышел за значение 5000 метров. — Гордый, 451й, занял 5000, — доложил я. В эфире мои коллеги постоянно запрашивали смену высоты и курса. Голос у всех весьма прерывистый и не такой уверенный как на земле. Один только Морозов говорит ровно, без запинки и напряжения. Вот точно, что «ледяной человек». — 451й, понял, 5000, — ответил мне руководитель полётами. Как только мы заняли пилотажную зону, Геннадий «поднял» градус напряжения. — Запрашивай снижение до 300 метров. Смело! А что делать, если такова программа. Разрешение на снижение получил, и направил самолёт вниз. Вертикальную скорость мне задал инструктор 40 м/с. Пошло быстрое снижение, на указателе числа Маха стрелка указывает уже на 0.8. Стрелка высотомера прошла отметку в 1200 метров. — Вывожу, — громко говорю я по внутренней связи. — Хорошо. Точно вывел, — спокойно ответил Гена. Представляю, какие у него нервы стальные должны быть, чтоб в такой момент не вырвать ручку управления самолётом из рук своего подопечного. Значит, есть запас в случае возникновения ошибки проверяемого. — Давай виражи. Крен 30°, 45°, 60°, — сказал Гена. Это не так уж и сложно. В отличие от новых горок и пикирований. И каждый элемент должен быть выполнен как полагается, иначе первое впечатление про тебя будет не самым хорошим. — Гордый, 451й, в зоне работу закончил. Заход с конвейера, — доложил я и мне дали условия захода на посадку. Гена по-прежнему не открывал шторку. И от этого было уже совсем неуютно. Зайти на посадку — не проблема. Что он мне ещё приготовил за вводную. — Гордый, 451й, на втором, 600, заход, — доложил я перед разворотом на посадочный курс. Пока всё идёт к тому, что это будет мой самый чистый полёт со времён училища. Давно я так ровно не держал параметры полёта. Ещё и под шторкой. — 451й, удаление 12, на курсе, режим, — разрешил мне снижение руководитель зоны посадки. И вот тут началось самое интересное. Я почувствовал, что ручка самолёта резко ушла в сторону. Даже начал сопротивляться этому в первое же мгновение подобного отклонения. Оказалось, что это ещё одна часть испытания. — Не сопротивляйся. Сейчас будешь выводить сам, — сказал Гена и я ослабил давление на ручку управления. Так я оказался в километре от линии посадочного курса. Ещё и руководитель зоны посадки ничего не говорит. Тоже часть экзамена? — Работай, — сказал Гена и я начал исправлять положение. В случае такого большого отклонения «посадка» должна меня информировать о дальности чаще. Но в данном случае он, как я понял, дальность подсказывать не собирается. Только в установленной точке — 6 км, затем 3,2, 1. Проблема в том, что если не войду в зону допустимых отклонений до дальнего привода, а это удаление 4 километра, меня отправят на второй круг. Как и положено. Установил допустимый крен и резко начал исправлять отклонение по курсу. По моим ощущениям, я должен быть уже на удалении 8. На курсовом приборе стрелка компаса АРК показывает сильно левее курсозадатчика. А мне нужно, чтобы они совпали. Ещё и снижаться нужно не забывать во время такой «змейки» по направлению. — 451й, удаление 6, к дальнему, контроль выпуска шасси, механизации. — Выпущено, 300, — ответил я руководителю зоны посадки. Стрелка АРК качнулась в сторону курсозадатчика. Плавно я повернулся на нужный курс и взял поправку на ветер. — 451й, дальний, 200, к посадке готов, конвейер, — доложил я, услышав спасительный сигнал момента пролёта над приводом в наушниках. — Посадка, конвейер разрешил, — ответил мне руководитель полётами. Шторка ещё закрыта. Гена должен открыть её только после ближнего привода. На курсовой системе у меня всё совпадает с точным заходом на посадку. Скорость снижения и поступательная соответствуют посадочным. — Ближний, контроль высоты, скорости, — произносит в эфир «посадка». Параметры проверил, но я опять в закрытой кабине. Сколько можно тянуть? Высота 50… 40… 30… Да уже не открывай, Гена! И так сяду. — Открываю, — радостно говорит мой инструктор, и вот она, будто бесконечная, полоса Равенского. Спокойно выровнял самолёт, «подобрал» обороты. Аккуратно касаюсь основными стойками полосы и, опустив нос, добавляю оборотов. — Конвейер, — доложил я, и теперь уже мне никто шторку не закрывает. — Неплохо. А теперь, можешь полюбоваться окрестностями Циолковска, — сказал мне Гена по внутренней связи. Быстро выполнил полёт по кругу и, выполнил ещё один конвейер. И только потом, мы с Геной зашли уже с посадкой. После заруливания, Геннадий долго со мной беседовал. Расспрашивал, что заметил в полёте, а что упустил. — Очень важная часть в работе испытателя — наблюдение. Ты должен всё видеть, запоминать, анализировать, — сказал инструктор, доставая из чёрной папки, которую он оставил техникам небольшой листок. — Это тебе. На бумаге были напечатаны несколько тезисов. Больше похоже на план сочинения или рассказа. — План отчёта о полёте, — прочитал я заголовок. — Да. Сегодня вечером сдаёшь заму начальника школы по научно-методической работе написанный тобой отчёт об этом полёте по вот этому плану. Я быстро пробежался по основным пунктам и утвердительно кивнул. — Ничего сложного, — сказал я и сложил вдвое листок, собираясь положить его в нагрудный карман, промокшего от пота, комбинезона. — Раз ничего сложного, то листок мне верни, — улыбнулся Геннадий. Ну, это уже слишком! Я просил по-честному, но не до такой же степени. — Гена, а это обязательно? Давай вечером тебе и отдам, — улыбнулся я. — Сам же сказал, что по-честному. Тем более, этот план старый. Сейчас у «зама по науке» другие требования. Не поможет, — цокнул языком инструктор. И, конечно, никто этих требований не знает. Так вот и пришлось мне применять всё своё творческие и аналитическое мышление для написания отчёта. Тяжелее всего пришлось парням из троицы «человек». У них, видимо, творчество всё ушло в другое русло. — Вот почему бы не написать отчёт о проделанной работе с местным населением, — мечтательно закатывал глаза Ломакин. — Я тут на аттракционах в Центральном парке катался… Почему мне кажется, что дух Марика живёт сразу в трёх этих балагурах? Одного только рассказа про их посиделки в кафе «Малышок» хватило бы на целую папку отчётов. Как они умудрились в этом месте ещё и с незамужними девушками познакомиться, ума не приложу. Циолковск — городок маленький и с выбором невест у ребят будут проблемы. — Серый, а ты чего не с нами? Пошли сегодня в «Клетку», — начал мне предлагать пойти на танцплощадку в городской парк Ломакин. — Спасибо, мужики. Подумаю, — ответил я и продолжил писать «сочинение» для заместителя начальника школы. — Совсем так зачахнешь. Или ты уже безнадёжно женат? — улыбнулся Век. — До этого далеко. Но она у меня хорошенькая, — сказал я, и кто-то на задних рядах присвистнул. Кто бы это мог быть? Естественно, Коля Морозов, который сегодня блистал на полётах. По крайней мере, он сам так сказал. — Хвалишься, Родин? — посмеялся Морозов. — Горжусь. Ты бы не гордился своей любимой девушкой? — спросил я.