Высота большая, но даже отсюда видны те самые горы хребтов Гиндукуш и Паропамиз. Красивое зрелище, но сколько жизней забрали эти каменистые исполины? Приближалась речка Амударья, а за ней и граница Советского Союза. С трепетом и немного неуверенно, Гнётов выдал в эфир заветную для многих фразу. — 12107й, группой из четырёх единиц пересекаю границу Союза Советских Социалистических Республик. Глава 3 Голоса группы руководства полётами своего аэродрома нельзя спутать с другими. После столь длительной командировки, уникальную интонацию, ударения в словах или съедания последних букв слышать очень приятно. На душе становится теплее. — 117й, на посадочном, удаление 12, на курсе, режим, — дал мне команду руководитель зоны посадки. — 117й, приступил, 600, — ответил я и начал плавное снижение по глиссаде. Погода была прекрасной. Яркое утреннее солнце припекало через остекление фонаря кабины. Самолёт шёл ровно, не ощущая на себя болтанки от бокового ветра у земли. Машинально смотрю по сторонам, вспоминая прошедшие дни «за речкой», когда каждая посадка — это риск попасть под удар ракеты душманов. — 117й, удаление 6, контроли шасси, механизация. — 117й, выпущено, 300, — снова доложил я, бросив взгляд на три зелёные лампочки сигнализации выпуска шасси. Полоса приближалась. Впереди свой пробег закончил Мендель, сбрасывающий парашют перед освобождением полосы. Теперь и моя очередь пришла произвести посадку. — 117й, дальний, 200, полосу вижу, к посадке готов, — доложил я, проверив включение фары. — 117й, посадку разрешил, слева под 40, до 8 метров, — разрешил посадку руководитель полётами. — 117го вижу, управляю, — вышел в эфир помощник руководителя на стартовом командном пункте у самой полосы. Прошёл ближний. Самолёт болтало, но не критично. Выравниваю нос по осевой линии, а земля продолжает набегать. Посадочное положение принято. Осталось коснуться полосы и закончить этот полёт к дому. Касание! — Задержи! — командует мне помощник руководителя, чтобы я повторно не отделялся. Пробег по полосе был устойчивый, нос держался легко, не поддаваясь влиянию ветра. Мягко опускаю его. Самолёт всеми тремя стойками на осевой линии. — Парашют… есть тормозной! — подсказал помощник, наблюдая за мной оранжевый купол на стропах. — С прибытием, 117й! — громко и радостно поздравляет руководитель полётами меня, указывая маршрут дальнейшего руления. — Спасибо! Соскучился! — весело отвечаю я, переводя сбившееся от полёта дыхание. — Полосу освободил. Рулил медленно, поскольку нужно оказаться на центральной заправочной в определённое время. Встреча прибывших из Афганистана, как мне довелось узнать, теперь является обязательным мероприятием. На стоянке перелетающих экипажей построение личного состава, флаги, много гражданских, среди которых и дети. Все встречают своих родных, возвращающихся с войны. — Паша, не торопись выходить, — тихо в эфир говорит Марик. — Отставить разговоры! — громко осаживает его Гнётов. Мда, сейчас и правда Менделю будет не особо радостно. Однозначно среди этой толпы есть его настоящая семья, которая вполне могла узнать про роман на стороне. Может и Алёна Буянова тут как тут. Выключил двигатель и стал отстёгиваться от подвесной системы. Одновременно смотрел по сторонам и заметил, что на аэродроме много новых самолётов, строящихся укрытий и строений. Расширение нашего полка налицо. — Как долетели? — весело спросил молодой техник, которого я видел впервые на нашем аэродроме. Низкого роста, губастый и с маленьким «пушком» волос под носом. Откуда только он появился? Наверное, мне непривычно, что не Дубок меня встречает после полёта. — Всё хорошо. А ты… — решил спросить я у техника, но он меня опередил. — Сержант Бубко, первая эскадрилья, — представился он, поднося руку к головному убору. — Без гимнастики, брат, — сказал я, снял перчатку и протянул ему руку, которую он не торопился пожать. — Это… у меня руки после циатима, — неуверенно сказал Бубко, спрыгивая со стремянки и пропуская меня из кабины. — И что? Как будто у меня чистые, — улыбнулся я и, уже стоя напротив техника, снова протянул руку для приветствия. — Ну, ладно, — радостно улыбнулся Бубко и поздоровался со мной. — Мне сказали, что я теперь ваш техник… — Не ваш, а твой. А что с Елисеевичем? — спросил я. — Не могу знать. Тут перевооружение идёт очень быстрыми темпами, — махнул рукой вдоль стоянки Бубко, где уже красовались и Су-25, и Су-17, и МиГ-23. — Понятно. А нас на 29е пересадят, значит? — спросил я. — Так точно. Мы уже успели переучиться. К нам сюда из Липецка и Подмосковья люди приезжали. Показывали, рассказывали, зачёты принимали… лояльно, конечно, — застеснялся Бубко. — Это нормально. Тебя как звать-то? — спросил я, снимая шлем и расстёгивая противоперегрузочный костюм. — Имя, отчество? — Венька Саныч я, — весело подпрыгнул сержант. — Значит, так и будем общаться, Вениамин Александрович. Меня можешь звать Сергей Сергеевич или просто Сергеич, понял? — спросил я. — Ага, Сергей Сергеевич, — закивал Бубко. — Ладно, пойду на митинг, — похлопал я его по плечу и направился к перрону. Пока мы вчетвером собрались, я выслушал длительную перепалку между Менделем и Барсовым. Как же Марик и не будет подкалывать нашего «бракодела» Пашу⁈ — Слушай, так как теперь ты будешь их посещать? Надо большой дом строить и каждой комнату отводить, — предлагал решение сложившейся проблемы Марк. — Ну, на Востоке это нормально — многожёнство. С нашей зарплатой — сомневаюсь. Хотя, лётный состав в денежном отношении не сильно обделён. Я вспомнил, что за Афган у меня на книжке, которая здесь в Союзе у бабы Нади, должны были скопиться неплохие деньги для нынешних лет. Всё же, платили двойной оклад. Плюс чеки Внешпосылторга. — Ты задолбал, Барсов! Я тебя когда-нибудь очень сильно и аккуратно побью, понял? — сказал Паша и ускорился вперёд. — Ты чего его достаёшь? — спросил я у Марка. Гнётов не участвовал в нашей беседе. Он до сих пор был в каком-то ином измерении и раздумьях по поводу дальнейшей службы. — Ой, ты вот не начинай, Сергий Радостный! — скривился Марик. — Радонежский, балбес! — поправил я его. — Не вижу разницы, — усмехнулся Барсов, укладывая рукой свои светлые волосы. — Пускай не расслабляется, а то у него были мысли напроситься на перевод в отдалённый уголок и без семьи туда поехать. — Как будто это решит его ситуацию, — сказал я. — Ему нужно принять факт отцовства и заботиться о детях. Подадут на развод? Значит, так тому и быть. — Серый, вот ты вообще не соображаешь, что Менделю кранты? — тихо сказал Марик, подойдя ближе. — Вспомни, как было после Беленко. Выявляли всех, у кого бельишко в шкафу обосранное есть. Чуть что-то не так, сразу палки в колёса по всем фронтам службы. Есть истина в его словах. Не помню, насколько были большие репрессии после угона МиГ-25. Многим этот случай сломал карьеру. — Так ты Марик тоже в этой группе, — сказал я. — Твой аморальный облик знаком всем не понаслышке. — Мне просто не везёт в любви. Но сейчас, чувствую, что попрёт. Женюсь скоро, но не знаю на ком, — развёл руками Барсов. — Максимыч, а вы что думаете? — спросил он у Гнётова. — Думаю, что это конец карьеры, — ответил зам. комэска. Марик покачал головой и покрутил у виска пальцем, показывая мне отношение к состоянию Гнётова. И правда, совсем потерянный стал майор. К перрону подрулил Ан-12. По сценарию, сейчас своих родных у рампы самолёта встретят пришедшие семьи. После будет митинг, важные слова и мы разойдёмся по своим домам. Марик похвастался, что сегодня же съедет на квартиру в город. К кому не уточнял, но он предвкушал приятный вечер. Сказал, что сильно изголодался по острым ощущениям. Из грузовой кабины начали выходить наши техники, штабные работники и другие военнослужащие из подразделений обеспечения. Скопление людей, которые пришли встретить своих родных с войны никакое оцепление уже сдержать не могло. Да и не пытались. Радостные крики, слёзы, объятия — всё вперемешку и выглядит естественно. Никакой постановки. Вот те самые эмоции, которые передать невозможно ни на фотографии, ни в кино. Нельзя заставить жену на публику рыдать взахлёб, когда она не видела своего мужа почти год, а узнав, что он попал под обстрел, ждала весточку. Теперь он раненый, но живой стоит и обнимает её, опираясь на трость. Как можно описать или показать на экране сурового мужчину, который ещё ни разу не видел своего ребёнка. А теперь он держит его трясущимися от волнения руками. Старается изо всех сил сдерживать слезу и не закричать от счастья.