– Где это произошло? – приходит вопрос из темноты слева, но отвечать надо куда-то вправо, потому что комната… – Что именно? – «Ох… Это ее голос? Господи, прости! Да разве же у нее такой противный писклявый голосок?» – Вы сказали, к вам подошел мужчина… «Свет в глаза, – слепит, – кто это спрашивает? – Знакомый…» – А! Да, да. Мужчина. «ОН, – даже в подсознании безымянный ОН. – ОН. ОН. ОН…» «Мне страшно, – это Жаннет. – УЙДИ!!!» – Не знаю. На улице. – На какой улице? – «Штейнбрюк?» Может быть, но почему говорит из-за ее правого плеча? – Не помню. – «Ну как можно запомнить улицы в чужом незнакомом городе? Она что, телефонный справочник?» – Н-н-е знаю. Я в Антверпене раньше не… не бывала. Только карту… – Это карта города, – тетка в шерстяном жакете, сложенный вчетверо лист. – Ты должна запомнить основные направления… Порт, вокзал, гостиница… – Он говорил по-немецки? «Что? Кто?!» – Нет, – качает головой, и от этого движения комната начинает вращаться быстрее. Быстрее, еще быстрее… «Танго, в Париже танго!» – Нет! Он заговорил со мной по-французски. – Что он сказал? – справа. – Он говорил по-французски? – слева. – Припомните! Что он сказал? – Штейнбрюк. – Он… ска… Прошу прощения, мадемуазель… Нет, наверное, «извините». – «Ах, как кружится голова, как голова… кружится!» – Мне кажется, он сказал: «Извините, мадемуазель, но мне надо с вами поговорить». Что-то такое. – Где это произошло? – из-за спины. – Что? – Где он к вам подошел? – слева. – Он говорил по-немецки? – справа. – Я же сказала, не помню! – «Боже, какая пискля!» – Не помните, на каком языке он говорил? – Нет. – Так, где он к вам подошел? – Не помню. – Ну, хотя бы в какой части города? – опять Штейнбрюк. «ОН…» – Сэйнт… Амадеус? – Может быть, Синт Амандус? – предлагают из-за спины. «В танго, в парижском танго…» – Да, точно. Синт Амандус. «Я подарю вам сердце в танго…» – Как он выглядел? «А ночь синяя, и сладкое вино… Господи!» – К… кто? – Этот мужчина, – снова Штейнбрюк. Спокоен, деловит, равнодушен… «Машина…» – Высокий… – Насколько высокий? – слева. «Ведь ОН высокий? Ведь так? О, да. ОН теперь высокий…» – Н-ну, у меня были туфли на низком каблуке, – она пытается вспомнить, но перед глазами несется круговая панорама комнаты, смазанная скоростью и визгом разогнанного до высоких оборотов мотора. – Я… мне кажется… я не доставала ему до плеча… – Метр восемьдесят примерно, – предполагает капитан Паша справа. – Да, возможно. «Возможно… Скорее всего… Где-то так… Метр… и еще… почти метр… ОН…» – Итак, он подошел к вам, – слева. «А кто устроился на подоконнике слева? Знакомое лицо…» – На кого он похож? – Ни на кого. – Можно предположить, что он француз? – из-за спины. – Нет, – трясет она головой. – Нет. Если только не из Лотарингии или Нормандии… – Значит, сразу видно, что немец, – кивает Штейнбрюк. – Типичный немец, не так ли? «Сколько раз он ее об этом спрашивал? Десять, двадцать? И еще художник рисовал… два раза? Или, нет. Кажется, три… Или мне это только приснилось?» – Или голландец, – говорит она, но губы и язык не слушаются, и горло способно, кажется, издавать только хрип. – Или… или бельгиец. – Он хорошо говорит по-французски? – справа. – Грамотно, – отвечает она, – небыстро, но… он ошибается… не часто, но… иногда. Достаточно, чтобы… И акцент… – Акцент немецкий? – из-за спины, хлестко, угрожающе. «Сукин сын! Выблядок!» – Нет, еврейский! – выплевывает она вместе с густой слюной. – А по-немецки он с вами говорил? – Штейнбрюк невозмутим, холоден, деловит. И предельно вежлив. Ни ругани, ни перехода на «ты», ничего… – Нет, – выдыхает она с силой, пытаясь прочистить горло. – Ни слова. – Вы сказали, что встреча произошла в Синт Амандус, – снова капитан Паша. – На какой улице? – Не помню. – А какую-нибудь другую помните? – вопрос уже слева. «Пинг-понг! Туда-сюда, обратно… Тебе и мне… Тьфу!» «Устрой истерику! – предлагает Жаннет. – Я бы…» «Ты бы… УЙДИ!» – Вы слышали вопрос? – Да… Бругстраат… бруг – это мост, ведь так? – Да, по-голландски это мост, – подтверждение приходит из-за спины, и сразу же шелест бумаги.