– В роддоме дежурила, – ответила Нина. – Говори громче, – велел церковнослужитель. – Вдруг кто исповедь мою услышит, – возразила Нина. – Главное, чтобы тебя Господь услышал, – отрезал священник. – Оглянись, нет тут никого. По домам народ разошелся, одна ты объявилась. Исповедываться собираешься? Если нет, то завтра под причастие не подходи. Нина стала излагать свою историю. Мужчина, имя которого медсестра не сообщила, дал ей большую сумму денег, чтобы младенец, который родился сегодня ночью, не дожил до полудня. Нине очень нужны деньги, она хочет уехать жить в Москву. Новорожденный скончался. Никто не заподозрил ничего дурного, медсестра знала, как надо действовать. Но сейчас ее стала терзать совесть. В ужасе от услышанного, Мавра, сама не зная почему, осторожно выглянула в центральную часть храма и обомлела. Священник и Нина стояли лицами к окну, спиной к ней. Находились они неподалеку от алтаря. По правую руку от кающейся грешницы находился П-образный закуток. В нем, тоже спиной к Мавре, стоял ее отец. Девушка сообразила: Андрей Алексеевич подслушивает, о чем говорят на исповеди! Глава тридцать седьмая Мавра прервала рассказ. – Понимаешь, Ванечка, сколь шокирована была наивная девица? Место для того, чтобы развесить уши, было выбрано идеально. Ни священник, ни грешник не видят того, кто притаился в укромном уголке. Батюшка глуховат, всегда просил говорить громко. После окончания исповеди он читает молитву. Едва он ее начнет, мой папаша скрывается в алтаре, до него два шага. Конечно, вести себя так, когда в храме есть народ, опасно, кто-то может увидеть любителя чужих секретов. Но! Мавра вздернула подбородок. – Приход-то деревенский. Посторонние редко бывают на службе, только свои. Батюшка каждую овцу стада Христова знает. А люди в курсе, что он глуховат. Ну и кто захочет во весь голос исповедоваться в своих грехах? Ты согласишься? – Нет, – улыбнулся я, – поищу другую церковь. – Решение молодого человека двадцать первого века, – фыркнула Ильина. – Сейчас легко найти батюшку. Но в те годы государство злобно скалило зубы в адрес всех, кто служил в храме и кто его посещал. Церковь в Грунске была единственной на всю округу. Куда людям податься? Прихожане нашли выход, стали грехи на бумаге писать, священнику дают прочитать, а он листок потом им возвращает, и все довольны. Записку с прегрешениями бросают в мусорное ведро, оно на свечном ящике всегда стояло. Но этот метод работал только с простыми прегрешениями, вроде: внучку веником стукнула, не слушается, зараза. А что делать такой, как Нина? И в этом случае решили проблему. Человек ждал, когда закончится литургия, все разойдутся, и спешил к настоятелю со словами: – Простите, опоздал, мне исповедаться надо. Священник не имел права отказать в таинстве. Мой отец это прекрасно знал и подслушивал откровения прихожан. И еще информация тебе, Ваня, к размышлению. Я уже говорила, что записки с грехами священник потом людям отдавал. А те скомкают исповедь и в ведро кинут. Я потом должна была церковь убрать и ведро от мусора освободить. А помойка была далеко! Очень я радовалась, что отец всегда мусор сам выносил. Увидев же, как он подслушивает чужие исповеди, я сообразила: в ведерке-то записки! Может, алтарник их вытаскивал и читал? Почему он это проделывал? Я решила, что из чистого любопытства. Но с той поры стала относиться к отцу настороженно. Мавра положила ногу на ногу. – В заводской санаторий приглашали для выступления перед рабочими актеров, певцов, художников. Как-то раз позвали писателя Ильина. Дальше случилось чудо. Почетных гостей после встречи угощали. В день приезда Михаила Андреевича официантка, которая всегда прислуживала знаменитостям, заболела. Директор велел найти среди персонала молодую симпатичную женщину. Ну и позвали меня. Спустя неделю после своего визита Ильин приехал в санаторий как отдыхающий, взял путевку на двадцать четыре дня. Мы стали тайком от всех встречаться. За сутки до отъезда Миши в Москву он вручил мне коробочку, я ее открыла, внутри лежала брошь: золотая туфелька в бриллиантах. Ильин сказал: «Моя любимая, убегая с бала, потеряла туфельку, но я знал, где ее найти. Выходи за меня замуж». И утром я отправилась с ним в Москву, соврала отцу, что меня в санатории попросили выйти не в свою смену. Не взяла ничего из вещей, убежала в чем была. Очень боялась, что папаша поймет, что я собралась уехать, и запрет меня на замок. Но все удалось. Началась другая жизнь, именно такая, о которой я мечтала. – Почему у вас и у Олимпиады отчество Арнольдовна, если отца звали Андреем? – спросил я. – По паспорту он Арнольд, – пояснила Мавра, – а крестили его Андреем, так все и звали. Когда мне исполнилось семнадцать, отец решил имя сменить, стал Андреем и в паспорте. А мы с сестрой остались Арнольдовнами. У отца нашего был бзик на имена. Я Мавра. Это православное, очень редкое имя, сколько раз меня переспрашивали: «Как вас зовут? Марфа?» Имя Олимпиада тоже есть в святцах, но оно очень громоздкое. Сестра всегда представлялась Липой. Как я уже сказала, наши с ней отношения прервались после ее побега. Она просто испарилась. Годы прошли, а от нее никаких известий. И вдруг! Звонок в дверь моей московской квартиры. На часах семь вечера, сочельник. В те годы представители советской интеллигенции признавались в своей вере в Бога. Писатели, художники, композиторы покупали у спекулянтов иконы, вешали их в комнатах. Сомнительно, что кто-то перед ними молился, образа были просто данью моде. На Пасху и Рождество в Доме литераторов устраивали ночные посиделки в ресторане. Мы с Мишей собирались уезжать, гостей не ждали. Домработница открыла дверь и закричала: «Мавра Арнольдовна, вас спрашивают». Я вышла в прихожую и увидела оборванку в прямом смысле этого слова. У вешалки стояла грязная, до изумления худая баба в замызганной одежде. С ней ребенок непонятно какого пола в ужасном пальто и стоптанных ботинках. Ни обувь, ни одежда были на них не по сезону, на улице мороз, время уютных шуб, теплых шапок, сапог на меху. Я очень удивилась, спросила: – Вы к кому? – К тебе, Мавра, – ответила нищенка. – Не узнаешь? Я Липа. Ильина переменила позу. – В ресторан мы в тот день не попали. Я отправила сестру и ребенка в душ и побежала к мужу. Когда Липа с ребенком вышла из ванной, мне стало понятно, что это мальчик. Я подобрала в своем гардеробе платье для Липы, колготки, обувь. И для мальчика нашлись брючки и рубашечка. У нас с Мишей детей не было, но у мужа имелся ребенок от гражданской жены. Они разошлись задолго до нашего с Мишей знакомства, сын остался с отцом, его мать сбежала с любовником. Игорь жил с нами, я его всей душой полюбила. Старые вещи ребенка лежали в чемодане на антресоли. Мы в те годы ничего не выбрасывали. Короче, взрослые сели за стол, Игорек увел малыша в детскую. Я стала расспрашивать Липу, и та поведала жалостливую историю. В Москву ее привез шофер, который остановился в Грунске, чтобы купить в сельпо еды. Моя сестра в это время стояла у магазина, считала копейки в кошельке. Красивая девушка понравилась водителю, он предложил ей уехать с ним в столицу. Олимпиада побежала домой за документами. Ей повезло, в избе никого не оказалось, Липа опустошила коробку с семейной кассой, схватила свой паспорт, и прощай, Грунск. Мавра приложила ладонь к чайнику, позвала горничную, велела принести горячий чай и продолжила рассказ. Глава тридцать восьмая Спустя неделю в нашем офисе собралась интересная компания. В большом кресле устроилась Мавра, одетая в любимом стиле подружек Николетты. На диване сидел Бобров, напротив него, тоже в кресле, расположилась Татьяна. На моем письменном столе лежали общие тетради и папки, которые мы с Борисом нашли в потайной комнате сарая Димкиных, переделанного под логово хакера. Мавра повторила рассказ, который я уже слышал. По мере того, как разворачивалось повествование, лицо Вениамина меняло цвет. Когда его родная тетя сообщила о появлении в ее доме в сочельник Липы, бизнесмен побагровел. – Я сын любовника моей матери? – Да, – подтвердила Мавра. – Водитель на протяжении не одного года использовал сестру для сексуальных утех, а когда та забеременела, попросту выбросил ее на улицу, как ненужную вещь. Липа устроилась домработницей в семью, несколько месяцев жила у хозяев, но когда те поняли, что прислуга ждет ребенка, они отказались от ее услуг. Как-то Липе удалось найти православный приют для женщин, попавших в беду. Ей там помогли, дали комнату, кормили, потом Липа родила близнецов, двух мальчиков. Мать и дети продолжали жить в приюте, но когда малышам исполнилось четыре года, скончался милосердный человек, на деньги которого существовала богадельня. Все жильцы оказались на улице. И куда ей деваться? – Господи, – пробормотал Вениамин. – Несколько месяцев сестра бомжевала, – продолжала Мавра, – спала в подвалах, выпрашивала еду у магазинов. Она оказалась в отчаянном положении: жить негде, денег нет, двое детей на руках. А потом настала зима. У мальчиков не было ничего теплого, на улице трещал мороз, и Липе пришлось поехать в Грунск. Отец встретил блудную дочь не по-библейски. Тельца закалывать не стал, праздника не устроил, сердито спросил: – Нагулялась? Нахлебалась счастья? Чего приперлась? Липа стала просить оставить ее с детьми в отчем доме. Но алтарник ответил: – Еще чего. Ты у меня совета ехать в Москву спрашивала? Решила жить своим умом? Деньги все сперла? Ешь теперь кашу, которую заварила. И тут на помощь Олимпиаде пришла незнакомая девочка по имени Катя, лет ей тогда, наверное, было девять-десять, она сказала: – Давай мальчиков себе заберем! Они вырастут, будут огород копать. – Двое мне тут не нужны, – пробурчал алтарник, потом схватил одного ребенка и велел Олимпиаде: – Отдавай его документы! Липа, которой стало совсем плохо, протянула отцу метрику. Тот взял свидетельство о рождении и вытолкал дочь с другим пареньком на мороз. Липа побрела к калитке, ее догнала Катя. – Я тебя не знаю, – сказала она, – но хочу помочь. Здесь деньги из моей копилки. – Спасибо, детка, – заплакала Липа. – А ты кто? Катя опустила голову. – Когда я родилась, Андрей Алексеевич женился на моей маме, он мой отец. И очень хочет сына, а детей у них с мамой больше пока нет, только я одна. Поэтому папа на жену все время кричит. Еще он очень зол на вашу сестру Мавру, которая вышла замуж за богатого человека. Ему одна прихожанка все рассказала. Андрей Алексеевич узнал, где зять работает, приехал к нему на службу, попросил: «Я отец вашей жены, алтарник, бедствую, помогите Христа ради». А тот его выгнал. Вот вам адрес Мавры, я у отца из телефонной книги переписала. Вы к сестре съездите. Может, она вас не выгонит. Мавра на секунду прервала рассказ, сделала глоток воды и заговорила: – Ну, и Липа послушалась Катю. А что ей оставалось делать? Всю ситуацию я знаю только со слов сестры. С отцом общаться не имела желания. Катю никогда не видела, но знаю, что она живет в Москве. Можете считать меня бесчувственной, но я не испытывала ни малейшей любви ни к отцу, ни к другой родне, – отрезала Мавра, – мы чужие люди. – Однако вы помогли Олимпиаде, – возразил я. Ильина склонила голову к плечу. – Ваня, я забочусь о бродячих животных, сын по моей просьбе открыл для них приют. Просто пожалела дуру-бабу и ее ребенка. Я решил задать вопрос, который давно висел на языке: – У Липы не было высшего образования, каким образом она стала редактором? Собеседница поморщилась. – Я ждала, когда же ты поинтересуешься! Не просто редактором, мальчик мой, а человеком, который работал с рукописями Павла Подушкина, писателя, любимого всеми советскими тетками. Литераторы весьма придирчивы к тем, кто прикасается к их тексту. К сожалению, у некоторых редакторов, в особенности у тех, кто пытался издать свою книгу и потерпел неудачу, возникает ничем не оправданная звездная болезнь: я гениален, а должен править чужой корявый опус! И такой человек начинает заниматься вкусовщиной. В рукописи написано: «красивая женщина», а он исправляет на «очаровательная женщина». В чем смысл рокировки прилагательных? Кстати, «красивая» и «очаровательная» не синонимы. Просто редактор решил потешить свое самолюбие, он работает по принципу: «Мне не нравится это слово». Но это полное непонимание своей профессии. Твой отец всегда вдумчиво работал над текстом, просил: «Пожалуйста, не вносите правку в первую и последнюю фразы рукописи». Ан нет! Перо редактора всегда плясало именно на этих предложениях. В конце концов Павел, человек терпеливый, не скандальный, отправился к руководству издательства и заявил: «Более не желаю иметь дело с людьми, которые переделывают мои тексты по своему вкусу. Если ваши сотрудники гениальны, то пусть сами пишут книги». Главный редактор стал сопротивляться, убеждать Подушкина, что ему необходим помощник. Павел ответил спокойно: «Хорошо. Мы с вами разошлись во мнениях. Я уйду в другое издательство. Задерживать меня вы не имеете права, я сдал рукопись, за которую получил аванс. Ничем вам не обязан. До свидания». Принято считать, что в советское время конкуренции не существовало. Ан нет. Между издательствами шла борьба за авторов, которых любил народ. «Советский писатель», «Московский рабочий», «Художественная литература», «Молодая гвардия», «Современник» – все они мечтали получить, как теперь говорят, топовых писателей. А кто возглавлял их список? Твой отец. Чтобы Подушкин не ушел, приняли решение: пусть Павел Иванович сам подберет себе помощника, а пока работает без оного. Мавра засмеялась. – Понимаешь, Ванечка, главред не имел права разрешить Подушкину наплевать на редактора. Если пойти на поводу у Павла Ивановича, то об этом быстро станет известно другим популярным писателям, кое-кто из них тоже решит избавиться от постороннего «вклада» в свое творчество. Вот поэтому и родилась формулировка «подберет себе сам помощника». Главред теперь мог сказать коллегам Подушкина: – Павел Иванович не отказывается от редактуры, он просто ищет подходящего человека. А уж как долго прозаик будет искать, никому не ведомо. – Михаил знал об этой ситуации, он рассказал Павлу Ивановичу историю Липы, попросил друга: «Давай оформим Олимпиаду твоим редактором. Ты навсегда избавишься от завистливых баб, которые портят рукописи. А Липа получит зарплату. Только поставь условие: «Ильина занимается исключительно мною». Чтобы ей еще кого-то не подсунули. Липа слово «мама» с ошибкой пишет». Подушкин пожалел женщину и стал ей активно помогать. Как? Мавра вытянула руку и начала загибать пальцы: – Первое. Устроил ее в институт на заочное отделение, сам занимался с дурой, учил ее русскому языку. Второе. Выбил ей квартиру, и она, слава богу, от нас с Мишей уехала. Третье. Давал ей денег. Надо признать, что Олимпиада взялась за ум. Она стала вести себя достойно, не отпускала далеко сына. После смерти Павла Ивановича сестра устроилась в какое-то ПТУ, не помню его название, преподавала там русский язык и литературу. И что интересно! Пока Миша был жив, пока он был секретарем Союза писателей, Липа постоянно вертелась в нашем доме, сидела за столом вместе с гостями, всячески подчеркивая: я сестра жены Михаила. Но на его похороны она не пришла и звонить мне перестала. Ну зачем ей вдова? Потом Николетта, которая тоже овдовела, сообщила мне, что Липа нашла себе нового покровителя, Николая Димкина! – Что? – подпрыгнула Татьяна. – Нашего с Яковом отца?