Я только грустно вздохнул. Возможно, они и неплохие ребята, все-таки сообразили, насколько некстати оказался их незапланированный визит. И великодушно предлагают свою посильную помощь. Вот только воспользоваться ей, к сожалению, никак невозможно. — Бурение внутри арахнида, — проникновенно сказал я, — вещь чрезвычайно опасная по многим причинам. Самая вероятная из них — можно угодить в лавовый или газовый карман, и тогда прощай, наш Федот. Сами понимаете, допустить такого я никак не могу. А значит, обучаться будем где-нибудь подальше отсюда… скажем, на той же равнине… А вот когда вы наберетесь опыта… тогда и поглядим. Я и сам в это не верил. Наступила долгая пауза. Даже Сэм не нашел, что возразить. Потом вдруг Майкл неожиданно спросил: — А изучение добытых проб? Как вы его проводите? Прямо на месте? Я ухмыльнулся. Какие же они все-таки еще зеленые! Ничего не соображают. Ну как, спрашивается, можно осуществить более-менее приличный анализ в тех воистину нечеловеческих условиях, что царят там, внизу? — Естественно, нет. Все добытые пробы изучаются исключительно здесь, на борту станции «Афродита». — Но как же… — Очень просто. На док-станции имеется небольшой запас специальных жаростойких оболочек для воздушных шаров и компрессор для их накачки. А внутри каждой оболочки — химический патрон для быстрого разогрева небольшого замкнутого объема газа. Градусов, эдак, до шестисот-семисот… для подъема достаточно. Помните вчерашний разговор? Вот-вот… об этих-то оболочках и шла речь. Как вы сами, наверное, поняли, они у нас в огромном дефиците, поэтому расходовать их придется крайне экономно. — Я, наконец, понял, — сказал Майкл. — Что ж, оригинально… Но какая же нужна точность! Попасть таким шаром в станцию… немыслимо. А атмосферные возмущения? Скажем, самый обычный ветер? — Ты абсолютно прав, это целое искусство, которое вам также предстоит освоить. Итак… Пробы, добытые нашим Федотом, загружаются в специальный контейнер, после чего КРИС запускает их в атмосферу. Одновременно станция снижается до высоты чуть менее тридцати километров и располагается точно по ветру, так, чтобы поднимающийся шар сносило прямо на нее. Естественно, особой точности при этом достичь никак невозможно, и если бы мы полагались только на маневры самой станции, то выловить из атмосферы нам наверняка ничего бы не удалось. Но тут в дело вступают гравитационные ловушки, нечто вроде раскинутой вокруг нашего поплавка обширной рыболовной сети. Вот с ее-то помощью мы и направляем добычу точно в ангар, так что нам остается только пойти и получить посылку. — Ловко, — сказал Майкл. — А не проще ли использовать вместо шаров что-нибудь этакое… с двигателем и крыльями, какой-нибудь дрон… — задумчиво проговорил Сэм. — Тогда о прицеливании целой станцией можно было бы с чистой совестью забыть. Ну вы посмотрите, какой умный выискался! Можно подумать, до тебя никто и никогда подобных вариантов не рассматривал. — Сами посудите, — вздохнул я. — Существует ли что-нибудь более надежное, чем самый обычный воздушный шар? Особенно в условиях огромных давлений и температур. — Пожалуй, — согласился Майкл. — Вот то-то и оно. Так что о крыльях можете даже не мечтать. Венера еще долго останется планетой воздухоплавателей. Недаром даже в древней мифологии Венера, она же Афродита, — божество абсолютно бескрылое. — Протестую, — неожиданно заявил Сэм. — Венера, она же Афродита, — богиня любви, а бескрылая любовь — полная чушь. Оксюморон. Настоящая любовь крылата, иначе это и не любовь вовсе. «На крыльях любви» — слышали о таком? — Однако, древние почему-то считали совсем иначе, — не слишком уверенно возразил я. Сэм только презрительно фыркнул, всем видом показывая, куда эти самые древние могут засунуть свое мнение. Признаться, столь мощный напор в довольно спорном вопросе меня несколько удивил. Это надо же, как неожиданно возбудился! Не иначе как осталась у тебя где-нибудь на оклахомщине неразделенная любовь. А по мне, так будь упомянутая богиня хоть трижды крылатой или столько же раз бескрылой, все равно на способах ведения планетарных исследований это никак не отразится. Как летали на аэростатах, так и будем. Ладно, спишем на Сэмову дурацкую манеру противоречить всему и вся. Видно, натура у него такая… требует, чтобы последнее слово всегда оставалось за ним. Ничего, с возрастом пройдет. А если не пройдет, тем хуже для него. — Итак, — я решил, наконец, подвести итог нашему первому занятию, — будем считать, что весь положенный инструктаж вы от меня получили. Пора от теории переходить к практике. Сэм, Майкл… занимайте места в операторских креслах, будем готовить комплекс к перемещению… * — Михаил Александрович! Я так больше не могу! — В чем дело? — командир с неудовольствием оторвал взгляд от монитора и уставился на бесцеремонно вломившегося в кабинет Николая. Надо сказать, заместитель командира по научной работе выглядел далеко не лучшим образом. Весь всклокоченный и с нервно бегающими по сторонам глазами. — Что случилось? Только спокойно, внятно, без эмоций… — Эти с-стажеры… Слово «стажеры» Николай выговорил так, словно оно означало некое крайне неприличное ругательство, произносить которое в нормальном цивилизованном обществе как-то не принято. — Что стажеры? — За три дня умудрились сломать оба бура и потерять две оболочки из восьми оставшихся… Теперь их только шесть. Это же полная катастрофа! Мы не сможем продолжать работу даже после того, как они, наконец-то, уберутся с нашей станции. Говорил же, нужно было сразу поставить им зачет и выпроводить с песнями, причем чем скорее, тем лучше… А теперь? Что мы будем делать теперь? — Спокойно, Ник, спокойно… Не забывай, это просто стажеры. Должны же мы хоть чему-нибудь их научить… — Да какие они стажеры! — возмутился Николай. — Тьфу! Торнадо пополам с цунами… Он поднял глаза на командира и, встретив спокойный уверенный, немного ироничный взгляд, вдруг осознал, что тот, вероятно, как всегда прав, истерикой горю не поможешь. А потому постарался взять себя в руки и добавил с горечью: — Надо полагать, нам достались не самые успевающие на курсе… отличников на Венеру, конечно же, не пошлют. И то верно… Нечего отличникам делать на Венере, никаких особо полезных навыков они здесь не приобретут. А вот троечникам тут самое место… надо же их пристроить к какому-нибудь хотя бы мало-мальски полезному делу. Глядишь, чему-нибудь и научатся… — Может быть, может быть… — хитро поглядывая на заместителя, проговорил командир. — Но из любого правила, как известно, бывают исключения. — Николай внезапно смутился и отвел взгляд. В свое время он-то как раз был отличником. — А вообще-то, неплохо было бы организовать запрос. Заодно и узнали бы, каким ветром их вообще занесло на Венеру… Ладно, этим я займусь сам. Николай слегка приободрился. Командир все-таки проникся его проблемами, хоть и в самой малой степени. Слегка подостыв от распиравшего его возмущения, он пробурчал под нос уже довольно миролюбиво: — Михаил Александрович, объясните мне только одно: при чем здесь мы? Вот уж точно, повезло так повезло, никому до сих пор еще так не везло. Всего можно было ожидать, но такого… Ну почему? Почему это должно делаться за наш счет? Чем та же первая «Афродита» их не устроила, за какие грехи нам привалило этакое счастье? Михаил Александрович философски пожал плечами. Потрясающее спокойствие, восхитился Николай. Мне бы такое. Он с трудом сдержал готовую вырваться наружу кривую, полную горечи усмешку. С-стажеры… И откуда их нанесло на наши головы! Жили себе и горя не знали… так нет же. Вот вам, получите и распишитесь… Командир с сочувственной улыбкой молча глядел на постепенно терявшего воинственный пыл Николая, а затем, кряхтя, выбрался из кресла, подошел к нему вплотную и ободряюще похлопал по плечу. — Ничего, ничего… смотри на ситуацию проще. А лучше всего с иронией. Вот увидишь, жизнь сразу же заиграет совсем другими красками, поверь моему опыту. Как говорит Марк наш Аврелий: «и не такое переживали». — Ему-то легко говорить… К воспитанию стажеров он полностью непричастен. Тем не менее Николай вдруг почувствовал, что удивительным образом практически успокоился. Верно говорят, выскажись, и сразу полегчает. — Вот и ступай, воспитывай, — сказал командир, подталкивая его к выходу. — Все равно, больше некому. — Это меня и угнетает, — вздохнул Николай. * Процесс воспитания происходил с большим скрипом. Абсолютно не подозревавшие о бушующих вокруг них страстях стажеры пребывали в самом замечательном расположении духа, в отличие от их наставника. Никаких угрызений совести по поводу загубленной техники они явно не испытывали. Я смотрел на них и только диву давался. Вон, даже улыбаются чему-то… и шуточками перебрасываются. Ну конечно, какое им дело до наших забот. У них же просто на лбу написано неистовое желание получить положительный отзыв о прохождении стажировки, а там хоть трава не расти. Э-эх… да будь моя воля, я бы хоть сегодня накатал им самые лучшие рекомендации и спровадил отсюда с глаз долой. Если бы не командир и его наводящая изумление снисходительность… А если уж совсем по-честному, то воспитательному воздействию пока что поддаюсь исключительно я сам. Не сразу, но пришлось, наконец, приучить себя взирать на происходящее так, словно оно ни в какой мере меня не касается. Загублена еще одна оболочка? Плевать, все равно программа приказала долго жить. Или вот-вот прикажет. Я мрачно наблюдал за абсолютно бесплодными попытками Сэма заставить Федота упаковать очередную порцию грунта в специальный контейнер для доставки на станцию. Совершенно бесполезную и никому не нужную пробу. Однако, даже с этой простейшей операцией нашему шутнику справиться было не дано. Несчастный Федот лишь вовсю размахивал манипуляторами, по всей видимости, окончательно одурев от непрерывного потока взаимоисключающих команд и тоже, как и я, потеряв всякую надежду на благополучный исход. У Майкла дела шли куда лучше. Если уж судить абсолютно непредвзято, что, вообще-то говоря, требовало от меня немалого душевного напряжения и, прямо скажем, запредельных волевых усилий, то, в отличие от Сэма, он со своей задачей справлялся весьма и весьма неплохо. Под его управлением станция плавно нырнула под слой плотных кислотных облаков и прочно обосновалась на высоте двадцати восьми километров. Что, в общем-то, вполне приемлемо для приема посылки. Которую стажер Харди почему-то никак не может не только отправить, но даже упаковать. Вошел Марк Аврелий, взглянул на натужные попытки Сэма поладить, наконец, с нашим Федотом, покачал головой и одними губами произнес в мою сторону: «Безнадега». В чем-в чем, а в этом я был с ним полностью солидарен. — Ну что ты творишь? — все-таки не выдержал я, когда Сэм в очередной раз промахнулся мимо контейнера. — Из какого места у тебя руки растут? Сэм раздраженно бросил бесполезные попытки и отвалился от пульта. Мол, сам пробуй, если такой умный, покажи класс. Федот замер. — Пусти, — я протиснулся ближе к клавиатуре.