— Ну, исполняй приказ. — Я ведь поймаю, — пригрозил сыщик. Куницын ответил: — Вижу, что ты мужик серьезный… Сказать-то что хочешь? — Бросайте вы это дело. — Какое? Революцию? — Да. Не свалить вам государство, только головы положите. — Твое государство, Лыков, звериное. Не надо людям такого. — А ты лучше создашь? — И создам! Мужицкую республику, где все будет по совести. — Так не бросите? — Нет. Сейчас и надо революцию вершить, пока народ в армии да при оружии! Алексей Николаевич прожег атамана взглядом, но тот выдержал и не поежился. — Тогда больше мне не попадайся. — А ты — мне. На этих словах Колька-кун протянул коллежскому советнику руку. Тот пожал ее без раздумий. Атаман сел обратно в пролетку, и вся вшивобратия умчалась прочь. А Лыков пешком отправился обратно. Спешить он не хотел, опасаясь за сердце. Оно и так колотилось, словно паровой молот. Ведь заряд в жестянке у Кольки-куна был самый настоящий. И жизни всех, кто оказался сегодня в части, висели на волоске. Алексей Николаевич хорошо знал разрушительную силу таких зарядов. Утром 26 февраля этого года он был в гостинице «Бристоль», где взорвалась бомба. Террорист снаряжал ее и по ошибке разбил взрыватель с гремучей ртутью. Взрыв разрушил четыре номера и часть ресторана Мишеля. Капитальная стена рухнула на Вознесенский проспект. На той стороне проспекта повалило на землю чугунную ограду Исаакиевского сквера! Под ней, кстати, отыскали пальцы бомбиста. Левая нога лежала на развалинах стены. А позвоночник и легкие сыщик смог разглядеть невооруженным глазом, поскольку грудная клетка покойника была разворочена… Придя во Второй участок, Лыков обнаружил, что там все уже пьяные. Подполковник Сакович сидел в кабинете и цедил коньяк, а лицо его медленно приобретало природный розовый цвет. Увидев своего спасителя, он вскочил: — Алексей Николаевич! Позвольте вас угостить! Счастье-то какое: живой! — А давайте. Я ведь тоже переволновался. Но неприятностей вам не избежать: квартира рядом с арестантскими помещениями, а так не полагается. И на карауле всего один человек… Уж очень легко Колька-кун пробрался. — Пустяки, — отмахнулся пристав. — В сравнении с тем, что все уцелели, — пустяки. Пускай наказывают. Ну, по лампадке? — Охотно. Не успел сыщик опрокинуть рюмку, как к нему подошел Филодельфин. Глядя неприязненно, он заявил: — Извольте извиниться за ваш хамский окрик, господин чиновник особых поручений. — Что? — не сразу сообразил тот. — За окрик. Извиниться. — Вы что, тоже переволновались, Николай Осипович? — Я был спокоен тогда и спокоен сейчас, — с пафосом сказал старший помощник пристава. — А кричать на себя, и на «ты» при подчиненных никому не позволю. Как офицер. Лыкову очень захотелось врезать дураку по морде. Он чуть не обрек всех на гибель, даже не понял этого, а теперь еще требовал извинений. — Поручик, вы не были в гостинице «Бристоль», когда там произошел самоподрыв террориста? — Не был, но при чем тут «Бристоль»? — При том. Что, если бы Колька-кун захотел умереть героем? И кинул бы свою бомбу нам под ноги? — Не кинул бы. — Почему? — Я этот народ знаю. Лыков посмотрел на пристава, тот лишь развел руками. Тогда сыщик сказал, четко выговаривая слова: — Извинений не дождетесь. Хотите — напишите на меня рапорт, хотите — вызовите на дуэль. Как офицер. А лучше всего ступайте в храм и поставьте свечку за то, что остались живы. Поручик покрылся пятнами и выскочил прочь из кабинета. Лыков налил себе вторую рюмку и спросил у Саковича: — Ромуальд Иванович, как вы с ним служите? Он же безмозглый! — Так и служу, Алексей Николаич. А он теперь на вас ябеду подаст градоначальнику. — Пусть подает. Главное, что все мы уцелели. Я как увидел, что этот баран револьвер не убрал, чувствую — у Кольки-куна рука напряглась. Та, в которой он снаряд держал. Пришлось брать на горло. А ваш помощник даже не догадался, что его с того света вернули… — Бр-р!!! — передернуло пристава. — Знайте, Алексей Николаич: я теперь за вас всю оставшуюся жизнь молиться буду. И мои дочки с супругой тоже. — И я со всем семейством, — внезапно раздалось за спиной сыщика. Тот обернулся и увидел несчастного городового, который охранял арестантов и стал вместе с приставом заложником Куницына. Городовой тихо прокрался в кабинет начальства, чтобы высказать свою благодарность. — Да ладно… — начал было говорить сыщик. Но служивый вдруг бросился на колени и поцеловал ему руку. Так быстро, что Лыков не успел ее отдернуть. Коллежский советник вскочил, но бывший заложник уже выбежал в коридор, растирая по лицу слезы. Вот понимает человек, что его тоже вернули с того света… Алексей Николаевич махнул третью рюмку, после чего попросил у хозяина разрешения воспользоваться его телефонным аппаратом. Он набрал свой собственный служебный номер. Как и ожидалось, трубку снял Азвестопуло. — Сергей Манолович, тут Лыков. — Здравствуйте, Алексей Николаевич! Вы где? — Я… ну, это долго рассказывать. Сейчас поеду домой. Скажи, пожалуйста, Зуеву, что я плохо себя чувствую. Буду лечиться. Завтра приду. — Раз так, я тоже задам стречка, — обрадовался помощник. — Сегодня в театре «Альгамбра» новая пьеса — «Цыган Яшка, детовор и душегуб». Возьму Надю и… Разрешаете? А потом пошикарим с ней у Дюссо… Надя была новая пассия Азвестопуло, ремингтонистка[39] из городской управы. — Разрешаю, — бухнул сыщик и положил трубку. В полупьяном виде он вернулся к себе на Стремянную. Остаток дня валялся на диване, смотрел альбомы с семейными фотокарточками. Хорошая была жизнь… Нина Никитична сходила за пивом, и в целом вечер удался. К удовольствию Лыкова, телефон ни разу не зазвонил. Когда утром сыщик пришел в департамент, то нашел на столе свежий приказ министра. За допущенный проступок кс[40] Лыкова от службы отставить и предать суду. Что за проступок, в приказе не сообщалось. Алексей Николаевич сначала расстроился. Вот идиоты! Он вчера целый участок от смерти спас… Потом ему стало все равно. Если за такое хотят выгнать заслуженного человека, то к черту всех. Пусть сами себя спасают, когда Колька-кун явится с бомбой уже по их душу. Лыков не спеша порылся в столе, собрал вещи. Вышитый бисером подстаканник, доставшийся от Благово, аккуратно упаковал в бумагу. И пошел в чайную комнату. Там толпился народ, обсуждал увольнение коллежского советника. Алексей Николаевич как богатей состоял старостой комнаты и главным поставщиком чая; Азвестопуло именовал его за это майданщиком[41]. Теперь чиновникам предстояло сбрасываться из своих, и они возмущались. Кто про что, а вшивый про баню, подумал сыщик. Его спросили про вчерашнее, и он рассказал, как все было. Подошло время обеда. Лыков не уходил, все ждал: неужели так и закончится его служба? Выкинут без прошения, да еще и под суд отдадут? Сергей, мрачный, как туча, ходил кругами и пытался утешить. Вдруг сыщика позвали к Дурново. Товарищ министра встретил своего давнего подчиненного насмешкой: — Что, потатчик террористов, получили пинка? То-то. А как меня покойный государь в девяносто третьем вышиб, помните? Вот наш крест: тянешь-тянешь лямку, а взамен шиш с маслом. Хорошо вы, Алексей Николаевич, еще при имении. Не так обидно уходить, как мне. Коллежский советник стоял молча и ждал продолжения. Для чего он здесь? Самого Петра Николаевича вышибли, допустим, за дело. В бытность свою директором Департамента полиции он подослал на квартиру к бразильскому послу агентов, те взломали бюро и выкрали оттуда письма общей их с послом любовницы. И Дурново обличил распутную бабу, бросив украденные письма ей в лицо…. Соперник пожаловался государю, и ревнивца перелицевали в сенаторы. Но Лыкова сенатором не назначат, чином не вышел. — Следуйте за мной, — лаконично скомандовал Дурново. Они сели в блиндированную карету с опущенными шторами и куда-то поехали. Сыщик молчал, ожидая, что будет дальше. Товарищ министра улыбался, причем почему-то со злорадством. Через сорок минут экипаж остановился. Тайный и коллежский советники вышли. И оказались перед дачей министра внутренних дел на Аптекарском острове. Удивление Лыкова возросло еще больше. Дурново быстро взбежал на второй этаж. Алексей Николаевич едва поспевал за ним и смотрел по сторонам — на даче он был впервые. Вдруг открылась очередная дверь, и сыщик увидел министра. Булыгин сидел в кресле и пил чай. Вид у него был помятый: домашняя нанковая куртка застегнута сикось-накось, из-под нее высовывается несвежая нательная сетка, волосы всклокочены. Было такое ощущение, что министр внутренних дел только что отошел ото сна. Увидев вошедших, Булыгин нехотя поднялся, кивнул. — Вот, привез, — сообщил Дурново. Александр Григорьевич, казалось, не понимал, о чем речь. — Что? — спросил он сиплым голосом. Тут из соседней комнаты вошел человек. Лыков узнал Ватаци, бывшего харьковского губернатора, а теперь директора Департамента общих дел МВД и ближайшего друга Булыгина. — А, Петр Николаевич, вы доставили нам Лыкова? — Точно так, Эммануил Александрович. — Очень хорошо. Мы должны ознакомить его с августейшей метой на всеподданнейшем рапорте министра. Ватаци протянул сыщику лист бумаги. Сверху было написано: «О служебном проступке чиновника особых поручений Департамента полиции в шестом классе Лыкова». Далее шло описание, как этот самый чиновник отпустил из-под ареста трех революционеров, испугавшись их угроз. В результате трусливого служаку пришлось уволить; дальнейшую его судьбу будет решать суд.