Внизу рапорта знакомым почерком красным карандашом было написано: «Я Лыкова знаю, он трусом никогда не был. Во Втором участке Нарвской части он спасал безвинных людей. Странно, А.Г., что в столь тяжелое для порядка время вы гоните со службы преданных и опытных сотрудников. Лыкова восстановить, суду не подвергать». Как и полагалось, мета государя была покрыта специальным лаком для сохранности. — Вам все понятно, господин Лыков? — спросил Ватаци. — Да. — Не смеем задерживать. Алексей Николаевич повернулся и вышел вон. Поймав себя на мысли, что министр кроме «что?» так ничего и не сказал… Дурново чуть задержался, но тоже скоро появился. Молча они спустились вниз, сели в карету. Когда она тронулась, Лыков спросил: — Кто объяснил государю? — Я. — Но как, Петр Николаевич? У вас нет личного доклада. — Через Витте. — Он же на меня дуется еще с того раза[42]. — У него, как и у меня, на вас есть виды. Так что уже не дуется. — Выходит, я теперь должник Сергея Юльевича? — скривился сыщик. — А вы бы предпочли остаться без службы? Лыков замолчал, не зная, что ответить. Дурново покосился на него и усмехнулся: — Витте вы ничего не должны, зря расстроились. Все сделал я. Мне вы тоже не должны: мы давно служим вместе, я весьма вас уважаю и уже говорил вам об этом. Возвращайтесь в департамент и ловите этого негодяя Кольку-куна. Такое время, что каждый человек на вес золота, а они, ишь, разбросались! — Спасибо, Петр Николаевич! Коллежский советник вернулся на Фонтанку, 16, и опять сел за свой стол. Не спеша разложил обратно по ящикам собранные вещи, посмотрел накопившиеся бумаги. Так он сидел до позднего вечера, думал, как теперь ловить вшивобратию. Сергей давно ушел домой, радостный оттого, что шефа не уволили. А Лыков все рисовал на листе бумаги кружки и стрелки. Тоже мне, Мольтке-младший, думал он сам про себя с иронией, но продолжил составлять план дознания. Вдруг уже в десятом часу зазвонил телефонный аппарат. Оказалось, что сыщика срочно хочет видеть Трепов. Алексей Николаевич отправился на Мойку. Визирь встретил его суровой гримасой и сесть, как обычно, не предложил. Наоборот, поднялся сам и начал с раздражением: — Я слышал, вас восстановили в должности. Не уверен, не уверен… Пойти на поводу у террористов… Знаю, что вы не трус, но… Считаю, что вы совершили упущение, оправдания которому нет. — Государь думает иначе, — с легкой издевкой сообщил коллежский советник. — Что? — изменился в лице генерал-майор Свиты. — Это в каком смысле? — Спросите у Дурново. Трепов схватился за телефонный аппарат. Приказал соединить его с тайным советником и произнес в трубку: — Петр Николаевич, у меня сейчас Лыков. Что про него сказал государь? Выслушал, наливаясь краской, потом спохватился: — Но у меня рапорт старшего помощника пристава поручика Филодельфина! Что? Выбросить в мусор? Понял… Положив трубку, генерал-губернатор вытер лоб платком. — Да… Так что там было, Алексей Николаевич? И кстати, извините за мой тон — я был неправ. Присядьте, пожалуйста. Лыков рассказал всю историю с нападением Кольки-куна на участок. Трепов был поражен. — Он в одиночку явился в участок, набитый полицейскими, чтобы освободить своих товарищей? — Именно, Дмитрий Федорович. Теперь вы поняли, что у нас за противник? — Э-хе-хе… Как же его ловить, если человек ничего не боится? — Такие и есть самые опасные. Видимо, война и плен полностью истребили в нем страх. Представьте только: с бомбой и револьвером пойти на целый участок. И одержать верх. Он готов был там умереть за своих. Я, как только его увидел, сразу принял решение всех их отпустить. — Да-да, вы были абсолютно правы. Не хватало нам кучи трупов. Но… все равно ведь надо его обезвредить. — Совершенно верно. Я так ему и сказал в конце: беги, а то поймаю. Сидел вот сейчас, перед вашим звонком, думал, как это сделать. — И что надумали? — Восемь человек — не иголка в стоге сена. Если они не разделятся, то их поимка лишь вопрос времени. А у мужиков, судя по всему, спайка. Артель по производству революции. Найдем! — Ну, желаю вам успеха. Хочу, чтобы вы знали мое мнение. Государь, конечно, в своей великой милости понял ваши мотивы и оправдал. Полностью. Но я отвечаю за порядок в столице. И скажу, как думаю, уж не обессудьте: вы отпустили Кольку-куна, вы и должны его заарестовать. — Да я сам так считаю, Дмитрий Федорович! Теперь для меня это дело чести. Глава 4 Охота Итак, отыскать в столице восемь человек. Казалось бы, задачка понятная и сыщикам по силам. Один раз уже нашли, вроде поймали ящерицу, но в руках остался только хвост. Да и тот на другой день улизнул. Теперь ребята настороже, залягут на дно. Или наоборот? Куницын сказал: сейчас надо делать, пока народ при оружии. Нет, вшивобратия не успокоится и никуда не уедет. Они начнут ходить по частям гарнизона и звать крестьян на бунт. Крестьяне, даже надев солдатскую шинель, все равно остались мужиками. И заманчивые слова куницынских выслушают с охотой. Вот двинутся ли с места — другой вопрос. За открытое неповиновение полагается дисциплинарный батальон. Многие устрашатся. Даст Бог, обойдется: не смогут восемь человек поднять весь столичный гарнизон. Но подведут под монастырь других мужиков, как пить дать. Жалко простодушных ребятушек, да и продолжение у истории может быть пугающее. Накажут солдат, и тем пополнят ряды противников режима. На это у атамана, возможно, и расчет? Не сдюжит сегодня сам, так хоть наплодит бойцов на завтра? Кроме того, теперь у Лыкова появилось личное обязательство перед властью. Именно он отпустил атамана опасной шайки. Нельзя было поступить иначе, но про это скоро забудут. А будут помнить главное и, в случае чего, вынут и предъявят. Тогда и резолюция государя не спасет. До сих пор вшивобратия не пролила ни капли крови. Но борьба есть борьба, и рано или поздно кровь прольется. Или сами бывшие пленные не сдержатся, или озлятся в отместку за репрессии. Кровь, чья-то смерть, увы, вопрос времени. И лучше бы успеть повязать «японцев» до этого. Лыков разрабатывал план, а самого его воротило от мысли о неизбежном. Вот бы мужики послушались сыщика и ушли. Все равно куда, но исчезли. И не пришлось бы их ловить… Он вспоминал лицо Кольки, его властные и в то же время живые, любопытные глаза. Штучный человек! И закатать такого на рудники? Черт, что за служба… Говорил Павел Афанасьевич: сторонись политики. Лови своих головорезов, от них землю очищать — милое дело. Но начальство решило по-своему. И теперь он, Лыков, обязан поймать симпатичного ему мужика. Настрадавшегося на войне и в плену и придумавшего собственную теорию улучшения мира. В голове сыщика потихоньку зрела идея: найти всю шайку, напугать, а потом отпустить. Взять с них слово, что перестанут агитировать в столице. Мало ли городов в империи? Пусть другие сыщики маются, отлавливая вшивобратию. Вот было бы хорошо. Однако скептик внутри говорил Алексею Николаевичу: ты кого собираешься напугать, Кольку-куна? Шутник… Да к тому же Лыкову было не по себе от собственных мыслей. Как так — не выполнить приказ? Помочь бунтовщикам уйти от наказания. А присяга? А простой здравый смысл? Хотя идеи Кольки наивны, но бомба-то при нем настоящая. И он рано или поздно приведет ее в действие. Лыков — полицейский. Его долг — ловить, а не отпускать. И степень вины определяет суд, а не чиновник шестого класса по своему разумению. Но такие рассуждения не утешали. Лыков впервые за свою службу почувствовал разрыв, мучительный разрыв между долгом и совестью. Все началось тогда, 9 января. Трупы людей на закопченном снегу, среди них ходят женщины и ищут своих, а лица полны такого отчаяния… И он, в дорогой шубе, прячет от них глаза… Как быть? Трое «уловителей» собрались снова. На сей раз в кабинете Филиппова на Офицерской, 28. Владимир Гаврилович зачитал последние сводки агентов: ничего существенного. В трактире «Муравей» на Большой Белозерской улице выпивали пятеро. Говорили про войну, показывали скабрезные японские картинки. Сыскной агент заметил их и вызвал полицию. Это оказались матросы с «Инкулы», те самые, которых интернировали. Были пьяны и потому сопротивлялись аресту, выбили околоточному зубы. Теперь пишут жалобы в прокурорский надзор: героям войны выпить не дают, налетают и тащат в кутузку… Неловко получилось. — Наши не пьют, — сообщил Лыков. — Ищите их не в кабаках, а в чайных. — Это почему? — удивился Герасимов. Коллежский советник пояснил. Жандарм записал в памятной книжке и прокомментировал: — Ну и задачка нам досталась. Может, они и к бабам не ходят, пока революцию не сделают? — Насчет баб интересная мысль, — подхватил Филиппов. — Действительно, восемь здоровых мужиков, живут в чужом городе, без семей. Как они отправляют свои физиологические потребности? — Надо публичные дома опросить, — глубокомысленно предложил Лыков. Начальник сыскной иронично хмыкнул: — Глаз с них не спускаем. Все бендерши уведомлены, чтобы сразу сообщили. — А одиночки? — С ними сложнее. Десять тысяч — как их охватить? — А на что мужики живут? — поинтересовался Герасимов. — Пособие они получили? Владимир Гаврилович заглянул в свои записи: — Трое в городе явились за пособием. Сажина и Куницына среди них нет. — Вы их проверили? — оживился начальник ПОО. — Вчера закончили. Некие Сыч, Киндяпкин и Лосев. Все из Седьмой Восточно-Сибирской дивизии, а наши партизаны из Четвертой. — Ну и что? Могли в плену сговориться. Лыков возразил: