— Пленные из Седьмой дивизии сидят в окрестностях Токио. А из Четвертой — на Сикоку. — Они два месяца плыли на одном корабле, — продолжал настаивать подполковник. Сыщики задумались и были вынуждены согласиться, что такая возможность существовала. Филиппов взялся еще раз проверить стрелков, уже основательнее. Затем покосился на коллежского советника и осторожно спросил: — Алексей Николаевич, а что ваша агентура? — Да, — подхватил Герасимов, — пусть агентура департамента тоже напряжется. Нечего ее беречь. Надворный советник покачал головой: — Я имел в виду личных осведомителей Лыкова. — Это кто такие? — Еще со времен Павла Афанасьевича Благово была заведена особая сеть. Жандарм пожал плечами: — Я не знаю никакого Благово. Филиппов пояснил: — Был такой вице-директор Департамента полиции. Я его не застал, он умер задолго до того, как я пришел в градоначальство. Слышал лишь отзывы, но зато необычайно лестные. Умнейший был человек. И учитель Алексея Николаевича. Лыков слушал молча. Его отношения с покойным никого в этом кабинете не касались. А начальник ПСП тем временем продолжал: — Когда Благово умер, его сеть осведомителей перешла к Лыкову. С тех пор о ней никто ничего не знает. Иногда Алексей Николаевич выдает такую, как сейчас модно говорить, информацию, что только диву даешься. Значит, сеть жива и работает. Так, Алексей Николаевич? — Так. Филиппов с Герасимовым переглянулись. Оба были опытные люди, и на секретной службе. Каждый имел на связи собственную агентуру, которую точно так же держал в тайне ото всех, и особенно от начальства. — И что говорят агенты? — мягко полюбопытствовал жандарм. — Пока ничего, — ответил Лыков. — И вообще, господа, вы преувеличиваете их возможности. Так, два десятка человек… У вас, Александр Васильевич, на порядок больше. Мои же не лезут в политику. Журналист, отставной почтовик, распорядитель билетов в театре… Парочка придворных средней руки… Герасимов аж облизнулся — так ему хотелось присоединить осведомителей сыщика к числу своих. Но он понимал, что этого никогда не случится. — И совсем ничего? — Пока да. Скорее, Александр Васильевич, мы вправе ждать новостей от вас. Люди Кольки-куна активно агитируют. Они не могут не пересечься с эсерами или анархистами. Подполковник пристально вгляделся в сыщика: — Вы… имеете агентуру в моем ведомстве? — Господь с вами! — открестился Лыков. А начальник сыскной обрадовался: — Что, Алексей Николаевич угадал? Есть зацепка? — Ну, если разве угадал… — недоверчиво буркнул жандарм, не сводя глаз с коллежского советника. — Давайте, признавайтесь. Чего мы воду в ступе толчем? Эсеры или анархисты? — Эсеры, — выдавил подполковник. — Алексей Николаевич, но вы вправду угадали? Или… — Успокойтесь, Александр Васильевич. Тут простая логика и ничего более. — Разрешите послушать вашу логику, прежде чем отвечу. — Да запросто. Социал-демократы вряд ли придутся крестьянам по душе. Всякие «Союзы союзов» тоже — это говорильня для городских, которых мужики презирают. Остаются эсеры с их сильным влиянием в деревне, и анархисты. Теперь ваша очередь. Начальник охранного отделения откашлялся, дернул себя за бородку и начал: — В середине марта мы арестовали двадцать террористов — всю группу Макса Швейцера. — Того, который по ошибке взорвал сам себя в «Бристоле»? — спросил Лыков. — Да, того самого. — Всех взяли? — Нет, конечно. Оставили парочку на развод. Чтобы не бегать потом, не искать заново. Сыщики одобрительно кивнули — логика жандарма была правильная. Он ободрился этим и продолжил: — И вот второго дня я получил сигнал, что эсеровские агитаторы кого-то сильно уговаривают. Надо, мол, кровь за кровь, смерть за смерть, сжечь всю столицу к бесам. Террор должен быть устрашающим, а значит, масштабным. Но там не соглашаются. Отвечают, что мужицкую кровь просто так лить нельзя, только барскую согласны. — Наши! — стукнул кулаком по столу коллежский советник. Надворный согласился: — Они, вшивобратия! Герасимов дал им выговориться и продолжил: — Сегодня ночью в Малой Яблоновке, это за Охтой, состоится встреча. Эсеры хотят-таки склонить ваших партизан к насилию. — Где назначена встреча, известно? — А то как же. В доме у мещанина Глущенкова, табельщика Александровского механического завода. Ровно в полночь. Филиппов подошел к карте: — Полюстровский участок. Далеко забрались ребята. У меня оттуда если что и поступает, то крайне редко. — Там, как и всюду на окраинах, слабый полицейский надзор, — высказался Лыков. — Вот они и лезут подальше от чужих глаз. — Совершенно верно, господа, — подтвердил подполковник. — Я посылаю туда десять человек во главе с офицером-розыскником. Хотите присоединиться? — У меня в половине первого встреча с агентом, — сразу же отмежевался Филиппов. — А я схожу, — выказал готовность к опасной операции коллежский советник. — Вот и славно, — жандарм поднялся. — Жду вас без четверти одиннадцать в отделении. Дом Глущенкова оказался в очень неудобном для захвата месте, на берегу реки Оккервиль. Слева возвышался забор фабрики масел и толя. При желании злоумышленники могли сигать хоть в речку, хоть через забор на фабрику. Офицер ПОО штабс-ротмистр Вильямсен, матерясь сквозь зубы, выставил частичное оцепление. В двух комнатах дома горел свет. Малый из арестной команды пробрался к окнам, послушал и вернулся. — Так что, ваше благородие, три голоса разобрал. — Мужские? — Все мужские. — Ну, пошли, — штабс-ротмистр мелко перекрестил живот, вынул из кобуры тяжелый борхард и первым шагнул в темень двора. Агенты и Лыков проникли следом, выстроились полукругом напротив двери. Все приготовились. Алексей Николаевич давно уже не участвовал в задержаниях и слегка мандражировал. Он не стал даже вынимать браунинг — стоял руки в брюки. Стрелять во вшивобратию не хотелось. Сейчас начнется! Самый рослый из агентов вышел вперед, согнулся, готовясь снести дверь с петель. Но тут вдруг с луны сползло облако, и на погоне Вильямсена тускло блеснула галунная рогожка. И сразу из-за фабричного забора раздался знакомый голос: — Лыков, падай!!! Сыщик отреагировал мгновенно. С криком «ложись!» он бросился на землю. А вот остальные замешкались. И когда сбоку зачастил маузер, люди повалились, кто где стоял. Как только выстрелы стихли — а террорист разрядил всю обойму, — за забором послышались торопливые шаги. Негодяй сделал свое дело и убежал. Алексей Николаевич и не думал его преследовать: он поднялся и осмотрелся. Вокруг него, едва различимые в сумерках, стонали люди. Сколько же пострадало? Он согнулся над тем, кто был ближе всех: — Куда тебя? — В ногу… Из оцепления прибежали другие агенты, зажгли фонари и стали перевязывать раненых. Их оказалось всего трое — а сначала Лыков решил с перепугу, что перебили половину отряда. Раны тоже были не так страшны: всем угодило по ногам, в мякоть. Очевидно, что стрелок нарочно взял низкий прицел, чтобы не наносить тяжкого вреда. При желании со своей позиции, с десятизарядным маузером в руках, он мог натворить много бед… Потрясенные охранники кое-как пришли в себя. Когда выяснилось, что они легко отделались, настроение у них улучшилось. Вот только ребята как-то странно косились на сыщика. Штабс-ротмистр Вильямсен успел среагировать на команду коллежского советника и потому остался невредим. Его люди обыскали дом и, разумеется, никого там не нашли, кроме перепуганных хозяина с собутыльниками. Ближе к утру все возвратились на Мойку. Перебинтованные, сконфуженные, охранники больше напоминали инвалидную команду. В час дня Лыков с Герасимовым были вызваны на доклад к Трепову. Генерал рвал и метал. С сыщиком он решил не церемониться. — Скажите, коллежский советник, у вас уже появились друзья среди революционеров? Они вам подсказывают, что делать? Как там кричали ночью: «Лыков, падай»? — Да, ваше превосходительство.